Шемячичъ

— И сам вижу: надо ехать, — согласился с думцами Василий Иванович. — Только грамотку обязательно напишу. Точнее, с тобой, пан Кислинский, сочиним и напишим. Ты, ведаю, большой мастак по этой части.

— Да уж послужу… не за страх, а на совесть, — улыбнулся Кислинский с долей самодовольства и некой развязности.

Это не укрылось от князя, но он предпочел промолчать и оставить неуместную выходку служивого дворянина без последствий.

На следующий день челобитная грамота, переписанная набело на пергаменте, была готова. С подсказки Кислинского в ней говорилось: «Ты б, государь, смиловался, пожаловал, велел мне, своему холопу, у себя быть, бить челом о том, чтоб стать мне пред тобою, государем, очи на очи с теми, кого брат мой, князь Василий Семенович, к тебе, господарю, на меня прислал с нелепицами. Обыщешь, господарь, мою вину, то волен Бог да ты, господарь мой: голова моя готова пред Богом да пред тобою. А не обыщешь, господарь мой, моей вины, то смиловался бы, пожаловал, от брата моего, князя Василия Семеновича, оборонил, как тебе, господарю, Бог положит по сердцу. Потому что брат мой прежде этого сколько раз меня обговаривал тебе, господарю, такими же нелепицами, желая меня у тебя, господаря, уморить. Чтоб я не был тебе слугою. Да и то тебе, господарю, известно, сколько прежде ко мне из Литвы присылок ни бывало, я от отца твоего, великого князя, и от тебя, господаря, ничего не утаивал».

— Не слишком ли раболепно? — прочтя грамоту, смутился князь Иван Васильевич. — Писано так, словно челобитничает не удельный князь, а совсем никчемнейший человечишко.

Василий Иванович нервно дернул щекой и губами, отчего щетинистым ежиком зашевелились усы, но смолчал. Зато пан Кислинский тут же поспешил с оправданием:

— Не слишком. Великие государи любят, когда их величают, а себя уничижают. Везде так… Что в Литве, что в Орде, что у турок и крымчаков.

— Ладно, — махнул Василий Иванович рукой, — пусть такой будет челобитная… Только кого пошлем с грамоткой-то?..

— А пошли, княже, меня, — вызвался пан Кислинский охотливо. — Или сына моего, Михаила… Благо, ему и путь уже известен: совсем недавно сеунщиком к государю был.

— Хорошо, пусть Михайло везет грамотку, — согласился князь. — Только в пути пусть поопасливее будет: тати еще не перевелись. На позапрошлой седмице на Московской дороге у града Курска на игумена монастыря нашего, отца Феодосия, напали. Поживиться хотели. Думали, что серебро да злато везет. А он только книги священные вез, Псалтырь да Патерик. Книг не взяли, а отца Феодосия за браду потаскали, нехристи, не смутились его сана… Слава Богу, что живым отпустили.

— Поопасется, — заверил Кислинский. — Голова на плечах, чай, не чужая…

И в тот же день в сопровождении трех верховых служивых Михайло отправился с челобитной грамоткой в Москву.

4

— Что посоветуешь? — ознакомив митрополита Варлаама с челобитной князя Василия Шемячича, спросил Василий Иоаннович, — Давать или не давать северским князьям опасной грамоты?

В помещении великокняжеского дворца, где находились государь и митрополит, мягкий полумрак скрывал очертания, способствуя тихой неспешной беседе. Этому же способствовала и трапеза — угощение заморским вином, только что доставленным послами из Константинополя, переименованного турками в Истамбул, и экзотическими диковинными фруктами. В святом углу теплилось несколько лампадок на золотых и серебряных цепочках, освещая темные лики святых на иконах в киоте мягким, колеблющимся светом.

— А дать обоим опасную грамоту, чтобы без страха ехали сюда. Да и послушать, как будут обличать друг друга. Чем больше выкажут укоров, чем больше опорочат друг дружку, тем больше будут зависеть от твоей милости, — пробуя сладкое вино мелкими глотками, ответил митрополит. — Тебе, великий государь, укреплять государство единое. И тут удельные князья, какого бы они роду ни были — тебе только помеха. Вот и пусть они ослабляют друг друга — твоя власть лишь крепче будет…

— И кого поддержать в этом споре? — метнул острый, как лезвие клинка, взгляд великий князь на собеседника.

— Да праведного, — не задумываясь, ответил митрополит.

— И кто же это ныне такой? — усмехнулся Василий Иоаннович, наблюдая, как первосвященник Руси выберется из столь щекотливого положения. Но тот не оробел:

— Думаю, ныне более праведный это князь Шемячич.

И пригубил осторожно чару.

— Почто так? — уже с интересом обмолвился государь.

— А потому, что он, в отличие от князя Черниговского, не раз бил крымчаков, ногайцев и литовцев. Тем самым, по моему скудному разумению, приносил пользу государству и великому князю. Так пусть еще послужит…

В ловах митрополита была сущая правда. Никто из северских князей столько сил на борьбу с крымчаками и литовскими ратными людьми не положил, сколько положил Василий Шемячич. Это знал и понимал сам великий государь. Только понимать — это одно, а о государстве думать — это другое. К тому же не забывал он и о полувековой вражде меж собственным родом и родом Шемячича. Знал о буйном нраве предков северского князя, а вот что в голове нынешнего отпрыска — не ведал. Там же, по его разумению, могло твориться всякое. К тому же раз предавший, как гласила старая мудрость, мог предать и вдругорядь. Потому веры ему никакой. Но… пока в нем имеется нужда, приходится терпеть.

— А с князем Василием, сыном Семеновым, что делать? — побуравил взглядом лик собеседника.

— Обличить в оговоре да и послать в его удел своих воевод и бояр с воинской силой. Чтобы и за уделом присмотрели, и за князем, — посоветовал митрополит. — Сам же рек задиристо: «Уморю Шемячича или же сам заслужу гнев государев». Вот пусть и заслужит.

— Мудро, мудро… — улыбнулся довольно Василий Иоаннович. — Потом можно также своих людей направить и к Шемячичу.

— Зачем «потом», — по-кошачьи мягко возразил митрополит. — Сразу же и пошлите, например, в недавно данный же ему Путивль своего человека. Тут вроде и обиды никакой не будет, но град уже станет не Шемячичев, а твой, государев. Как говорится, своя рука владыка: то дал, то взял…

— Так и поступим, — поблагодарил взглядом за подсказку Василий Иоаннович собеседника и тоже пригубил серебряный кубок с заморским хмельным зельем.

Вскоре митрополит, поблагодарив хозяина за гостеприимство, засобирался домой. Василий Иоаннович не стал его удерживать. И, помолясь, постукивая посохом по дубовым доскам пола, митрополит Варлаам, отбыл в свои митрополичьи палаты. А великий князь вызвал своего дьяка Елизара Сукова и приказал написать ему грамоту о направлении боярина Семена Федоровича Курбского с воинской силой в Стародуб земли Северской. Второй грамотой направлялись в Рыльск и Новгород Северский княжеский дьяк Иван Телешов да подьячие Шига Поджогин и Григорий Федоров — дознание на месте провести.

5

Ранней осенью 1517 года, имея на руках охранную грамоту государя, рыльский и северский князь Василий Иванович Шемячич в сопровождении двух десятков боярских детей и дворовых служивых людей прибыл в Москву. Москва встретила заставами, решетками, воротней стражей, неумолчным звоном колоколов и людским гомоном.

«Эк, как ширится Москва-матушка! — крутил главой вправо и влево. — Домов-то каменных сколько! А Кремль-то, Кремль… — весь из камня красного строен! А палаты-то, палаты… — каменные да высокие… А церкви-то церкви… — светлые да златокупольные!»

Остановился на посольском дворе. Сначала решил было к кому-нибудь из знакомых бояр да князей обратиться, но передумал: «Неизвестно, как встретят. А то и позору не оберешься, коли от ворот покажут поворот, и не солоно хлебавши останешься».

Через приказных людишек, «крапивное семя», ошивавшихся на дворе, дал знать в Кремль о своем прибытии. И 17 августа был принят в митрополичьих палатах самим государем.

Оба: и государь, и митрополит были милостивы и радушны. Усадили на стол, предложили угощенья: вина, яства. Хоть этим рыльского князя не удивишь — и у себя во дворце трапеза без вин и вкусных яств не обходится — был доволен: «С честью встретили». Распросили о житье-бытье на окраине государства, о походах против татар. Потом перешли на отношения с соседями. Пожурили, что братской любви нет, а это государству поруха.