Шекспир мне друг, но истина дороже
Шрифт:
– А Валерия Дорожкина? – Федя посмотрел сначала на одну, потом на другую. – Ее чем-то отравили! Кто мог это сделать и зачем?..
Они сразу замолчали, и вдруг Алина сказала с ненавистью:
– Я бы сама ее отравила. Дрянь такая! Про папу гадости говорит! Она про всех гадости говорит!..
– Никто ее не травил, – заявила Никифорова. – Я совершенно уверена. Это все игра. Она хотела сорвать спектакль, и чтоб с ней все носились!
– А тут Верховенцев как раз умер, – подхватила Алина, – на нее и внимания-то почти не обратили!.. Поду-умаешь,
– Она хотела, чтоб Рамзес не доиграл и опозорился, только и всего!
– Да он на нее никакого внимания не обращал, а она привыкла, что все мужики к ее ногам падают!
– Зачем она ему нужна?! Ему и с Лялечкой прекрасно! Он ей интимуслуги оказывает, а она ему репертуарчик подбирает соответствующий! У нас на всех мужских ролях один Рамзес!
– Лялечка для него изо всех сил старается! Только все равно он ее бросит, вот увидите!
– Ну конечно, бросит!
– Теперь-то вообще другая жизнь начнется! Новый режиссер придет, у него свои любимчики будут!
– А Рамзес у Верховенцева был любимчиком? – переспросил Федя.
– Да ему Ляля капала на мозги день и ночь, какой Рамзес гениальный! А он слушал! И директор, между прочим, во всем его поддерживал!..
– Папа с Виталием Васильевичем знакомы всю жизнь!
– Алиночка, я ни в чем не обвиняю твоего папу!
– Еще не хватает!..
– Милые дамы, – вмешался Федя, опасаясь, что беседа вот-вот свернет в опасное русло, – я тут у вас ничего не знаю. Может, вы мне покажете дорогу на сцену?
– Все из-за нее, – вдруг сквозь зубы процедила Никофорова. – Алина, я пойду. Я их ненавижу, всех этих мышек-норушек!.. Опять она шныряет!
Федя ничего не понял. В конце коридора двигалось нечто бесформенное и темное, и оно приближалось.
– Добрый день, – тихо произнесло оно, приблизившись.
– Алин, мне надо к Юрию Ивановичу, – замороженным, каким-то специально сделанным голосом сказала артистка Никифорова. Только что она говорила совсем другим. – Ты меня не проводишь? Он, наверное, места себе не находит! Я должна его поддержать.
– Провожу, – ответила Алина тоже каким-то новым голосом. И они стремительно двинулись прочь. За ними по всему коридору вспыхивал и гас шлейф электрических искр.
– Можно мне пройти?..
Тут в темном и бесформенном куле Федя Величковский узнал Кузину Бетси. Она тащила громадный ком черного крепа.
– Здравствуйте, – сказал он радостно, как будто встретил близкого человека. – Как вы поживаете? Должно быть, прекрасно!
В отдалении хлопнула дверь – красавицы исчезли.
– Давайте я вам помогу!
– Спасибо, я сама!..
Но он уже перехватил ком, оказавшийся не таким уж огромным.
– Это на сцену надо отнести, – сказала кузина растерянно. – Зал готовят… к прощанию.
– Ужасные события, ужасные! – сообщил Федя из-за крепа. – Весь театр подавлен и опустошен. – Он подумал, что бы еще сказать такого, и добавил: – Одно дело играть трагедии, и совершенно другое – участвовать в них.
Как вас зовут, Кузина Бетси? В прошлый раз вы не представились!– Василиса.
– Прекрасно, – оценил Федя. – Вы тоже опустошены и раздавлены?
Она посмотрела на него, и он вспомнил, как подумал: совсем глупенькая!..
– Мне очень жалко наш театр, – вдруг сказала Кузина Бетси. – Все было так хорошо, и вдруг!.. Что теперь будет?..
– Вы имеете в виду неожиданную кончину главного режиссера?
– У нас прекрасный театр! Вы же, наверное, знаете, раз приехали из Москвы спектакль записывать! Таких больше нет. И Виталия Васильевича очень жалко, правда. Он в следующем сезоне собирался Мольера ставить.
– Он часто болел?
– Нет, что вы, никогда. Он все время проводил в театре, даже когда простужался, все равно приходил. Он говорил, что режиссеры и артисты, как спортсмены, должны работать каждый день. Иначе утратишь форму, а потом в нее вернуться почти невозможно. Он говорил, что знает полно талантливых артистов, которые от незанятости растеряли весь талант, ну, разучились играть.
– Как интересно, – оценил Федор. – Главный режиссер с вами часто разговаривал?
Она улыбнулась.
– Конечно, он не разговаривал со мной как с помощником костюмера! Но я брала у него несколько раз интервью. И он никогда не отказывал!
Роман Земсков не согласился ни разу, хотя она просила. Но она все равно писала про него, и однажды он сказал ей в коридоре: «Спасибо, милая девочка!»
Они вошли в темное закулисье, где пахло пылью и, кажется, краской, и Федор немедленно споткнулся. Она поддержала его под локоть.
– Из-за чего вчера начался скандал?
Василиса вздохнула:
– Даже не знаю. Я прибежала, уже когда… Софочка плакала, а Валерия кричала. Ей показалось, что ее платье кто-то надевал, а мы никогда и никому…
– Она часто такие истерики закатывает?
Василиса промолчала. Она считала невозможным обсуждать «своих» с посторонним!
Они свалили черный креп на составленные на сцене стулья и двинулись в обратный путь.
– Вот здесь провода, осторожней.
– А когда вы прибежали, главный режиссер уже был в коридоре? Или потом пришел?
– Я не помню. Валерия Павловна стала на меня тоже кричать, и я… расстроилась очень. Понимаете, мы с Софочкой отвечаем за костюмы, это наша работа, мы никогда никому не даем чужие, особенно из первого состава, это невозможно просто! А Валерия Павловна почему-то решила, что мы…
– Странная история, – заметил Федя Величковский. – Очень странная. Главный режиссер умер, главную героиню почти отравили, спектакль сорвался, и все это в самый обычный день.
В тот же день – самый обычный! – или на следующий из директорского сейфа пропали ни много ни мало полмиллиона рублей!.. И еще. Кто-то говорил кому-то о «каленом железе», о том, что нужно «выжечь», «истребить» – кто это говорил и кому?.. Вчера, когда Федя подслушал разговор, это казалось ничего не значащей ерундой, а сегодня?..