Шайтан-звезда (Книга вторая)

Разговор об этом завели, разумеется, харранские звездозаконники, все еще не признавшие пророка и Корана, и они снова воззвали к нам, правоверным, чтобы мы собрались между собой, и призвали своих имамов, и видных мудрецов, не входящих в наше собрание, чтобы один раз осмелиться, и посягнуть на Коран, и привести речение пророка в соответствие со звездозаконием. И они даже утверждали, что если из Корана изъять эти стихи, он не пострадает!

А мы им, разумеется, отвечали, что Аллах и пророк не имели в виду ничего иного, как испытания стойкости верующих, а испытание жарой и холодом – одно из самых тяжких для плоти. Что же касается сочинений историков, которые не могут увязать между собой события, что произошли в аль-Кустантинии, в Афранджи и в Багдаде, то если они живут в Афранджи – нам до них нет дела, а если они живут в Багдаде – пусть составляют таблицы, как составляют их сами звездозаконники. Ведь они настолько гордятся своими унаследованными от предков таблицами, что ставят их выше веры в Аллаха, и они полагают, что ход событий определяет не Аллах, а пути звезд и светил.

Вот как вышло, что я поспорил с Сабитом ибн Хатемом. И, разумеется, мы увлеклись спорами, и я поставил под сомнение правильность гороскопов и предсказаний, и взялся опровергнуть любой гороскоп! И я знал, что делаю, ибо в этом мне обещал поддержку аш-Шамардаль, и если есть на свете воистину правоверный маг – так это именно он!

Он сказал – борись с нечестивыми, о друг Аллаха, и не думай ни о чем, ибо Аллах даст тебе способ поразить их и ниспровергнуть!

Теперь ты видишь, о Шакунта, что я затеял все это дело с подменой младенцев только во славу Аллаха.

Аш-Шамардаль сообщил мне также, что в царском дворце хранится кувшин с джинном, и владелица его – старуха аз-Завахи. Так что я знал, что делал, когда обратился к ней за помощью.

И вот наступило утро после той ночи, когда джинн поменял детей и унес Салах-эд-Дина в Хиру.

Царевича стали искать, и не нашли, и царь погрузился в скорбь, и призвал меня, и целые дни проводил в моем обществе, беседуя со мной о добродетелях Салах-эд-Дина. И таким образом он узнал мои достоинства, и полюбил меня, и когда он почувствовал приближение смерти, то призвал меня и поручил мне царство с тем, чтобы я продолжал поиски царевича, отыскал его и передал ему власть и престол.

А я, о Шакунта, понятия не имел, где его искать! Клянусь Аллахом! Ведь этот проклятый кувшин и старуха аз-Завахи пропали неизвестно куда!

Я сразу же послал преданного невольника обшарить ее комнату, но он ничего не нашел ни в сундуке, ни за коврами. А потом я послал за старухой, но и она исчезла.

Обстоятельства были против меня, о Шакунта! Но о том, что было со старухой, ты знаешь лучше меня.

Итак, я оказался исполняющим обязанности царя до дня отыскания его наследника.

Я получил все, о чем мечтал, – власть над людьми, сокровища и красивых женщин!

Прежде всего я взял себе четырех жен. Но у меня мягкий и миролюбивый характер, я не выношу склок, я просто теряюсь, когда у меня над ухом орут разъяренные женщины. А они, зная о моей мудрости, всякий раз призывали меня разбирать их ссоры.

Я удалил от себя этих жен и приобрел красивых невольниц, надеясь, что эти окажутся сговорчивее. Я потратил на них столько денег, что дюжине переводчиков из Дома мудрости хватило бы на покупку дорогих рукописей и год работы. И у них сразу же начались разлады с моими женами. Я чувствовал себя человеком, который несется на колеснице, запряженной множеством кобылиц, но при этом потерял от них поводья!

А ведь я хотел на самом деле всего одну женщину, стойкую нравом и красивую, разумную и благородную! Я потратил время и деньги, чтобы понять это.

Что же касается сокровищ, то я обнаружил неожиданную вещь. Даже самый богатый человек не может натянуть на себя сразу две пары дорогих сапог, не говоря уж о трех. И накрутить на голову два тюрбана – значит понапрасну обременять свою единственную шею, о Шакунта. Мне привезли дорогой ханджар с рукоятью из чистого золота и в ножнах, окованных золотом. Но я до такой степени был непривычен к ханджарам, что он бил меня по бокам, и путался в ногах, и я только и знал, что считать синяки и мазать мазью плечо – ведь на мне был халат из наилучшей и очень жесткой золотой парчи поверх очень тонкой рубашки, и перевязь натирала мне правое плечо до крови.

О власти мечтать мне тоже не следовало. Уже через месяц мне стало ясно, что всякий, кто врывается ко мне, потрясая прошением, стуча лбом об пол и призывая имя Аллаха, думает лишь о том, чтобы обмануть меня.

И настал миг, который что-то переменил во мне. Я выгнал из приемного зала явившихся со своими склоками просителей, призвал эмира, возглавлявшего войско, дал ему мешок золота и потребовал, чтобы он посадил в тюрьму двух моих вазиров, главного городского кади и еще несколько человек из самых хитрых. И я велел ему раздать золото воинам, и убрать дворцовую стражу туда, где я никогда больше ее не увижу, и заменить ее верными мне людьми. И еще я приказал, чтобы ко мне не пускали никаких рыдающих родственников с подношениями. И так я провел несколько дней, еще не осознавая, что я такое совершил, но в великом страхе.

А потом богатые купцы нашли способ передать мне письмо. И это было разумное письмо, подтвердившее все мои догадки о продажности вазиров и кади. Там перечислялись обстоятельства и свидетели. И купцы просили у меня льгот, обещая взамен, что я никогда больше не буду терпеть бедствия из-за дурного поведения моих вазиров и кади.

Я призвал их – и оказалось, что это образованные люди, желающие покупать и продавать, обогащаясь при этом. Они дали мне воистину хорошие советы, и указали на несколько разумных мужей низкого рода, которые были готовы служить мне.

Я вспомнил, что мой отец, да будет над ним милость Аллаха, – сапожник, и доверился этим мужам. После чего мне оставалось лишь радоваться тому, как быстро искореняется зло.

А первое, что они мне присоветовали, – начать, не скупясь, обновление городского водопровода, чтобы простые люди, получившие заработок, благословляли меня за это и не позволяли никому говорить обо мне дурно.

Как видишь, о Шакунта, в течение нескольких лет я был крайне занят делами государства.

И все это время мне было страшно даже подумать о судьбе царевича Салах-эд-Дина.

Разумеется, я мог призвать магов и гадателей, чтобы они рассыпали по золотой доске песок, и сделали на нем ямки, и сказали мне, где его искать. Но клянусь тебе, о Шакунта, возвращение царевича настолько пугало меня, что я иногда даже знать не желал, куда джинн занес его!

И год протекал за годом, и я научился справляться с делами государства, и мне даже понравилось решать судьбы людей, ибо я по натуре человек мягкий и радуюсь, когда удается сотворить добро. И я призвал аш-Шамардаля, и поселил его в хорошем доме, предоставив ему все, что необходимо для ученых занятий. А он радовался за меня и огорчался тому, что я не могу уделять много времени науке.

А кто смог бы заниматься наукой, когда с утра у дверей толпятся вазиры, и кади, и вали, и нужно разбирать споры, и читать письма, и назначать, и отменять, и вознаграждать, и карать? Иногда к вечеру я чувствовал, что содержимое моей головы напоминает пилав с фруктами, где все содержимое настолько тщательно измельчено и перемешано, что, захватывая пилав горстью, не знаешь, до чего дотянулась твоя рука.

Разумеется, аш-Шамардаль огорчался, и не жил постоянно в назначенном ему доме, и постоянно уезжал надолго, а что я мог тут поделать?