Шепот звезд

"Может, ее побить?
– подумал он.
– Она другого языка не понимает. Люди бараков понимают только силу. Интересно, какой вздор вертится в ее башке?"

Серафимовна старалась откреститься от своего барачного прошлого и делала все возможное, чтобы не видеть своих старинных приятелей и приятельниц; она даже мать не пригласила на свадьбу, так как та могла напиться до поросячьего визга: попила в свое время детской крови - хватит. Впрочем, были исключения: для школьной подруги Валюхи, которая сумела более или менее устроиться в жизни, и для бывшего сожителя матери- вора в законе Борис Борисыча, который, как считалось, не утратил своего авторитета, даже уйдя в прошляк. Кстати, он сделал все возможное, чтобы его бывшая сожительница не подгадила дочери своим возникновением, и по-своему гордился Серафимовной: умница, не упустила возможности сменить масть. Время от времени он напоминал "дочке": "В случае чего, если кто будет тебе мешать жить, шепни". Серафимовна даже считала, что его можно представить "папику" Борис Борисыч умел себя вести в любом обществе, - но тот категорически отказался.

– Ты думаешь, из-за чего?
– Он пошевелил пальцами, украшенными "перстнями".
– Не-ет. Есть и кое-что другое.
– И при этом таинственно улыбался.

Серафимовна не придавала значения таинственности Борис Борисыча, так как "этот народ" не может не напускать, где надо и где не надо, туману. А улыбка у него была очень даже приятная.

Серафимовна прекратила играться со свекром. Но только при муже. А без него приглашала Ивана Ильича побороться. "Ведь ты боролся в цирке, папик", и залезала на него, продолжая ломать из себя маленькую девочку. А в голове ее время от времени вертелась озорная мысль: почему бы не устроить так, чтобы "папик" заинтересовался Валюхой? Зачем? А та-ак! Надо!

И она еще более приблизила к себе Валюху.

– Не хочешь попробовать старичка?
– спросила она подругу.

– Он не старичок - старичок мой, у которого это хозяйство в нерабочем состоянии через систематическую пьянь.

– Так попробуем?

– А что?
– ответила школьная подруга.
– Я бы с большим моим удовольствием, да стесняюсь. Он во какой буйвол.

– Дура! Приди к нему, когда он спит, и - в койку. Он спит голый, как Зевс.

– Зевс? Это кто такой? Из жэка, что ли?

– Дура! Это в Древней Греции бог - такой качок.

– Ах да! В жэке Зикс... Вдруг выгонит?

– Как выгонит, если ты сама будешь голая? Ведь он - мужчина.

– Вдруг побьет?

– Что ты! Он добряк. Он женщин не бьет. Баб бьет только мелкая шушера. Вот как Колька уедет в командировку, и мы... Тра-ля-ля, тра-ля-ля!

– Постой, откуда ты знаешь, что он спит без ничего? Подглядывала, что ли?

– Не твое дело.

– Ой, подруга, боязно чего-то!

Для объяснения странноватости желания Серафимовны принудить Ивана Ильича к нарушению сразу двух заповедей* Божиих можно привлечь и венских выдумщиков во главе с их патриархом Фрейдом, и идею раздвоения личности, и перенос чувства, и скрытное желание самой "попробовать старичка", и другие вещи из области психоанализа, но на самом деле все было проще и прозаичнее. Вездесущая Сонька сообщила Серафимовне, что Иван Ильич завел себе какую-то Ольгу Васильевну, одинокую сорокалетнюю хохлушку. Возможно, без квартиры. А если хохлушка решит взять мужика, тому ничего не останется, как сдаться на милость победителя. То есть победительницы. С хохлушками в искусстве обольщения мужиков могут сравниться разве что польки, в каждой из которых сидит ведьма.

Узнав об Ольге Васильевне, Серафимовна испытала укол как бы ревности, словно мужем ее был Иван Ильич, а не его сын. Но и это дело десятое: залетная обольстительница-ведьма могла женить на себе Ивана Ильича и прописаться в его квартире: "Места хватит!" - скажет этот простой, как ребенок, буйвол. Ведь Ольга Васильевна, кажется, без площади, а Валюха замужем, она посвежей, и, в случае чего, ее можно спустить с лестницы или призвать на помощь Борис Борисыча (кличка Боровик) - тот враз наведет порядок. Таким образом, если отбросить все сопутствующие ощущения и нюансы, Серафимовна стояла на страже квартиры, то есть стояла насмерть на отвоеванном плацдарме. Но и это было слишком простым объяснением: Серафимовна задумала... То есть она задумала такое, о чем не созналась бы и самой себе. То есть даже не задумала, а так, сплошной туман в голове.

Глава восьмая

Николай Иваныч никак не мог понять, на почве чего сошлись дурища Серафимовна и многоумная, прожженная и прокуренная насквозь бестия Сонька. Впрочем, Сонька одинокая и потому лезет во все дыры, где можно выпить, покурить, поесть чего-нибудь вкусненького и помолотить языком, показывая свой незаурядный ум, осведомленность и тонкий юмор.

Ему не очень нравилась эта странноватая, скорее всего на почве циничного отношения к жизни, дамская дружба: он боялся, как бы старуха не напустила в пустую голову жены какого-нибудь вздора, и, к сожалению, не ошибся: Серафимовна стала читать мадам Блаватскую, от которой у редкой неофитки голова не пойдет кругом. Теперь в доме появился Будда из мыльного камня, купленный у Соньки, и воняло ароматическими палочками.

Однажды он застал теплую компанию (обычно к его приходу все разбегались): Серафимовну, Соньку и Валю, которую он запомнил лишь по тому, что месяц назад ударил ее дверцей машины.

Сонька плела что-то о знаменитостях, перешла на хорошо ей знакомую летную тему "эпохи рыцарства" и космонавтов.

– И я бы мог, но почему-то Гагарин, - сострил Николай Иваныч.

Гагарина он понимал как последнего в истории человечества героя, вызвавшего энтузиазм всей планеты.

– Нет, не мог, - с неожиданной злостью бросила Сонька: она словно чувствовала, что он ее терпеть не может.

– Это почему, если собачка смогла?
– процедил он сквозь губу.

– Собачка смогла, а ты бы не смог.

– Почему?

– Потому что твоя кровь не так богата железом!
– ответила Сонька с подтекстом (она никогда не говорила просто так, а обязательно с подтекстом), и он не стал уточнять, что она имеет в виду, лишь обратил внимание, что Серафимовна при этом оживилась и даже в ладоши прихлопнула, словно раскрыла для себя давно мучившую ее тайну. Валя поглядела на него с нежностью: она не понимала, чего ради подруги окрысились на такого хорошего, непьющего и самостоятельного мужчину.

"В конце концов, любой герой - всего лишь жирный дым над трубой крематория", - сказал он себе, но тут как бес явился неувядающий образ лучезарно улыбающегося "дяди" Миши, который двигался по Парку культуры имени Горького, зорко высматривая бедрастых, как Серафимовна и Валюха, комсомолок, всегда готовых выполнить любую общественную нагрузку.

В эту ночь он сказал жене:

– Была бы жива мать, она бы потребовала, чтобы мы обвенчались в церкви.

Стояла ночь, за окном падал снег, освещаемый проносящимися огнями автомобилей.

– Она была очень верующая?
– намеренно дурацким вопросом Серафимовна решила отвлечь себя от внезапно накатившегося беспокойства, которое могло передаться мужу и повлечь к допросу с пристрастием. А допросов она терпеть не могла с девяти лет.

Николай Иваныч купился на мнимую глупость жены, и у него пропало желание о чем бы то ни было с ней говорить.

– Можно и теперь обвенчаться, - сказала Серафимовна.

– Это не так просто, - вяло возразил он.
– Ведь ты теософка... Ты когда последний раз причащалась?

– Я вообще никогда не причащалась. Ведь я некрещеная.

– Вот видишь. С точки зрения Православия наш брак - блуд.

– Не люблю попов!

– Ты их часто встречала?

– Никогда!
– почему-то возмутилась Серафимовна.

"Во дурища!
– подумал он и зевнул.
– Побить ее, что ли?"

Он бы пустился во все тяжкие, да не имел на то времени.

Впрочем, - так получилось - однажды переспал с Валей, которую как-то ударил дверцей от машины.

Глава девятая