Шелковый путь

Взывал он неистово, исступленно, дрожа всем телом. Звал он отвернувшуюся от него в последнее время удачу. Сквозь тонкую кость смотрел на солнце, стараясь увидеть знамение небес. Далеко за холмом простиралась равнина под названием Волчьи игрища, за ней — бескрайнее светлое пространство, а еще дальше — таинственное обиталище духов, мир чистых и нечистых сил. Напряженно всматривался в миражную даль предсказатель, силясь представить затейливую игру священных теней.

Все больше и больше сужались маленькие, косые глазки святого Жаланаша, пока не превратились в тонюсенькую щелку, однако вдохновение не находило, ничего ему не виделось и не мерещилось. Дух был обескрылен и не мог воспарить, он волочился тяжелым брюхом по земле, точно ястреб, нажравшийся свежатины. Не везет что-то ныне многоопытному ведуну. Хоть локти себе кусай… Не может он почему-то предвидеть превратности дурных времен. Отступились от него духи. Он устало оторвался от лопатки, уставился слезящимися глазами на голое колено. По нему деловито полз, взбирался вверх муравей. От щелчка муравей отлетел прочь. Предсказатель прикрыл полой халата дряблые ноги. Непонятная злоба обуяла его, и святой скверно выругался.

Вспомнился святому Жаланашу вчерашний разговор с — чтоб земля ее проглотила! — зоркоглазой молодкой. Она — доморощенная провидица, обыкновенная длинноволосая, патлатая баба, о которой принято говорить: кобылица на скачках приза не добудет. Так-то оно так. Баба и есть бaбa, будь она хоть трижды прозорливой. И все же изрядно попортила она жизнь ему, великому, признанному гадальщику, ведуну, оракулу, предсказателю, провидцу, прорицателю Жаланашу. Пай-пай-пай!.. Есть все-таки у этой стервы дар. То ли пошла в отца-охотника, славившегося меткостью, то ли сам всевышний наградил ее орлиной зоркостью, но только действительно все видела, все замечала эта молодица за семью перевалами, за тридевять земель. Знаменитая она стала, и все признали ее прозорливой. Раздули ее славу на всю округу, на всю необъятную степь. Что же, так и бывает в мире. В смутные, лихие годы люди, уставшие от бесконечных походов и набегов, почитали зоркоглазую молодку как свою верную заступницу, не понимая, что всем этим может заниматься лишь настоящий прорицатель. Посадили ее на караульный холм, чтобы глядела в оба и предупреждала земляков-сородичей о надвигающейся опасности. А потом молодой батыр Ошакбай поставил для нее специальную юрту, взял под свое покровительство, определил местом жительства Жеты-тюбе.

О, лживое время! О, подлые нравы!

С тех пор он, старый Жаланаш, люто возненавидел ее, как паршивую собаку, стащившую с его дастархана сладкую кость. Из-за этой бабы он лишился сна, из самой глубины его сердца источались проклятия на ее голову. Не раз обращался святой к создателю с горячей мольбой: «Избавь меня от патлатой бабы! Ослепи ее всевидящие гляделки!» Нет, не помогало, не внимал всевышний его мольбе, не ослеплял ее, не убирал нечестивицу. На холмах, отведенных для кладбища, для родового склепа, эта негодница воздвигла сторожевую башню. Она соперничала с ним во всем, а вскоре и вовсе вытеснила его, затмила славой. Люди что отара безмозглых овец, слепо бредущих за самоуверенным рогачом-козлом. Что бы ни молола зоркоглазая молодка, все им кажется священной истиной. Только и знают, что в рот ей заглядывать. Его, святого Жаланаша, почитать перестали и всерьез не принимают, словно разуверились в его силе и могуществе. Лишь изредка по старой памяти приглашают на похороны отходную молитву читать. Вот как оно бывает, когда отворачивается судьба!

Ошакбай-батыр тоже как свихнулся. В аулах покой да благодать, род размножается, ни забот, ни хлопот, а батыр и про дела, богу угодные, забыл, и со святым походя здороваться начал. Все думы его теперь о девках, о женитьбе. На пуховиках нежится, о сладких объятиях мечтает. Только хотел было обзавестить долгополой — встретился с зоркоглазой молодкой. Забегал, завертелся, точно пес блудливый в пору собачьей свадьбы. А та, еще недавно за какой-нибудь месяц загнавшая муженька в могилу, в два счета окрутила простодушного батыра, враз заморочила его тыквенную голову.

Намеревался было святой Жаланаш предостеречь молодого неопытного батыра. «Ошакбай-батыр, — хотел он ему сказать, — ты молод, красив и могуч. Ты можешь взять себе в жены ханскую дочь. Не путайся ради бога с этой. Держись от нее на расстоянии дневного пути!» Но так и не сказал. Все как-то не подворачивался случай. А потом узнал, что уехал Ошакбай на игрища батыров…

Да, вспомнилась сейчас святому Жаланашу вчерашняя беседа с зоркоглазой молодкой — пророчицей.

Первое, что он осознанно увидел в детстве, была тонкая баранья лопатка. Она висела на его люльке. Отец тоже был предсказателем. Одни предсказывают по звездам, другие — по картам, третьи — на зернах и четках. Отец предсказывал на сухой овечьей лопатке. Отправляясь в лучший мир, он завещал свое ремесло сыну. Правда, сын пошел бы по стопам отца и без завещания. Просто иного пути он не представлял. Сколько себя помнит, разговор всегда был об одном: о предсказателях, об их чудодейственной силе, о пророческих видениях, о священных лопатках, на которых начертаны судьбы людей. Сухая, пожелтевшая от времени лопатка сопровождала его всюду: она висела на люльке, потом — у стенки, у изголовья, потом — на поясе, потом — у седла. Он видел ее и во сне. Издревле обучали предсказателей на лопатке с самого раннего детства. Учили наблюдательности, внимательности, умению замечать, сопоставлять, размышлять, велеречиво, искусно и занятно говорить. Жаланаш с начала до конца прошел суровую школу провидца. Умение предсказывать — дар врожденный, и судьба провидца нелегка. Так утверждает народ.

Жаланаш не уронил чести наследственного ремесла, развил его, прославил далеко за пределами родного края. Все, что он предсказывал, неизменно сбывалось. Когда он, затаив дыхание и всецело отстраняясь от земной суеты, предавался созерцанию лопатки, перед его глазами виделось сразу многое. Он изрекал: «В таком-то году обрушится на нас такая-то беда!», и у людей в ужасе немел язык и волосы шевелились от страха. Ему особенно удавались предсказания не на несколько дней, недель или месяцев вперед, а такие, которые говорили о том, что будет через семь, десять, а то и двадцать лет. Он красноречиво и туманно рассказывал о лихих годинах, о годах сиротства, о безвременье. Счастье и богатство, видно, ходит за скотиной. Чем больше овец водилось в его хлеву, тем чаще обращались к нему люди с просьбой предсказать, погадать, растолковать. Слава его возвышалась над всеми, как одинокое дерево в степи. Имя провидца Жаланаша гремело по верховьям и низовьям, как барабанная дробь перед боем.

Да, были, были времена! Но пришла пора набегов и походов. Люди потеряли страх. Откуда ни возьмись появилась, словно кочка на ровном месте, зоркоглазая молодка, и все отныне слушали ее. А она, длинноволосая, вовсе не предсказывала, как все порядочные провидцы, а взбиралась на караульную вышку, подолгу всматривалась во все стороны и говорила обо всем, что попадалось на глаза. Если сообщала: «Идет караван!», в аулах спешно готовили товар для обмена. Если говорила: «Скачет враг!», мужчины облачались в доспехи, седлали коней. Жители мирных аулов мигом уходили в непроходимые прибрежные тугаи Инжу, воины устраивали засаду, чтобы в нужный момент обрушиться на пришельцев. Ну, и возносят, разумеется, зоркоглазую молодку-спасительницу. Уж так созданы людишки, что их больше интересует то, что будет сегодня или завтра, а не то, что сбудется (а может, и не сбудется) через десять или двадцать лет. Э-хе-хе…

Подумал обо всем этом святой Жаланаш — и даже взвыл от досады и обиды. Грешное словцо вырвалось невзначай. Тьфу, тьфу!.. Этак и всех духов отпугнуть не мудрено. Ну, что там говорить, пришлось схлестнуться с зоркоглазой молодкой, сцепиться перед народом, точно они простые певцы-сказители, затеявшие нескончаемый публичный спор. Ох и схватились не на жизнь — на смерть! Горло драли до хрипоты, будто вздорные старички, одурманившие себя маковым настоем. Но разве бабу в словесной схватке одолеешь?! Отдышался святой, оглянулся на народ и ужаснулся. Все отвернулись от него, и люди в толпе перешептывались: «Видно, вконец свихнулся святой». Э… была не была! Жить-то ведь надо. И святой Жаланаш прибег к последней уловке.

Вчера вечером наконец-то и решился этот спор.

Почтенные белобородые старцы, собравшиеся в знаменитой усыпальнице Кок-кешек в юго-западной части построенного сунаками города Сыгынак, вначале выслушали его, святого Жаланаша. Он призвал на помощь все свое красноречие. Ведь утопающий тоже за соломинку хватается. Сказал торжественно, с дрожью в голосе: «О народ мой! О люди добрые!» Закатил глаза, выдержал подобающую паузу. От жалости к себе слезу пустил. «День и ночь думая о судьбе народа, я сна лишился. Крошка хлеба через глотку не проходит». Убедившись, что от его проникновенных слов у сердобольных аксакалов дрогнули сердца, святой продолжал с пафосом: «Мой предок в седьмом колене был сподвижником пророка-сахаба. От него родился Арыстанбаба, а дальше пошли сплошь святые Сикым, Хикым. Народ знатный, именитый, грамотный, познавший великую науку магии и колдовства, умеющий увидеть предначертания рока. Их прямой потомок, мой отец, посвятил жизнь этому благословенному ремеслу: честно говорил народу о своих видениях, предсказывал, сны толковал, батыров от гибели заговаривал, женщин от бесплодия спасал. Разве не так это? О благе людском, о мире и благоденствии пеклись денно и нощно мои славные предки. И теперь — о боже! — слабоумная длинноволосая распутница обливает их и меня грязью. Хочет втоптать в пыль наши заслуги. Сбивает с пути истины наших батыров, мутит честной люд. Она задумала лишить меня достоинства и чести, сделать из меня пучеглазое посмешище. Одно из двух: или я брошу священную лопатку в огонь и с проклятием удалюсь в пустыню, или уберите с моих глаз эту жрицу ненасытной похоти. Если мы не избавимся от нее, счастье отвернется от вас, улетит удача, а беда крепко ухватит всех нас за подол. Я это предвещаю! Я предрекаю!..» Святой говорил недолго, но высказал затаенные думы без утайки. И все поняли: твердо вознамерился оскорбленный предсказатель склонить чашу весов в свою сторону.

Почтенные аксакалы глубокомысленно потеребили бороды, отошли в сторонку, чтобы обстоятельно посоветоваться. Следующее слово было предоставлено зоркоглазой молодке. Ее позвали. Она скромно встала у порога, согнув тонкий стан, поклонилась честному народу. Старикам это пришлось по душе. Щеки ее от волнения раскраснелись, глаза горели, нежный подбородок чуть вздрагивал. О подобных красотках принято говорить: подуй да в рот клади, так что все жадно впились в нее глазами. Молодка заговорила высоким чистым голосом:

— Я не привыкла молоть всякий вздор, глядя на иссохшую кость. — В голосе ее послышались гнев и обида. Слова святого «слабоумная», «распутница», должно быть, задели ее. — И я вовсе не предсказываю, а говорю только то, что вижу собственными глазами или понимаю, что это должно случиться. В старину говаривали: расстояние между истиной и ложью всего на четыре пальца. Услышанное — ложь. Увиденное — правда. Я говорю лишь то, что есть на самом деле. Святой Жаланаш только предполагает. Он смотрит на пожелтевшую кость и строит разные догадки. Если он действительно кудесник, то пусть не рассказывает о страшной каре, которая настигнет народ через пятнадцать, двадцать лет, а скажет о том, что будет завтра, какая опасность подстерегает сородичей сегодня. Это-то поважней, чем болтать о далеком грядущем. Во мне говорит не зависть. Меня всевышний наградил даром видеть врага на расстоянии дневного пути. Я и глазами вижу дальше и зорче других. И в этом равных мне нет!.. — Голос молодки дрогнул и оборвался. До чего же нелегко выступать перед народом!