Шедевр

Затем, наконец, я дошла до небольшой вырезки из «Клариона». Единственная заметка, которую Эва обвела дважды.

Эстер Гласс может называть свое творчество откровенным, но, как «Клариону» стало известно, она далеко не всегда стремится сообщать подробности своей личной жизни. Помните непристойные рисунки этой художницы, опубликованные нами на прошлой неделе? Так вот, она сделала их, будучи подростком — какой талантливый ребенок! Вскоре после этого она переехала из своей хипповской общины в комнату в Лондоне и сменила имя Эстер на Эммелина. Что она пыталась скрыть? Ходят слухи, что у нее тогда родился ребенок и Эстер не хотела, чтобы его отец об этом узнал. Но у отцов тоже есть права, и в данном случае счастливый папаша наверняка желал бы знать о ребенке. Ну же, Эстер, когда вы собираетесь раскрыть свои секреты и обо всем поведать общественности?

Я отшвырнула газету, метнулась в дом и стремглав помчалась в комнату матери. Эва еще спала, лежа на боку; она казалась маленькой и беззащитной. Я громко распахнула ставни, и мать настороженно открыла один глаз, затем другой. В свете дня я заметила, что у нее приятный загар, а глаза ясные и здоровые.

— Я собиралась просить Жака отвезти меня в больницу, — сказала я, — чтобы поговорить с твоим лечащим врачом.

Эва виновато взглянула на меня, села на постели и принялась нервно приглаживать стеганое одеяло.

— Но, — я изо всех сил старалась не повышать голос, потому что на самом деле мне хотелось схватить ее и хорошенько встряхнуть, — Жак сказал, что ты не больна и не болела ни минуты. Никаких визитов в больницу. Никакого больного сердца.

Эва не пыталась ничего отрицать, а вместо этого спокойно наблюдала за моей яростью и молчала: просто легла опять на подушку и смотрела на меня.

— Так что я, черт возьми, здесь делаю? До открытия моей выставки осталось всего три недели. И ты считаешь, что это подходящее время, чтобы припереться в эту лачугу на краю света? Это просто невероятно!

— Эстер, подойти сюда и сядь.

— Я слишком зла на тебя! — прокричала я словно трудный подросток. Как ей удается заставлять меня так себя вести? Я с сердитым топотом вышла из комнаты и спустилась вниз.

— Я хочу, чтобы ты отвез меня в аэропорт, — сказала я Жаку.

Он взглянул на меня поверх пилы и извиняющимся тоном произнес:

— Машина поломана, у меня остался только мотоцикл.

Меня одновременно бросило в жар и в холод. Я пошла в уборную, где меня вырвало.

Я не знала, куда иду, но уже не могла остановиться. Сначала я шла по темной дороге, потом свернула на протоптанную тропинку, ведущую через сосновый лес; густая крона деревьев почти полностью затеняла землю у меня под ногами, не пропуская солнечный свет. Я шла между деревьями, затем вновь по тропинке, между волнистыми холмами, поросшими молодыми дубками, корни которых выступали из покрывавшего землю известняка, словно руки мертвецов. Тоненькие ручейки прокладывали себе путь между скал — еще месяц, и их русла полностью высохнут. Я ни о чем не думала, просто шла, не глядя по сторонам, слушая свое дыхание, стук шагов по неровной земле и тишину.

После двух или трех часов пути на горизонте показался купол маленькой церкви. Я решила пойти в этом направлении. Но церковь оказалась дальше, чем я предполагала, и, пока я дошла до домиков, стоящих на краю крошечной деревушки, прошел, по меньшей мере, еще час. Я еле волочила ноги от усталости, а во рту у меня пересохло. «Древний мир» — прочитала я сделанную от руки надпись на деревянной табличке, свисающей со столба как расшатанный зуб. Я прошла мимо кучки скромных одноэтажных домов и никого не встретила. Несколько собак лениво полаяли на меня, почесываясь задней ногой, затем передумали и замолчали. Наконец я добралась до церкви. Как и дома, она была построена из светлого известняка, и тонкий шпиль указывал в чистое голубое небо.

Двери оказались открыты, и я вошла. Воздух внутри был насыщен благовониями. Я села на заднюю холодную скамью, ожидая, пока глаза привыкнут к тусклому освещению. Это была небольшая часовня, очень отличавшаяся от последней церкви, в которую я заходила — Святого Марка в Манхэттене. Часовню украшала золотая роспись и икона с изображением Пресвятой Девы. Присутствие Девы Марии сразу же успокоило меня, словно я встретила старого друга. Рядом с алтарем стояла ее статуя — Богоматерь, качающая на руках младенца Иисуса, ее лицо сияло от благоговения. Заплетенные в косы волосы венчала корона, тело покрывали голубые и розовые одежды.

Я пошла по проходу прямо к Деве Марии и внимательно посмотрела в ее лицо. У нее были кукольные горохового цвета глаза, которые смотрели сквозь меня. Неужели я совсем не заслуживаю ее внимания? Рядом с передними скамьями находилась крохотная купель, и я погрузила туда палец. Вода оказалась ледяной. Я глядела на Деву, а вода струйкой стекала с моего пальца, и я попробовала ее на вкус. У воды был немного затхлый и заплесневелый привкус.

Над алтарем находилось круглое темное толстое окно с витражами, отбрасывающее мутно-красные, зеленые и синие блики. За скамьями горели свечи, освещая церковь изнутри. Я порылась в кармане в поисках мелочи и нашла лишь несколько центов. На них я купила свечку. Я уже собиралась зажечь фитиль от другой горящей свечи, но остановилась. За кого я поставлю ее? Перед мысленным взором проплыли семь моих героинь, но я одну за другой отбросила их. Затем в сознании возникли лица Эйдана, Бена и, наконец, Эвы, но я отвергла и эту мысль. А потом — впервые за много лет — я, наконец, позволила себе по-настоящему вспомнить Жасмин Мэй Гласс.

Знает ли она, кто я? А если да, то думает ли она обо мне? Пишет ли она, как другие девочки-подростки, самые сокровенные мысли на своей прекрасной молодой коже? И если она это делает, стала ли она такой же уязвимой, как и я, жертвой алчных глаз и предметом грез какого-нибудь юноши или даже более опасного хищника? Может ли мой печальный опыт предостеречь ее?

Конечно, именно из-за нее меня ужаснула реакция публики на «Обнаженную в росписи». Из-за нее я переживала застой в творчестве, и именно потому, что в моем сознании она была неразрывно связана с Кенни, тем днем и рисунком, я испытала тогда такой страх, — что, в свою очередь, послужило причиной создания серии «Обладание».

Мне хотелось сказать Жасмин, что она изначально является прекрасной и неповторимой личностью, независимо от своих отношений с парнями, первого сексуального опыта или мнения церковных старейшин. У меня нет возможности говорить непосредственно с ней, но я надеялась, — всего лишь надеялась, — что, увидев мою работу, она поймет благодаря моему искусству свою значимость. Шанс небольшой, но другого у меня нет. На прошлой неделе Жасмин исполнилось шестнадцать лет. Она уже достаточно взрослая, чтобы решить, стоит ли ей меня искать, если она захочет, конечно. Я знала, что потеряла всякие права на нее в тот момент, когда были подписаны документы об удочерении, но я хотела, чтобы Жасмин знала: если она нуждается во мне, я всегда буду ее ждать. Поэтому нужно сделать что-нибудь такое, что побудило бы ее найти меня. Я дрожала от холода, ставя свечу за свою незнакомую далекую дочь, незримое присутствие которой заполняло теперь пустоту моей жизни, растапливало мое сердце ее живым реальным существованием.

Я вновь взглянула на Мадонну с младенцем на руках. Где сейчас Жасмин? Я даже не знаю, как она выглядит или как ее теперь зовут. Возможно, приемные родители изменили ее имя сразу после выхода из больничной палаты. Меня вдруг пронзила острая боль. Что же я наделала? Как я могла ее отдать? Я опустилась на колени у алтаря и сложила руки. Я смотрела на Мадонну. Люди всегда видят в ней то, что хотят увидеть: они берут образ Мадонны и пользуются им в зависимости от своих нужд. Сейчас я нуждалась в прощении. Я закрыла глаза и стала молить Святую Деву об отпущении моих грехов.

44

«Ребенок Гласс» — написала нянечка синей шариковой ручкой на ярлыке, прикрепленном к запястью, перед тем как осторожно запеленать новорожденное тельце крошки.

— Ее зовут Жасмин Мэй, — прошептала я. Нянечка ласково кивнула и похлопала меня по руке.

В течение последних шести недель беременности в моей комнате стоял устойчивый запах маленьких белых цветов, проникавший через крохотный балкон. По мере того как рос мой живот, а ребенок внутри учился выделывать всякие акробатические трюки, Ахмед, Клара и Джордж, мои друзья-соседи, оказывали мне все большую поддержку. Я сама была почти ребенком, но тело инстинктивно знало, как себя вести, и я росла и расцветала благодаря здоровью и природной силе, данной мне молодостью.