Шемячичъ

— Вот и я так считаю. А почему? — задал князь вопрос и тут же сам поспешил на него ответить. — А потому, что без больших стычек с Литвой пяток лет прожито. Пора и о брани подумать… К тому же ведь столько перемен произошло…

Об изменениях в мире рыльский и северский господарь вспомнил не зря: их произошло действительно много. Самыми значимыми для Московской Руси стали смерть в 1505 году1 великого князя Иоанна Васильевича и восхождение на престол его сына Василия Иоанновича. А также смерть в 1506 году2 в Вильне великого литовского князя и короля польского Александра Казимировича, короны которого подобрал его брат Сигизмунд.

Потряс Московию и неудачный поход в 1506 году русских войск на Казань, когда русские рати, захватив пригород, перепились и стали легкой добычей ордынцев хана Магмет-Аминя. Правда, погибли не все, многим удалось возвратиться восвояси со своими воеводами. Но позору-то сколько было… Ведь рати водили брат великого князя Дмитрий Иоаннович и воевода князь Федор Иванович Бельский. А в помощь им посылался еще и князь Василий Данилович Холмский. Вот тебе и «Москва бьет с носка»…

И хотя Магмет-Аминь в марте следующего года, не дожидаясь нового похода московских людей, прислал своих послов и заключил с великим князем Василием Иоанновичем мирный и союзнический договор, осадок оставался неприятный.

Не получилось у нового московского государя дружбы с крымским ханом Менгли-Гиреем. Со смертью Иоанна Васильевича бывший верный союзник Москвы все больше и больше стал поглядывать в сторону Кракова и Вильны. Особенно после того, как там у кормила власти встал Сигизмунд Казимирович, пообещавший золота и серебра в виде добровольной дани да прекрасных девушек для ханского гарема.

И вообще Русь теряла союзников, одного за другим. Отвернулась Валахия, недовольно смотрела Венгрия, ногайские ханы отозвали своих послов. А Ливония уже открыто потрясала мечами, угрожая Пскову и Новгороду. Зашевелились недобро на севере шведы.

Все это волновало рыльского и северского князя, вызывало грустные размышления и желание поделиться собственными не очень-то радостными мыслями с кем-либо еще. А кто лучше поймет заботы князя, если не его проверенный в походах и битвах воевода.

— Вот именно, — ставя чару на стол, поддержал князя в его видении развития дальнейших событий Клевец. — Сигизмунд, вошь его забодай, уже попробовал прошлым летом и осенью крепость Руси. Но получил по зубам от московских воевод. Следовательно, в этом году обязательно попробует повторить. И не один двинется на Русь, а с ханами крымским и ногайским. Возможно, и с ордынцами казанскими…

— Вот и я о том мыслю. И что тогда нам делать? — отставив чару, впился прищуренными глазами князь в лицо воеводы.

— Москвы держаться, — твердо ответил тот. — Что бы там ни было, но за Москвой сила. А еще надеяться на Бога и на себя.

— Это как: на себя надеяться? — еще больше прищурился Василий Иванович.

— А так, чтобы всегда быть готовыми к рати хоть с одной, хоть с другой стороны. Крепкие сторожи в поле выставить. До самого Псла, а то и далее… На татарские сакмы и шляхи дозоры справные выставить. Словом, поберечься надо… Да и войско увеличить требуется, особенно конное. Татар, сам знаешь, пехом не предупредишь… и не догонишь, коли что… — вновь взялся за чару Клевец, посчитав, что сказал достаточно.

— У меня и так войска около пяти тысяч, — хмыкнул князь. — Да дюжина пушек, да две дюжины пищалей, да сотни три самострелов… Куда еще… Не прокормить.

— Так то, княже, с крестьянами, с землепашцами, с лапотниками, — мягко возразил воевода. — А без землепашцев и двух тысяч воев не наберется. Да и те разбросаны по городам и весям… Нагрянь неожиданно крымчаки — пока наше воинство соберешь, они столько беды натворят, что и за десяток лет не изжить… Надо постоянного конного войска не менее трех тысяч держать. И в одном месте, под рукой… Или хотя бы в двух — в Рыльске и Новгороде Северском. Одно бы берегло град от татар, второе от литовцев…

— В твоих словах, Прохор Силыч, есть резон, — согласился князь.

Отпив несколько глотков сбитня, он стал выискивать глазами на блюдце с мочеными яблоками, какое бы взять на пробу. И одно хорошо, и другое любо. Наконец определился, взяв тугое да желтобокое.

— Только кто, кроме тебя, воеводствовать будет?

Клевец догадался, что князь имеет в виду второе войско, которое должно размещаться в Новгородке, и ответил:

— Да хотя бы сын твой, Иван Васильевич. Благо он там и наместничает… Лет двадцать пять уже есть молодцу?

— Пока что двадцать два, двадцать третий идет… — ответил Василий Иванович с какой-то внутренней болью. — Только он что-то к ратному делу особой охоты не оказывает. Больше на храмы монастырские посматривает. А о ратном поприще или о женитьбе даже слышать не хочет. Не княжич, а мних какой-то…

— А матушка его, княгиня твоя, что?.. — взглянул воевода на князя. — У женок выбор невест да дела сватовства и свадьбы лучше всего получаются… Стоит им только захотеть — ни один молодец не устоит, враз охомутают.

— Видать, еще невестку не приглянула, — уклонился Василий Иванович от ответа.

Не скажешь же Клевцу, что с супругой у него жизнь не особо ладится. Как-то давно охладели друг к другу. Даже рождение двух дочерей — Марфы и Ефросинии — не растопило льда отчужденности. Не поделишься и тем, что княгиня во многом потакает сыну. Не воеводское дело знать чужие семейные тайны, особенно княжеские. Да и какой из него помощник в этом вопросе, когда сам хоть и женат некогда был, да детьми не обзавелся. Впрочем, кто знает, не бегают ли у него где-нибудь на стороне байстрюки. Ведь и в походы хаживал, и в плен не одну красавицу брал, и челядинок смазливых имел. Да и с виду был удал и пригож. Это сейчас стал к земле-матушке пригибаться, на гриб-сморчок смахивать…

Воевода, по-видимому, догадался о княжеских семейных неурядицах и тактично перевел разговор:

— Ну, ежели Иван Васильевич на рать не рвется, то можно приискать и другого…

— Кого, например? — не скрыл Василий Иванович своей заинтересованности.

— А хотя бы Дмитра Настасьича, — не замедлил с ответом Клевец. — Воитель добрый, хоть и из худого рода.

— Дмитрия что ли? — уточнил Василий Иванович, пропустив «худость рода» мимо ушей. — Думаешь, справится?

И взглянул так остро, словно ножом полоснул прямо по лику воеводе: знает или не знает о том, кто отец Дмитрия.

— Полагаю, что справится, — остался тот тверд в своем мнении. При этом ни одним движением глаз либо лица не обнаружил своего истинного знания о родителе молодого воителя. — Хваткий малый, жук его задери.

— Подумаю… — как-то разом обмяк и потускнел очами князь.

Впрочем, разговор на этом не прекратился. Рыльский князь и его воевода еще долго обсуждали вопросы формирования и вооружения новых полков, их размещение, возможные сроки начала боевых действий с учетом таяния снегов и половодья, обещавшего быть большим и бурным.