Шел трамвай десятый номер…

– А, вон вы где! – кричит Мадам, словно полководец на поле боя. – Вы-то мне и нужны!

Энергично орудуя локтями и внушительным пакетом печенья, Мадам прокладывает себе дорогу к Фотографу. Приметив даму в магнолиевом плаще, она на мгновение замирает и даже слегка бледнеет, но потом, тряхнув головой, словно отгоняя осу, продолжает движение.

– Доброе утро! – говорит она Фотографу, плюхаясь на сиденье рядом с ним.

– Доброе… утро, – отвечает Фотограф, стараясь звучать холодно, но Мадам не улавливает намеков.

– Я начну сразу с сути, – говорит она и надгрызает печенье. – Угощайтесь, кстати!

Мадам протягивает пакет Фотографу, но тот отказывается угощаться, чему Мадам нескрываемо рада.

– Так вот, вчера я была в драмтеатре…

– О, нет, – предчувствуя неладное, стонет Фотограф.

– О да! – ликующим тоном молвит мадам и вынимает из пакета следующее печенье. – И угадайте, что произошло?

– Актер заметил вас в партере и от пережитого потрясения упал в оркестровую яму? – выдвигает предположение Кондуктор.

– Хам! – молвит Мадам и метким выстрелом отправляет крошку от печенья прямо в глаз Фотографу. – О, простите, я не хотела. Это всё вы виноваты!

Последняя реплика адресуется Кондуктору в комплекте с испепеляющим взглядом. Фотограф, вынув носовой платок, аккуратно извлекает из глаза крошку, а Мадам самозабвенно продолжает рассказ.

– Так вот, я была в театре. Там шла пьеса из жизни парижской богемы. Ну, вы представляете – море абсента, свободная любовь, творческий экстаз и прочее в таком духе.

Фотограф демонстративно зевает, выражая тем самым свое отношение к парижской богеме, в то время как Молодая Особа, сидящая в соседнем ряду, внимательно прислушивается. Ведь вскоре – она уверена – ей предстоит стать частью этого мира, и нужно заранее набираться опыта, чтобы потом не оплошать.

– И там была одна актриса, – продолжает повествование Мадам. – Ах, мне не найти слов, чтобы передать, что сделалось со мною, как только я увидела ее! Я тут же позабыла этого тенора…

Это Актриса

– Мадам, вы меняете предметы обожания быстрее, чем аргентинский жиголо! – комментирует Кондуктор.

– Ой, много вы знаете об аргентинских жиголах! – парирует Мадам и вгрызается в третье печенье. Затем поворачивается к Фотографу и продолжает:

– Она божественна, божественна! Я, знаете ли, ничего такого раньше в себе не замечала, но тут… Когда она стояла на краю сцены, запрокинув голову, заломив руки, и произносила свой трагический монолог… У меня что-то прямо как будто щелкнуло в груди!

– Это у вас, видимо, бронхит, – изучая ногти на правой руке, молвит Кондуктор.

Школьник и Молодая Особа заходятся в беззвучном хохоте, но Мадам не даёт себя сбить:

– Там еще такие слова были… как же… Гм… Гм… Вот только что помнила – и забыла! Это всё вы виноваты! – Она трясёт кулаком в сторону Кондуктора. – А, нет – вспомнила: «Я застрелюсь!» Или всё же «Я утоплюсь»?..

– Я удавлюсь! – бодрым тоном подсказывает Кондуктор, подмигивая Безработному.

– А пойдите вы к черту, хам! – кричит Мадам, но тут же вновь возвращается к повествованию.

– Я должна поведать ей о своих чувствах. И вы мне поможете в этом!

– За что? – стонет Фотограф и закатывает глаза.

– Мы сделаем новое фото. Я в алой тунике, расшитой гиацинтами, а в руках – томик Сапфо…

– А может, сойдут и те фотокарточки, что мы сделали для тенора? Там же флейта, восточные шелка – тоже вполне себе … э-э-э … э-э-э …

– Перестаньте экать! Или у вас внезапный инсульт?

– Инсульт всегда внезапный, – неожиданно встревает Бабуля. – Запланированных инсультов не бывает. Вот у моей приятельницы одной…

– Да ну вас с вашей приятельницей, в самом деле! – раздраженно вскрикивает Мадам.

Затем, повернувшись к Фотографу, шепчет с напором:

– Те фотокарточки не подойдут. Там же флейта, помните?

– По… помню, – лепечет Фотограф, – и что же?

– То же! Флейта – это… – тут Мадам что-то мямлит, – … символ.

– Какой, простите? – не понимает ее собеседник.

– …ес…, – едва слышно бормочет Мадам, – символ.

– Майонез – символ? – Фотограф начинает думать. – Ну, в известном смысле… некоторым образом…Если бы вы объяснили, какое отношение имеет флейта к майонезу…

– Да нет же! – гаркает прямо ему в ухо Мадам, так, что Фотограф подпрыгивает. – Какой еще майонез!

– Флейта – фаллический символ! – громко и достоинством произносит Бабуля, которая всю жизнь до самой пенсии работала в Филармонии конферансье.

Школьник хихикает. Из всего сказанного понял только «майонез», зато видит, какое лицо сделалось у Мадам.

– Да что вы говорите! – картинно пугается Фотограф, прижимая к сердцу ладонь.

– Да! – рявкает та не без облегчения. – И этот символ кажется мне излишним… в новых обстоятельствах. Так что решено – завтра же сделаем новую композицию. Томик Сапфо я возьму в районной библиотеке, а вот алую тунику… впрочем, у моей соседки по площадке я видела как раз такие шторы в спальне – алые, с темно-синими гиацинтами. Думаю, она одолжит мне их на пару часов. А вы поможете мне красиво задрапироваться. Ведь вы же поможете? – грозно спрашивает Мадам.

– Конечно, помогу, – бормочет Фотограф, опасаясь физической расправы.

– Ну, тогда решено, – Мадам довольно вздыхает и откидывается на спинку сиденья.

– «Театр юного зрителя», – объявляет Водитель, и пришельцы покидают салон.

А трамвай номер десять следует дальше строго по расписанию.

Красное и белое

– Не может этого быть, – говорит Бабуля, шурша фантиком от мятного леденца.

– Может! – заявляет ей Безработный. – Я сам их видел. Они стояли возле мясной лавки.

Это Безработный

– Но это ничего не доказывает, – говорит Бабуля.

– А у нашей, – продолжает Безработный, – в рукаве была бутылка.

– Как? В рукаве?

Безработный усмехается.

– У меня глаз наметанный, меня не проведешь. Французское белое, сухое.

– Почему именно сухое? – ехидно интересуется Бабуля. – А если оно не белое, а красное? И не сухое, а полусладкое?