Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Глаза слипаются, тянет неудержимо ко сну, но она ге­роически борется с этим.

— Тонечка! — раздается в ночной тишине слабый голос Кромова.

— Что, милый? — склоняется она над мужем.

— Устала ты, голубушка... Совсем измучил я тебя… Поди, ляг, отдохни...

С огромной любовью и тихой печалью глядит Иван Федотович на молодую жену.

— Бог с тобой, не волнуйся. Я не устала нисколько. Я днем сплю.

— Плох я, Тонечка... умирать собираюсь. Что же, пора... Довольно пожил и счастья повидал немало. Одна ты сколько мне дала его!.. Из-за тебя только одной и жаль с жизнью расставаться.

— Полно, милый, поживешь еще.

— Нет, чую смерть, Тонечка, чую ее. А ты не кру­чинься: останешься молодой, богатой вдовой... Ведь я все, все тебе завещал. Пойди-ка, Тонечка, в конторку мою. Знаешь, в кабинете, у стола письменного. Вот ключ... в ней сафьяновый красный портфель лежит... Принеси его.

— Да к чему, милый?..

— Принеси, принеси!

Через несколько минут Антонина Александровна при­несла портфель.

— Открой его... бумага там есть.

Она отдала мужу вчетверо сложенную бумагу.

— Вот оно, Тонечка, духовное завещание... Последнее оно, слышь, последнее... Недавно составил я его... Оно хоть и домашнее, а силу такую же имеет... Завтра или послезавтра я велел Васе пригласить кого надо для нового завещания. Упустил я в этом завещании на одно общество сто тысяч отказать, так поправить надо... Читай его!

— К чему, милый, волноваться тебе?

— Читай, читай!

И Антонина Александровна начала читать:

— «Во имя Отца, Сына и Святого Духа... Находясь в здравом уме и твердой памяти... и оставляю я все мое движимое и недвижимое имущество...

Тут следовал подробнейший список богатств, от которых могла голова закружиться!

… законной, любезной жене моей, Антонине Александровне Кромовой».

Далее перечисление отдельных «отказов»: «Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, крестнику моему, за его верную, полезную службу двести тысяч рублей; тому-то столько, тому-то столько».

Крупные слезы катились из глаз Кромовой.

«Добрый, добрый! Обо всех позаботился, никого не забыл», — думала она.

— Ну вот, Тонечка, видишь, главная и единственная ты у меня наследница.

ДВА СООБЩНИКА. ПОДМЕНА ЗАВЕЩАНИЯ

Темнее тучи ходил по своей рабочей комнате всесиль­ный диктатор Кромовского лесного царства — Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.

— Вот оно, надвигается, — шептал он. — Еще день, два — и я из могущественного главного управляющего сде­лаюсь только Ловковым. «Она» может вышвырнуть меня как последнего из приказчиков. Правда, в этом проклятом последнем завещании мне отказано двести ты­сяч. Но, Боже мой, что такое эти несчастные двести ты­сяч! После того, что было... После тех надежд, которые я питал.

Он хрустел пальцами и продолжал ходить.

— Проклятая баба, проклятая баба! Перебила мне до­рогу, съела то, первое, завещание.

А в этом первом завещании, нотариальном, почти главным наследником являлся он.

Волшебные Кромовские миллионы, во всем их упоительном блеске, уже вырисовывались перед ним, он их уже осязал в своих руках.

— Я ведь вместе со стариком старался. Сколько тут вложено моего ума, моей находчивости, моего труда! И вдруг все рушится... Волшебное царство разлетается, как карточный домик. В это царство входит новая повелительница, а я за бортом! Двести тысяч! Что такое двести тысяч!

Хрип бешенства вырвался из его груди.

— Отдать все, все этой женщине? Она возьмет... Конечно, выйдет замуж и чужие люди будут владеть тем, что я уже считал моей собственностью... Ни-за-что! Ни-за-что!

Ловков-Рогатин знал, что первое завещание не уни­чтожено стариком... Он даже знал, где оно хранится.

— Как быть? Как поступить?

И вдруг его лицо озарилось радостной улыбкой.

— Вот выход! — громко воскликнул он. — Выкрасть последнее завещание, подменив его тем, прежним.

— Да, да... так, так, — шептал Ловков-Рогатин. Но сейчас же его ожгла мысль:

«А старый камердинер Кромова, этот Прокл Онуфриевич? Ведь он присутствовал при составлении последнего духовного завещания... В случае чего он первый покажет под присягой, что существовало, дей­ствительно, второе, последнее духовное завещание, коим Кромова делалась главной наследницей».

Ловков задумался: «Подкупить его? Дать ему такую сумму, чтобы у старика дыхание от радости сперло... А ну как не согла­сится? Как выдаст его подговор?» «А где же тому свидетели? Разговор будет проис­ходить только между нами, двумя. Доказательств нет... Да, да, все равно — другого выхода нет. Каждую минуту может умереть. Нагрянут власти, все опечатают, а тогда прости-прощай мои миллионы. Игра — так игра, ва-банк — так ва-банк!»

И он через несколько минут призвал старого слугу.

— Садись, Прокл Онуфриевич... Кое о чем побеседо­вать с тобой хотел.

Старик весьма благоволил к всесильному крестнику Ивана Федотовича Кромова, во-первых, потому, что знал любовь хозяина к нему, а во-вторых, Василий Алексеевич всегда почитал его, старого слугу, щедро, порой, одаряя.

— Что прикажете, Василий Алексевич?

— Скажи, Прокл Онуфриевич, знаешь ли ты, сколько завещал тебе мой крестный?

— Знаю-с... При мне завещание делали. Пять тысяч!

—А... а хотел бы ты получить не пять, а пятьдесят? — в упор глядя на старика, спросил Ловков-Рогатин.

Старик сомлел.

— Это... это каким же таким манером, батюшка Василий Алексеевич?

В голосе старика звучала затаенная алчность старости.

— А очень простым. Ты, старина, должен только показать, если тебя будут допрашивать хотя бы под присягой, что ровно ничего не знаешь о составлении духовного завещания. Его, дескать, недавно никто и не делал. Я, дескать, неотлучно находился все время и нахожусь и.. ныне при Иване Федотовиче, мне бы, дескать, было ведомо, если бы он подписывал какую бумагу.

Старик побелел.

— Это... для чего же?

Ловков-Рогатин вынул из объемистого бумажника довольно толстую пачку кредиток.

— На, держи. Возьми это себе. Но поклянись перед этим образом, что ты никому ничего и никогда не расскажешь о том, что я тебе сейчас поведаю.

— Клянусь, батюшка, никогда... никому. Как на духу говори мне.

Долго, с жаром говорил что-то Ловков-Рогатин слуге своего благодетеля.

— Единственно из-за того, чтобы не нарушать покой последних минут дорогого крестного, не рассказываю я ему о проделках его супруги. А она уже имеет, пони-нимаешь, имеет...