Шедевр

— Ты можешь простить ее?

— Конечно. Но все это очень сложно. Каролин очень известный финансовый адвокат. Ее нетрадиционная ориентация может повредить ее карьере.

— Значит, это секрет?

— Об этом известно только близким друзьям. А Сэм еще слишком мал, чтобы понять. Теперь они живут отдельно.

— А что случилось с той женщиной?

— Роман Каролин резко оборвался. Ее любовница не смогла вести двойную жизнь — у нее тоже есть муж и дети.

— А что сейчас с Каролин?

— Ничего особенного. На мой взгляд, это и есть самое страшное. У нее никого нет. Она печальна и одинока, и мне очень жаль ее и наш брак. Но пути назад уже нет. Все кончено.

— А ты надеялся, что можно все вернуть?

— Каролин из семьи адвокатов. Белые американцы, приверженцы Республиканской партии, придерживаются определенных принципов и в некоторых вопросах могут быть неумолимы. Каролин не хочет, чтобы Сэм потерял родственников, поэтому сейчас предпочитает держать свою личную жизнь в тайне.

— И как ты объяснил свой побег родителям Каролин?

Эйдан засмеялся, но в его смехе послышалась горечь.

— Это часть проблемы. Так как со стороны Каролин родители не получили вразумительных объяснений, они считают, что развод произошел по моей вине. А я слишком люблю Каролин и Сэма, чтобы дать родственникам понять истинное положение вещей. Поэтому я позволил ее родителям обвинять меня и уехал, пока все не успокоится.

Некоторое время мы молчали, затем снова неторопливо занялись любовью.

Мы не вставали с постели до полудня. А когда встали, я спросила Эйдана, что он теперь собирается делать.

— Когда я приехал в Лондон, чтобы найти тебя, я не собирался заводить роман, — сказал он, — и я также не думал, что способен на серьезные отношения. Я не хочу, чтобы Сэм считал, что отец бросил его ради кого-то другого.

Возможные сложности меня не волновали. Я лишь хотела знать, что мы будем вместе.

— Понимаю, — произнесла я. — Я не возражаю, если наши отношения останутся в тайне. Пока я с тобой, для меня ничто не имеет значения.

— Ты уверена?

— Давай не будем торопиться, — продолжала я. — В первую очередь ты должен заботится о Сэме. Это главное.

Как и у мадам де Сенонн, у меня теперь тоже были свои секреты. И я с ужасом думала, что если не смогу хранить их, то потеряю Эйдана. Бывали минуты, когда в моем взгляде можно было прочитать всю глубину моей любви к нему. Но в остальное время мы вели себя на публике как художник и его агент; и лишь самые близкие друзья были в курсе наших отношений. Постепенно мы выработали схему поведения, которая удовлетворяла нас обоих.

С годами, пока наши отношения крепли, а старые раны затягивались, Эйдан начал больше времени проводить с Каролин и Сэмом, словно они по-прежнему оставались его семьей. Теперь, казалось, они были очень хорошими друзьями. Каролин часто звонила ему, спрашивая совета. И хотя у Эйдана имелась своя квартира в Нью-Йорке, но, приезжая в Америку, он проводил у Каролин с Сэмом почти все свободное время, словно находился у себя дома. Он был преданным отцом, и по меньшей мере каждый месяц неделю посвящал общению с сыном. Я годами принимала ту двойную жизнь, которую он вел. Его отсутствие всегда давало мне возможность ощутить себя свободной, независимой. Как ни странно, но именно когда Эйдан был в отъезде, я создавала самые удачные свои работы.

В первое время мы несколько раз ненадолго расставались, когда проблемы в галерее, моя вспыльчивость или его ссоры с Каролин становились невыносимыми. Частично причиной этих разрывов был наш общий страх — боязнь принять невероятную хрупкость наших отношений. Но мне было тяжело без Эйдана, и в конце концов мы снова мирились. В те первые годы Эйдан осторожно предлагал мне рассказать об ошибках моей юности, но я не могла подобрать ни слов, ни подходящего момента, чтобы поведать ему о моем прошлом. С течением времени мне стало казаться, что эти истории становятся уже неактуальными, поэтому они так и остались неизвестны Эйдану.

23

Идея с новой квартирой оказалась очень удачной. Мы с Эйданом переживали новый этап отношений, который словно вернул нас в прошлое. Я не была так счастлива уже много месяцев. Работа над проектом продвигалась постепенно, Кенни, похоже, провалился сквозь землю, а мы с Эйданом заново переживали все те моменты, которые делали нас счастливыми в прошлом. Следующие несколько ночей мы делали книгу с эротическими фотографиями для Викторины. Я начинала лучше представлять себе ее жизнь, когда по дороге домой замечала девушек, дежурящих в свете неона в ожидании клиентов у дверей с облупившейся краской. Я поняла, что могу перевоплотиться в любую из героинь серии «Обладание». В нашей новой квартире Эйдан сделал полароидные снимки, на которых я была обнаженной, и мы вместе проявляли их при свете лампы. Фотографии получились неясными, почти абстрактными. По сравнению с порнографическими снимками Викторины мои отличались остротой и непристойностью, оставаясь при этом немного эфемерными и даже лирическими.

После этих бурных ночей в сердце самого развратного района Лондона я просыпалась, надевала свою бурку и шла, минуя группки туристов на площади Лейсестер, к черному входу в Национальную галерею. Все мои мысли занимал четвертый образ серии, — женщина, чьи качества разительно контрастировали с моими ночными занятиями в образе Викторины-Луизы Meран. Тем не менее, у нее тоже имелись черты, которые заставили мое сердце биться чаще.

Меня чрезвычайно волновал образ матери. Мне хотелось выразить свои запутанные и неопределенные чувства к идее материнства с позиции женщины, дочери и почти матери. Внутри меня сидел страх, препятствовавший повторению опыта. Это служило яблоком раздора между мной и Эйданом. Он как-то намекнул, что желал бы снова стать отцом и на этот раз быть с ребенком постоянно. Он хотел, чтобы я дала ему такую возможность. Но я не могла этого сделать. Я считала, что морально еще не оправилась от предыдущего опыта несостоявшегося материнства, и беременность лишь все усугубит. Но я боялась и заикнуться об этом Эйдану.

«Мадонна с гвоздиками» — собирательный образ материнства и символ бесценности, как духовной, так и эстетической. Деву Марию изображали бесчисленное количество раз, давая разные интерпретации ее образу, однако он оставался чистым и совершенным. Ее пишут чаще, чем любую другую женщину, мифическую или реальную, и каждый дюйм картины маслом с ее изображением оценивают дороже, чем другие шедевры. Раздумывая над главными составляющими ее образа, я поняла, что нуждаюсь в искушенном рассказчике, который расширил бы мои познания. Хотя Мария символизирует чистоту, у нее самый сложный набор качеств из всего моего списка. Я переступила через собственную гордость и позвонила Эве. Я знала, что у нее есть приятельница из духовенства, с которой Эва несколько лет назад работала над книгой о феминизме и западной религии. Дженнифер Кросслэнд стала одной из первых женщин-священнослужителей и неуклонно поднималась по карьерной лестнице англиканской церкви. В настоящий момент она была епископом, а также интересовалась историей искусства и писала статьи для самых скучных журналов. Она, казалось, была рада встретиться и помочь мне определить основные черты образа Марии.

Появление женщины-священнослужителя средних лет в стенах Национальной галереи рано утром в среду вызвало всеобщее изумление. Даже смотрители музея внимательно разглядывали нас и отступали, давая дорогу. Дженнифер была одной из тех, чья хорошо сохранившаяся кожа без морщин не требовала никаких чудодейственных кремов. Господь явно создал ее для благих дел. Поэтому, находясь рядом с ней, я чувствовала себя грешницей, словом и делом попирающей божественные законы, особенно если вспомнить мое недавнее увлечение образом Викторины Меран. Мы не спеша направились через залы к цели нашего визита; Дженнифер шагала, сложив руки за спиной и слегка покачивая головой, словно шла по церкви. Но ее слова текли непрерывным потоком, освещая интересующие меня вопросы. Она спокойно рассуждала о роли Марии в религии и искусстве, а я внимательно слушала.