Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
— Пусть станет на якорь у нас за кормой, под ветром,— сказал Рикорд, — а командира немедленно ко мне.
— Слушаюсь, ваше превосходительство.
Когда на лицо Феопемпта, поднимающегося по трапу, упал луч фонаря, Рикорд поразился. Даже в призрачном полумраке можно было заметить, как изменился он.
— Что случилось, Феопемпт? Что с вами? Вы больны?
Юноша не
— Ах, уж лучше бы я!..— Да говорите же! — даже рассердился Рикорд.
Он крепко взял под руку Лутковского и повел к входу в адмиральскую каюту.
У самой двери Феопемпт остановился:
— Людмила Ивановна здесь?
– Да.
— Тогда лучше в другое место. Не сразу.
Рикорд ввел Феопемпта в адмиральскую столовую и молча ждал, что он скажет.
— В Петербурге холера, — с трудом заговорил Феопемпт.— Люди падают на улицах. Ушел от нас и Василий Михайлович...
Рикорд замер. Это был удар неожиданный и жестокий.
После тяжелого молчания Рикорд тихо сказал:
— Как это ужасно и несправедливо. Полон сил и так нужен. Всего три месяца назад мы отмечали его пятидесятилетие... Когда это случилось?
— В июне. На даче. Вот письмо от сестры, — протянул конверт Феопемпт. — В нем подробности... Осталась с пятью детьми...
— Да, адмирал капиталов не нажил, — грустно заметил Рикорд. — Царь его деньгами не баловал, хотя другим раздаривал миллионы. А между тем Василий Михайлович построил более двухсот военных кораблей, которые обеспечили нам победы...
Феопемпт молчал. Непослушные слезы ползли по его щекам.
— За восемь лет — больше двухсот превосходных кораблей, — бормотал Рикорд. — Среди них, впервые в России, десять — с паровыми двигателями. Это подвиг...
Рикорд поднял голову, посмотрел на Феопемпта и, вспомнив, заторопился:
— Пойдем в каюту. Людмила Ивановна, вероятно, волнуется...
Дурные вести имеют свойство распространяться и проникать всюду куда быстрее добрых. Появился на палубе командир корабля, за ним по одному стали появляться и другие офицеры.
Рикорд пошел им навстречу и, не сомневаясь в сочувствии, сказал:
— Нас постигла
тяжелая утрата! В Петербурге внезапно жертвой эпидемии пал мой лучший друг, великий путешественник, доблестный мореход, ученый, строитель наших кораблей и чудесный человек Василий Михайлович Головнин.— Головнин... Головнин... — тихо пошло среди офицеров.
Когда Рикорд и Лутковский вошли в обширную адмиральскую каюту, они застали Людмилу Ивановну в слезах. Она уже знала обо всем.
Людмила подошла к опустившемуся на диван мужу:
— Дорогой мой, представляю, как тебе тяжело!
Он приник к ней всклокоченной головой и так замер.
— Если разрешите, Петр Иванович, я пойду к себе на судно, — прервал тягостное молчание Лутковский. — По дороге я уже сообщил на «Эммануил» Матюшкину.
— Да, да, — поднялся с дивана Рикорд. — Я постараюсь устроить вам поездку в столицу. Надо поддержать Евдокию Степановну. Пошлю с вами письмо министру...
...Проводив жену, отплывшую в шлюпке на берег, Рикорд вернулся в каюту и приказал вестовому зажечь в ней все огни. Спать он уже не мог, в тяжелом раздумье вышагивал от стены к стене.
Задержался у настенного календаря с крупной витиеватой цифрой 1831 и обвел траурной рамкой 29-е число июня. Несколько минут стоял у книжного шкафа, вынимая книги Головнина, раскрывая и перечитывая дарственные надписи... У висевшей на стене большой карты полушарий остановился надолго, с волнением прослеживая линии путей, пройденных вместе с другом. Путей долгих, удивительных, трудных...
Разве можно их забыть? Никогда!
Навсегда в памяти русских моряков и русского народа останутся походы и дела замечательного путешественника, ученого и кораблестроителя Василия Михайловича Головнина. На них — печать истории русских подвигов и русской славы.
Игорь Неверов
ЗАВЕТНЫЕ ВАШИ ШЕПТАТЬ ИМЕНА
Очерк
(текст отсутствует)