Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]
Шрифт:
Еврей схватился за голову.
— Ой, не могу столько, не могу!
— В таком случае...
И блестящее дуло револьвера вновь блестнуло перед глазами негодяя-сообщника.
— Ну, ну, не надо... спрячь... На вот, бери...
Граф вернулся к столу.
— Теперь кому метать? — спросил он.
— Опять по бубновому тузу, — ответил Путилин.
Колода карт была в руках Выбрановского.
— Давайте!
Туз бубен пришелся Выбрановскому.
— Сколько же вы заложите? — вызывающе спросил шулер.
— Двадцать пять тысяч, — ответил за Статковского Путилин.
—
— Он получил от меня половину выигрыша: я, ведь, играл ва-банк на его счастье.
И началось!
С замиранием сердца следил я за борьбой двух «мастеров», двух гениальных артистов.
Граф не спускал глаз, в которых светилось нескрываемое бешенство, с Путилина и Статковского.
Статковский бил польского магната каждый раз. Лицо того становилось все страшнее и, наконец, яростный вопль прокатился по игорным залам мельницы:
— А-а, шуллера?! Так вот же тебе, мерзавец!
Прежде чем я успел опомниться, граф Прженецкий выхватил револьвер и выстрелил в Путилина.
Путилин предвидел возможность этого и отшатнулся. Пуля пролетала мимо виска и ударилась в картину.
Быстрее молнии он бросился с револьвером на знаменитого шулера и сильным ударом свалил его на пол.
— Берите его, берите Прженецкого! — громовым голосом загремел он.
Началась невообразимая паника. Все игроки, испуганные, с перекошенными лицами, бежали к нашему столу. С дамами сделались обмороки, истерики.
— Что такое? Что случилось?
— Защитите меня! — кричал великий шулер. — Этот человек и его приятели — шулера! Они обыграли меня!
Публика стала наступать на нас.
«А-а так вот оно что... Бить их!»
— Назад! — крикнул Путилин. — Позвольте представиться: я не шулер, а начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции — Путилин.
Все замерли, застыли. Старый еврей и Прженецкий стояли с перекошенными от ужаса лицами.
— Путилин?!
— К вашим услугам, господа. Не делайте попытки бежать, дом оцеплен. Да вот — неугодно ли.
В залу входил отряд сыскной и наружной полиции.
— Ну-с, Прженецкий и Гилевич, вы остроумно сделали, что доставили мне в сыскное ваш страшный подарок — труп застрелившегося в вашем вертепе Грушницкого. Я вам, по крайней мере, отплатил визитом. А хорошо я играл, Прженецкий?
— Дьявол! — прохрипел тот в бессильной ярости.
Начался повальный осмотр всей мельницы и опрос всех присутствующих.
— Колечки снимете, граф Конрад Тышкевич, их надо отдать вдове того несчастного, которого вы гнусно довели до самоубийства, — сказал Путилин.
Так погибла знаменитая мельница в Гусевом переулке. Выигранные деньги благородный Путилин вручил вдове, г-же Грушницкой. Он спас ее с дочерью не только от нищеты, но и от позора: из шестидесяти девяти тысяч она внесла тридцать, растраченные ее мужем, как опекуном Юлии Вышеславцевой.
Как благодарила Грушницкая этого удивительного человека!
ПРОПАВШЕЕ ЗАВЕЩАНИЕ (Кромовские миллионы)
Широко-широко раскинулись под С-м монастырем знаменитые лесные биржи петербургского «лесного короля» Ивана Федотовича Кромова.
О, его недаром величали так; он, действительно, был могущественным повелителем целого лесного царства!
И когда, бывало, на этих биржах с гигантскими горами леса появлялась характерная, кряжистая фигура старика с окладистой седой бородой, одетого всегда степенно, скромно, по-купечески, все говорили с искренним почтением и уважением:
— Смотрите, смотрите, вот идет Кромов!
И расступались перед ним, давая ему дорогу.
А он, этот суровый, скромный старик, глядел приветливо, но и горделиво.
И эта горделивость была не той простой чванливостью, которой обладают случайные выскочки-миллионеры, а особенной: тут чувствовались гордость и довольство человека, сумевшего кипучим, энергичным трудом всей долгой жизни создать все это богатейшее царство.
Да, Иван Федотович Кромов имел право гордиться.
Обширнейшая торговля, дававшая миллионные барыши, не только, так сказать, внутренняя, но и внешняя, ибо Кромов имел крупные дела с английскими лесопромышленниками, экспортируя товар на собственных пароходах, была создана им, только им одним.
Тут не было ни дедушкиных, ни тятенькиных капиталов, ибо Иван Федотович наследовал только... «крест да медную пуговицу».
Но зато он получил в наследство тот могучий черноземный талант, ту мудрую сметку, то упорство, которыми богаты иные замечательные русские характеры, выходцы от сохи.
На своих лесных угодьях, где шла, бывало, работа «сырьем», «на корню», он, миллионер, к кому за высокую честь считали приезжать архиереи и генералы, работал плечо о плечо с простыми рабочими.
— Эх, паря, разве так надобно? Ты вот этак... И показывал рабочему, как надо сделать «этак». И вместе с ними, облитый здоровым, прекрасным потом труда, ужинал у разложенной «грудки», хлебая деревянной ложкой незамысловатую похлебку.
Да, Иван Федотович Кромов, державшийся по старой вере, являлся блестящим русским самородком, человеком, над которым не оправдалась мудрость поговорки: от трудов праведных не нажить палат каменных.
Нет, он нажил их, и сколько, и каких!
В его домах сверкала золотом истинная, не показная роскошь, чувствовалось присутствие страшной денежной силы.
Но и в этих раззолоченных палатах Кромов оставался таким же простым человеком и вел степенный, скромный образ жизни.
Другой крупной фигурой в Кромовских предприятиях являлся Василий Алексеевич Ловков-Рогатин, крестник старика Кромова.
В тот момент, с которого начинается наш рассказ о пропавшем духовном завещании, Ловков-Рогатин из скромных должностей, какие занимал при своем крестном благодетеле, успел уже перешагнуть в нечто очень крупное и солидное: он состоял главным управляющим всеми делами Ивана Федотовича.