Шепот небес

«К этой женщине…» До Джесси не сразу дошел смысл слов, произнесенных матерью. О Боже! Она ничего не знает о Галлахере! – наконец поняла Джесси и вздохнула с облегчением.

– Мама, о чем ты говоришь?

Беатрис всплеснула руками, ее ноздри трепетали от едва сдерживаемого гнева, в глазах стояли слезы злости.

– Не пытайся сделать из меня дуру, Джесмонд! Я говорю о твоих визитах на мыс Последней Надежды!

– Ты имеешь в виду Женевьеву?

Беатрис кипела от ярости.

– Не вздумай лгать мне! – предупредила она дочь.

Джесси отошла от умывальника и села на табурет, стоявший у туалетного столика.

– Я и не собираюсь лгать. – Сложив руки на коленях, она внимательно посмотрела на раскрасневшееся лицо матери. – Я общаюсь с Женевьевой уже восемь лет. Раньше я не говорила тебе о нашей дружбе, потому что ты могла бы запретить мне. Но теперь я стала взрослой и мне следовало бы рассказать тебе обо всем после возвращения из Англии. Я очень сожалею, что не сказала тебе раньше.

– Ты дружишь с бесстыдной тварью уже восемь лет? – Беатрис с негодованием смотрела на дочь, тяжело дыша. – Дай слово, что отныне не будешь ездить к ней! Я требую!

– Но она моя подруга.

– Она не тот человек, с которым следует общаться порядочной юной леди. И ты это знаешь.

– Но почему я не должна видеться с ней? Только потому, что она посмела пойти против воли своих родителей? Но Женевьева сделала это ради собственного счастья. Неужели ты ненавидишь ее из-за того, что она сумела проявить характер? Может, ты просто завидуешь ей? Ведь она отважилась сделать то, на что ты сама так и не решилась!

Беатрис неожиданно размахнулась и ударила дочь по лицу.

– Ты такая же испорченная, как и она, – процедила Беатрис сквозь зубы. – Бродишь целыми днями по окрестностям, привлекаешь к себе внимание людей. Ты даже характером напоминаешь Женевьеву. Такая же своенравная и самоуверенная.

– Ты считаешь, что я похожа на Женевьеву? – задумчиво переспросила Джесси, и вдруг ее осенила догадка.

Дом, в котором жила Женевьева, принадлежал бабушке Джесси. Женевьева постоянно интересовалась делами в семье Корбетт, спрашивала о здоровье Беатрис и ее детей. Джесси поражала также та легкость, с которой ей удалось подружиться с хозяйкой коттеджа на мысе Последней Надежды. Между ними установились доверительные отношения, какие, пожалуй, могли бы существовать между матерью и дочерью. Или между тетей и племянницей.

– О Боже, – прошептала Джесси, глядя на мать, – Женевьева – твоя сестра…

Беатрис вскинула голову. На ее шее пульсировала голубая жилка.

– А ты не знала?

Джесси покачала головой:

– Нет. Она не говорила мне. Женевьева лишь однажды сказала, что дала тебе какое-то обещание. Но она умолчала о том, в чем состояла его суть. – Джесси судорожно вздохнула и потерла ладонью горевшую щеку. – Но почему ты прекратила всякое общение с ней? Как ты могла? Ведь она твоя сестра. Кстати, ты говорила мне, что твоя сестра умерла.

– Она опозорила себя и семью. Она опозорила меня! Ты понятия не имеешь о том, какие унижения я терпела из-за нее. На меня бросали косые взгляды, за моей спиной перешептывались и хихикали. Запомни, у меня нет сестры! Моя сестра умерла много лет назад!

Джесси испытующе посмотрела на мать.

– Но бабушка, по всей видимости, простила ее. Она оставила Женевьеве свой домик.

Беатрис презрительно фыркнула.

– Если бы отец знал о поведении Женевьевы, он никогда не оставил бы своей жене наследство. Я хотела опротестовать завещание матери, но наши адвокаты оставались непреклонны. И я сдалась, взяв с Женевьевы обещание никому не говорить о нашем с ней родстве. Она дала слово никогда не искать встреч с моими детьми. Мне не следовало ей верить!

– Она не искала встречи со мной. Мы познакомились совершенно случайно. Женевьева не могла отвергнуть мою дружбу. Скажи, кто рассказал тебе о моих визитах на мыс Последней Надежды?

Беатрис отвернулась, не сказав ни слова.

И тут Джесси вспомнила солнечный день, когда она вместе с Женевьевой сидела на прибрежных валунах и следила за проплывавшим мимо фрегатом. С борта «Отпора» их, наверное, тоже хорошо видели в подзорную трубу.

– Тебе рассказал капитан Бойд, – задумчиво вымолвила Джесси. – Он приезжал в усадьбу, чтобы сообщить Уоррику о поимке беглых каторжников, а заодно поговорил с тобой обо мне.

Беатрис нервным движением руки дотронулась до броши, украшавшей ее черное траурное платье, и подняла подбородок, приняв, как всегда, горделивую осанку.

– Тебе не следовало уезжать на ночь глядя из усадьбы! Мне не понравилось, что ты передала мне записку через мальчишку, работающего на конюшне. Мало того, что ты общаешься с ужасной женщиной, ты еще позволяешь себе кататься по ночам в сопровождении грума по окрестностям и любоваться полярным сиянием! Твое поведение противоречит всем правилам приличия, Джесмонд. Подумай, что скажет Харрисон, когда узнает, как ты себя ведешь!

– Мама, – устало повторила Джесси, – я не собираюсь выходить замуж за Харрисона.

Беатрис повернулась, чтобы уйти, но остановилась у двери и бросила через плечо раздраженным тоном:

– У тебя просто нервный срыв. Такое часто случается перед свадьбой. Я более чем уверена, что ты придешь в себя еще до возвращения Харрисона. А потом вся ответственность за тебя и твое поведение ляжет на его плечи.

Дверь за Беатрис закрылась, и Джесси снова опустилась на табурет. Она долго сидела в задумчивости, уставясь в пространство невидящим взглядом.

* * *

Закрыв глаза, Уоррик с упоением играл на фортепиано. Внезапно он подумал о том, что Фиона многого не знает о нем. Например, ей неизвестно, что он безумно любит музыку. Впрочем, он тоже плохо знал Фиону.

После того как она рассказала ему об убийстве чернокожего каторжника, Паркера Джонса, они опять занялись любовью. Уоррику казалось особенно пикантным, что их соитие было неистовым и бурным. Однако он решил, что они встречаются в последний раз и он больше никогда не придет к ней.

Уоррику неприятно сознавать, что Фиона оказалась права: он действительно не любил ее. Ему нравилось проводить время в ее обществе, потому что страстная, темпераментная Фиона заставляла забывать его обо всем на свете, и тогда Уоррика переставал мучить огонь, сжигавший его изнутри. Ему вдруг вспомнилась Филиппа, ее звонкий смех, ее искрящиеся карие глаза, нежные пальцы…

– Если бы ты смотрел на клавиши, то меньше бы фальшивил, – раздался с порога ледяной женский голос.

– Мама?

Уоррик повернулся на вращающемся табурете и увидел стоявшую у дверей Беатрис. В руках она держала мерцающую свечу в подсвечнике, отбрасывавшую тени на ее бледное лицо.