Шелест ветра перемен

Думал Ждан и о побеге, и о мести непутёвым сыновкам Дюжена. Прикидывал, да смекал. Чуть не предпринял отчаянной попытки сбежать, но вовремя одумался – куда ему уйти от троих конных дружинников. Да и как он отомстит лиходейкам, не лишать же детей их матерей, не оставлять же сиротами. Не гоже множить зло!

А как же ему быть? Дружинники сказывали, что сбирают мужей со всех земель подвластных князю киевскому, чтоб дать отпор печенегам. Видал их Ждан на торжищах в Новгороде. Скот продавали, шкуры овечьи и коровьи, оружие меняли. Лошади крепкие у них. Любовался тогда Ждан бляшками на лошадиной сбруе и уздечках, медными, особливо хороши серебряные и золотые. До чего искусна работа! Хоть и хитры и ловки печенеги, да не страшны ему.

Кого он только на торжищах не видел: и важных греческих 23 купцов, торговавших пурпурными и разноцветными полупрозрачными материями, льстивых иудеев, скупающих рабов 24 , смуглых волооких арабов, которые предлагали жгучий перец и расплачивались тонкими серебряными дисками с грецкий орех с выбитыми на них письменами – дирхемами.

Слышал Ждан, что с русами в союзе были печенеги, на Греческое царство 25 вместе ходили. А теперь почему-то лютуют, терзают тиверцев и уличей, киевские земли грабят.

23

греческих – византийских

24

иудеи монополизировали торговлю рабами

25

Греческое царство – Византия

Будто ветка на ветру, куда подует, туда и гнётся. Если так, то, кто же у печенегов за место ветра? Так что же решил Ждан, пока ехал? А решил он живым остаться, для того чтобы к семье вернуться. Стало быть, надлежит ему смириться, что он теперь на княжеской службе, и должен её нести исправно. Всё примечать, да на ус мотать, чтоб ловчей с противником совладать.

Ехали они лесом, лугом, близ болот дорога шла, потом снова лесом, и лугом. И дружинники и Ждан были погружены в свои думы и не заметили, как серо-сизые тучи сложились в громадное лицо, от горизонта до зенита. Огромные тёмно-сизые глаза следили за передвижением путников.

Наконец, они прибыли в Новгород. Ждан много раз бывал здесь с отцом. И город вновь напомнил ему о безвозвратной утрате. Скорбь снова сдавила его душу. Изменения в Новгороде ещё больше опечалили его, несмотря на то, что на месте многих пожарищ уже строяли новые бревенчатые дома. Он помнил красоту капищ и храмов богам и величие идолов, которые располагались не только в каждом конце Новгорода, но и почти на каждой улице. Идолов простыл след, они сброшены в Волхов. Искусная резьба на стенах храмов, если они не обгорели, изрублена, купола проломлены, колокола низвергнуты и расколотые валяются в небрежении возле остатков некогда высоких колоколен. Уже им не звонить, не прославлять ни Даждьбога, ни Сварога, ни Макошь, ни славить духов предков, ни умилостивить духов природы. Красота и гордость не только Новгорода, но и всей земли Словенской искромсана, сожжена, покрылась сажей, поросла мхом, а ведь недавно храмами и капищами любовались торговые гости, не только печенеги замирали от восторга, но и арабы, иудеи, и греки. От увиденного у Ждана стало на душе ещё тяжелее, ему казалось, что с прекращением служению богам предков и сам Новгород сгинет, не простят великие боги такой разор.

Во вновь отстроенный, ещё пахнущий сосной постоялый двор набилось полно народа – дружинники и те, кого они нашли на подмогу киевскому войску. Некоторые из них смирились со своей участью, а большинству было любопытно посмотреть другие земли, кто-то хотел помериться силой, были и такие, что не прочь поискать лучшей доли в ратном деле.

К ночи дорожная усталость утихомирила всех. Ждан долго не спал, всё думал, потом всё же, и он ушёл в царство сна. К рассвету разразилась гроза. На удивление гром не громыхал, как обычно оглушительно, а слабо рокотал, будто боялся разбудить людей. Зато тихая молния била и била по городу. Ждану приснилось, что горит их землянка в лесу. Ягодка плачет возле хлева. Дюжен и Ячменёк вытащили Благушу и Мирославу, но мать снова бросилась в землянку, где остался Собимысл. Пламя охватило дверь и крышу… Ждан с сильно бьющимся сердцем проснулся в ужасе и …почувствовал дым…

Когда рассвело, пожар потушили. Сгорела часть кровли и обгорела одна стена. Ни дружинники христиане, ни новобранцы не пострадали, только перемазались копотью. На удивление в городе ничего не сгорело, только возле нескольких церквей обожгло траву.

К полудню мерно зацокали по деревянным мостовым Новгорода копыта лошадей дружинников и затопали сотни ног, обутые в лапти и сапоги. В пригороде новобранцы разместились на санях, их путь лежал на юг.

II

Мирослава также, как и Благуша и Дюжен была уверена, что душа Собимысла теперь обитает в Ирий-саде, в заоблачной выси, где всегда тепло и солнечно, где праведные души блаженствуют. Но как же ей не хватало его! Да ещё жгла неизвестность о Ждане. С того часа, как его увезли с собой дружинники не покидало её ощущение, что не встретиться, не свидеться им больше. Гнала она от себя эти мысли, но тягостное предчувствие оставалось. Кабы не Благуша с Ягодкой, может бросилась бы в озеро от тоски чёрной, которая грызла её и, ни днём, ни ночью от неё покоя нет. И, несмотря на то, что рядом люди, которых Мирослава любит, пусто у неё внутри и кажется, что и вокруг пусто. Как будто она осталась одна-одинёшенька, даже не одна, а только её небольшая частичка, состоящая из боли. Большая же её часть исчезла, истаяла вместе с покинувшем её мужем и уехавшем сыном. Мирослава знала, что душевные раны лечит время, но пока оно будет проходить, она истомится, изведётся. Да и кого оно вылечит, если от неё почти ничего не осталось, только телесная оболочка, а внутри неё в пустоте мечется кручина. И всё же сквозь неё просачивались утешения и поддержка близких, невольно напоминая ей, что не только она горюет. Собимысл и Мирослава заменили Благуше умерших родителей, так что теперь, считай, она потеряла второго отца, и с мужем, когда встретятся, да и встретятся ли. И Ягодка лишилась любимого деда и осталась неизвестно насколько без отца, и Дюжен потерял добрых мужей-друзей, а Ячменёк уважаемых наставников. Конечно, их боль иная, как бы им не было худо, и они понимали, что Мирославе тяжелее, но беда всё же общая. Горевали все, и все сочувствовали Мирославе.

В отличие от свекрови Благуша была уверена, что Ждан вернётся, и горячо убеждала в этом Мирославу, на что та удивлённо смотрела и всякий раз приговаривала: «Да услышат тебя, дочка боги». Дюжен не совсем разделял уверенность Благуши, но чтобы не огорчать её и детей, Ягодку и Ячменька, которых она быстро убедила в возвращении Ждана, старался ей поддакивать.

Ячменёк иногда подбирался к землянке, где остались его родные, но прятался по-прежнему от взрослых, опасаясь, что они его схватят, а потом уже не отпустят к деду и Ягодке, а если и удастся убежать, то боялся, что за ним придут к Мирославе и Благуше. Ячменёк приходил не с пустыми руками, приносил игрушки для сестрёнок, вырезанные Дюженном или им самим. Бывали гостинцы и другого рода: бобёр, что дед подкараулил или утка, что подстрелил, птичьи яйца, что Ячменёк собрал, краюха хлеба, что испекла Благуша, рыба, что он поймал в реке или озере. Всё это бывало мальчик оставлял рядом с землянкой или, если видел, кого из девочек передавал им, выспрашивая про их житьё-бытьё. А жили они впроголодь. Гроздана и Желанна часто ругались с мужьями, прогоняли их в лес за добычей, но тем редко удавалось кого-нибудь подстрелить, то стрелы ломались, то улетали мимо цели. Игрушки, которые приносил Ячменёк сёстрам быстро покидали землянку, на них женщины, как и раньше меняли в ближайшем селе зерно и репу. Практически это был основной их источник пропитания. Ячменек и Дюжен, жалея девочек, как могли помогали им.

Как-то блуждая по лесу дед с внуком набрели на выводок поросят с кабанихой. С опытом Дюжена и ловкостью Ячменька удалось избежать мести разъярённой кабанихи и заловить поросёнка. Потом его половину мальчик передал Неже, которую окликнул недалеко от землянки родителей.

Ячменёк всё думал, как помочь сёстрам, как сделать больше игрушек? И он, и дед улучали время от хозяйственных хлопот, чтобы их вырезать, но, несмотря на умение, быстро не выходило. И вот однажды взгляд Ячменька упал на глиняную миску, что стояла с молоком у печи, и вспомнил, что когда-то давно у него была глиняная игрушка-свистулька. Не попробовать ли ему слепить из глины что-нибудь? Ячменёк поделился своей идеей с дедом, и тот, как часто бывало, поддержал внука. С того времени они стали искать подходящую глину.

На высоком склоне крутого оврага росли стройные и высокие сосны. Но их корни устрашающе выпирали и зависали в воздухе. С каждым годом они слабее и слабее держались за землю, которая в прямом смысле постепенно утекала из-под них вместе с дождём. Злая Непогода, будто решила прикончить дни, хотя бы одной из них. Холодный и сильный северо-восточный ветер обрушился на лес. Скрипели и кряхтели стволы, трепыхались в испуге ветки. Под шквальным напором пышные кроны гнулись в разные стороны. И хрясь. Будто подкошенная одна из сосен стала заваливаться. Всё ниже и ниже. Со стоном упала поверженная, прослезилось смолой, беспомощно распласталась, тихо умирая.

– Ой, глянь внучек, что сотворил ураган, кака красавица пала! – Дюжен подошёл к поваленной сосне, погладил её шершавую кору.

– Иголки зелёные и не опали, – добавил Ячменёк. – Какая длина! – он прошёлся вдоль ствола. – Смотри дед, може глина та?

Дюжен подошёл к внуку, который присел и ковырял палкой под торчащими корнями сосны. Глина была светлая, он попробовал слепить влажный комок. «Пойдёт», – сказал дед.

Под умелыми пальцами деда и быстрыми и ловкими внука куски глины, смоченные водой превращались в лошадок, собачек, козликов и медведей. Тоненькими и острыми палочками они наносили чёрточки и маленькие извилинки, изображая шерсть Прокалённые в печи, игрушки становились твёрдыми и крепкими.