Шерлок ХолмсЧеловек, который никогда не жил и поэтому никогда не умрёт
Шрифт:
В других местах, на Парк-лейн и в Мейфер, южноафриканские «рэндлорды» и американские миллионеры смешивались с местными плутократами вроде Эдварда Гиннесса (лорда Айви), Альфреда Хармсворта (лорда Нортклиффа), Уитмена Пирсона (лорда Каудрейя), и их процветание усиливало общепринятое мнение, что поздневикторианский Лондон был самым богатым городом мира. И это при том, что уровень бедности в 1880-х и 1890-х годах был просто катастрофическим. Обострённое ощущение социального кризиса и разделения, подтверждённое беспорядками и забастовками поздних 1880-х, вскоре было преодолено, но понимание того, что Лондон погряз в серьёзной социальной проблеме, осталось. Чарльз Бут подготовил второе издание книги «Жизнь и труд жителей Лондона» в девяти томах между 1892 и 1897 годами, а третье, в семнадцати томах, — между 1902 и 1903 годами. Его однофамилец, генерал Уильям Бут, основатель Армии спасения, опубликовал свою работу «Тёмная Англия и путь к спасению» в 1890 году, изображая Лондон городскими джунглями, частично заселёнными «дикарями», уродливыми физически и духовно. У. Д. Стед, соавтор генерала, привлекал внимание к детской проституции в Лондоне; а во время и после зверств Потрошителя в мировой прессе начали появляться скандальные статьи, характеризующие Лондон Холмса как мировую столицу преступности и зла.
И всё же, хотя факты бедности и проституции неоспоримы, Лондон Шерлока Холмса становился всё более и более безопасным: начиная с 1850-х годов и до Первой мировой войны показатели преступности стремительно падали.
«Седьмое
В «Докладе комиссара полиции мегаполиса» 1882 года было подчёркнуто, что Лондон стремится к тому, чтобы стать «самой безопасной столицей для жизни и работы в мире», а пятнадцать лет спустя уголовная регистрация Министерства внутренних дел, рассматривающая тенденции во время правления королевы, решительно заявила, что «с 1836 года уровень преступности значительно снизился». У этих событий было много причин и последствий. В 1880-х годах официальная полиция поднялась в глазах общественности выше, чем когда-либо до этого. Бытовало мнение, что они порядочные, справедливые, отважные и неподкупные и даже лучше, а если их пародировали, то очень мягко, как в комической опере Гильберта и Салливана «Пираты Пензанса».
К полицейским в форме присоединялись детективы в штатском, работающие на новый Департамент уголовного розыска, также пользующиеся уважением, пока международные эксперты, известные как «криминологи», разрабатывали методы научного расследования преступлений и писали множество книг соответствующей тематики — даже Холмс внёс свой вклад «парочкой монографий». Так как полицейские и детективы менялись, менялась и преступность. В Лондоне Диккенса она была открытой, зверской и ожесточённой. Ограбления и убийства часто совершались на виду и с особой жестокостью, преступников причисляли к «опасным классам», угрожающим общественному порядку. Но в Лондоне Шерлока Холмса преступления чаще всего совершались в частных, якобы респектабельных жилищах; были не такими жестокими — чаще всего строились на мошенничестве, воровстве или шантаже; и чтобы раскрыть их, требовался интеллект, а не физическая сила; они представляли меньшую угрозу общественному порядку, поскольку злоумышленники всё чаще рассматривались как порочные индивиды и криминальные «профессионалы», а не обобщённый, неявно выраженный преступный низший класс.
Полисмены и гужевой транспорт, 1890 г., Пол Мартин.
Такой была столичная среда конца XIX, в которой Конан Дойл ненадолго обосновался сам, и хотя он не был лондонцем, во многом он был продуктом той эпохи и в своих произведениях отражал собственную жизнь и взгляд на многие её противоречия и двойственность. С одной точки зрения, он казался типичным поздневикторианским консерватором, гордящимся «врождённым превосходством» своего народа, непоколебимо верным британскому трону, преданным Британской империи и глубоко патриотичным. Он отверг своё ирландское наследие и ирландский национализм и большую часть жизни был пылким противником гомруля, в котором видел предвестника распада Британской империи. Он боготворил королеву Викторию («само сердце нашей жизни… дорогая мать для нас всех») и был ярым поклонником Эдуарда VII (он был подавлен его «величественными… пышными… и торжественными» похоронами). Конан Дойл добровольно поступил на медицинскую службу в Южной Африке и написал книги, оправдывающие поведение Великобритании во время Англо-бурской войны, за которые получил рыцарство. Он баллотировался (безуспешно) от Юнионистской партии на всеобщих выборах 1900 года и ещё раз — шесть лет спустя, выступал против предоставления права голоса женщинам и был пылким сторонником и хроникёром Британской войны между 1914 и 1918 годами. Более того, с его любовью к спорту, следованием рыцарского кодекса поведения джентльмена, военной выправкой и солидными усами, Конан Дойл вполне мог быть «полковником Блимпом» своего времени. Совсем другой образ позже культивировала, приукрашивая, его семья, эксплуатируя биографию, написанную Джоном Дикинсоном Карром, в которой (несколько неправдоподобно) утверждается, будто Конан Дойл во многом схож с Шерлоком Холмсом, что воплощено во фразе «твёрд как сталь, прям, как клинок», выгравированной на надгробии писателя. Некоторые современные специалисты также соглашались с этим мнением, хотя с совершенно иной целью: разоблачая в Конан Дойле неисправимого расиста и несгибаемого империалиста.
Пиккадилли и Ковентри-стрит, ок. 1890 г., Джордж Вашингтон Уилсон.
И всё же Конан Дойл отнюдь не симпатизирует многим традиционным консервативным добродетелям поздневикторианской Британии и её империи. Он был европейским космополитом, знающим культуру и языки Германии и Франции. Он часто выбирал местом действия своих исторических романов континент, а не Британию, и восхитительно внедрил мастерски замаскированных Гладстона («сурового, заносчивого, проницательного и доминирующего») и лорда Розбери («наделённого красотой ума и тела») в качестве клиентов Шерлока Холмса во «Втором пятне». Он «возрадовался», что прогрессисты приобрели контроль над вновь учреждённым Советом Лондонского графства и не одобрял ни наследственность палаты лордов в качестве второй палаты, ни «плохой монополии» с нетрудовыми доходами крупных землевладельцев Лондона; он выступал за реформы и либерализацию «прискорбных» законов о разводах и в конечном итоге пришёл к поддержке ирландского гомруля.
Риджент-стрит, вид с севера, ок. 1890 г., Джордж Вашингтон Уилсон.
Конан Дойл отверг католичество, в котором воспитывался и учился, а с ним и все остальные формы христианства: начиная с юношеского возраста увлёкся спиритуализмом. Отец его был алкоголиком; сам он в своей эдинбургской диссертации на степень доктора медицины писал о сифилисе, рассматривал вопросы гомосексуализма в своих рассказах (без Шерлока Холмса), восхищался и знал Оскара Уайльда, считая его тюремное заключение несправедливым. Он поддерживал долгосрочную связь с женщиной, Джин Леки, пока его первая жена болела туберкулезом, описал их отношения, тонко завуалировав, в романе «Дуэт» (1899 г.) и женился на Джин, когда овдовел. Он также был поклонником Американского общества борьбы с рабством Генри Хайленда Гарнета; он опасался, что временами Британия была слишком навязчивой, что мешало её имперской миссии; он выступал против (как и Джозеф Конрад) монополий и эксплуататорского поведения бельгийского монарха в Конго (среди его союзников были Роджер Кейсмент и Э. М. Моррел); и во время проведения кампании против судебных ошибок в британской правовой системе выступал от имени выходца из Южной Азии и еврея немецкого происхождения.
Как и его создатель, правда, в другой форме, Шерлок Холмс был также — в сложности и противоречивости его характера — типичным представителем 1880-х и 1890-х годов. С одной стороны, Конан Дойл сделал его практически сверхчеловеком, «волшебником», наделённым «специальными знаниями и особыми полномочиями», граничащими с чудом, это означало, что он мог «перехитрить любого противника, сколь угодно хитрого, и решить любую головоломку, сколь угодно причудливую».
Артур Конан Дойл, 1890-е гг.
Его ум представляет собой самую прекрасную мыслящую машину, которую когда-либо знал мир, клиенты изумляются наблюдательным и дедуктивным способностями, а он раскрывает сложные дела, как в «Чертежах Брюса-Партингтона», с удивительным профессионализмом.
«Восхитительно, — говорит ему Ватсон. — Вы никогда не достигали больших высот». Холмс также исключительно смелый, сильный, самоуверенный, мужественный, изобретательный, своевольный, доминирующий и отчаянный; он благородный и патриотичный «странствующий рыцарь», строго соблюдающий джентльменский кодекс чести и поведения; он порицает аристократов и плутократов, когда понимает, что они вели себя неправильно или неподобающе; и как «благодетель человечества» он неоднократно восстанавливает порядок в мире, которому постоянно что-то угрожает. В связи с этим он считает себя выше закона: без колебаний проникает в частные владения (и, несомненно, стал бы первоклассным преступником, если бы пожелал); оправдывает убийц, которых обнаружил, если признаёт, что их преступление морально оправданно; он рассчитывает, когда необходимо, на влияние и поддержку людей, занимающих довольно высокие посты; он никогда не появляется на скамье подсудимых, ни в качестве свидетеля, ни в качестве обвиняемого; он — самозваная и самоучреждённая «последняя и высшая судебная инстанция», которая «представляла правосудие». По существу, Шерлок Холмс был ранней версией сверхчеловека, описанного Ницше в книге «Так говорил Заратустра», впервые опубликованной в 1883 году на немецком (которым Конан Дойл свободно владел) и переведённой на английский в 1896 году.
Но стоит посмотреть с другой точки зрения, и получится совершенно иной образ: Шерлок Холмс кажется не столько сверхчеловеком, сколько его противоположностью — потакающим своим желаниям, наркозависимым представителем богемы, эстетом и декадентом конца XIX века, замкнутым и отстранённым интеллектуалом, который мог бы сойти со страниц не Ницше, но Оскара Уайльда. Большую часть времени он страдает от скуки и апатии. Неясны и его предпочтения — у него было несколько друзей, кроме Ватсона, и он имел «отвращение к женщинам». Он принимает героин и кокаин (хотя лишь «семипроцентный раствор»); любит трубки, сигары и сигареты: в его неприбранной квартире в доме 221-б по Бейкер-стрит частенько стоит непроглядный дым; он неплохо играет на скрипке, правда в любое время дня и ночи; он невротичен, вял и часто уныл; в таких состояниях он проявляет себя не человеком действия и дела, а интровертным, бледным мечтателем. Но при всех своих претензиях быть холодной и расчётливой мыслящей машиной Холмс также обладает сильным артистическим и театральным характером и мог бы стать великим актёром (а также великим преступником). Он любит придавать драматичности развязкам своих дел, он наслаждается аплодисментами и почитателями, в переодеваниях он находит как профессиональную необходимость, так и личное удовольствие, гримируя и маскируя себя под другого мужчину или даже под женщину. «Вазелин — на лоб, — говорит он Ватсону в рассказе „Шерлок Холмс при смерти“, словно провозглашая декадентский манифест, — белладонну— в глаза, румяна — на скулы и плёночку пчелиного воска — на губы, всё вместе это производит весьма недурной эффект». Отчего же Шерлок Холмс находит Лондон конца XIX века попеременно и противоречиво то отупляющим, то будоражащим, и каковы обстоятельства, при которых доктор Ватсон часто наблюдает, как Холмс превращается в мгновение ока… из томного мечтателя в человека действия?
Уличный торговец шербетом и водой, Чипсайд, 1893, Пол Мартин.
На первый взгляд ответ на эти вопросы очевиден: на протяжении 1880-х и 1890-х годов «тёмные джунгли» криминального Лондона считались уникально массовым и непревзойденно масштабным средоточием нищеты, опасности, зла и преступлений, что открывало перед Холмсом широкие следственные и криминологические возможности, которых бы он никогда не нашёл в «застойных» провинциях, в Глазго или Кардиффе, Бирмингеме или Бристоле, или в любом другом европейском городе или континентальной столице. Поэтому желание первого в мире консультирующего детектива осесть в первом городе мира вполне понятно. «Он любил находиться, — как доктор Ватсон наблюдает в начале „Постоянного пациента“, — в центре пятимиллионного города, оплетая его своей сетью и циркулируя по ней, реагируя на каждый незначительный слух или подозрение, на нераскрытое преступление». «В этом грандиозном человеческом рое, — в другой раз говорит Холмс своему верному другу, — возможно ожидать любых комбинаций событий». Но на практике, и довольно часто, высокие ожидания Холмса оставались неоправданными: полиция усиливалась, преступность ослабевала, и несмотря на то, что охочая до сенсаций пресса утверждала обратное, Лондон становился всё более безопасным городом, насильственная преступность сокращалась, нарушения в основном не выходили за рамки мелких масштабов и, как и проституция, касались в основном рабочего класса. Поэтому Холмс постоянно сокрушается, что, невзирая на все его надежды и намерения, порой ему бывает совершенно нечего делать. «В наши дни, — постоянно жалуется он, — нет ни преступлений, ни преступников»; «человек — или, по крайней мере, — преступный человек потерял всякую находчивость и оригинальность»; «дерзость и романтика, похоже, навсегда покинули преступный мир». Преступление было «банальным» (ключевое слово), это означало, что жизнь становилась банальной, и вместо интересных сложных дел попадались просто «какие-то неуклюжие злодеяния, с мотивами столь прозрачными, что даже в Скотленд-Ярде видят всё насквозь».
Это значит, что Холмс, не вписывающийся в стиль лондонской жизни, предаётся депрессии и уайльдовскому томлению, ибо слишком часто пребывает в положении детектива, которому нечего расследовать. И только в сравнительно редких случаях, когда он сталкивается с «интересной маленькой проблемой», его внимание обостряется, и в вялом представителе богемы внезапно пробуждается (сверх) человек действия. Но из относительно небольшой доли этих дел, связанных с убийствами или тяжкими телесными повреждениями, некоторые были «совершенно свободны» от любого вида «правовых преступлений», они, как правило, бытовые и законспирированные, служебные и «беловоротничковые», но не общественные, жестокие и «пролетарские». В результате основная работа Шерлока была связана с осложнениями и последствиями тайн, разоблачением двуличности и укрывательства, или с подделками и хищением; или же желанием «замять» «скандал» (ещё одно ключевое слово), который может привести к стыду и унижению среди прочей знати, и с восстановлением утерянных конфиденциальных правительственных документов. В «Установлении личности» и «Человеке с рассечённой губой» оба преступника, хотя и не нарушали закона, были виновниками жестоких обманов. В «Подрядчике из Норвуда» Холмс пресекает попытку одноимённого подрядчика «обмануть кредиторов», а в «Чёрном Питере» сюжет основывается на краже ценных бумаг у дискредитированного банкира. В «Скандале в Богемии» Холмс (безуспешно) пытается вернуть компрометирующие любовные письма короля Богемии бывшей возлюбленной Ирен Адлер; «Случай в интернате» развивается вокруг существования и сокрытия незаконнорожденного сына лорда; а в «Конце Чарльза Огастеса Милвертона» Холмс принимает вызов «короля шантажа». Похожие услуги он оказывает правительству Великобритании. В «Морском договоре» он успешно восстанавливает секретный договор между Британией и Италией; во «Втором пятне» ищет резкое и грубое «письмо от иностранного монарха», опубликование которого способно спровоцировать «общеевропейскую войну», а в «Чертежах Брюса-Партингтона» разработки новой подводной лодки — «наиболее ревностно охраняемый государственный секрет» — «пропали: украдены, исчезли».