Шесть черных свечей

— В тесноте и вонище, — присоединяется матушка.

— По ночам воздух был черный, а днем солнце всегда было оранжевое, — говорит Старая Мэри.

— Я помню это, — кивает матушка, подчеркивая реальность рассказа.

Бойль снова втиснут в диван. Энджи подбрасывает еще фактов:

— В то время плотность населения в Тяп-ляпе была больше, чем в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке, вы говорите? — бормочет Бойль.

Цап! Все, он попался. Рыбка на крючке, и можно подтянуть или ослабить леску. Голова в морозилке подождет. Важный вечерок намечается. Будет о чем рассказать потом.

— Эти дома снесли только в шестидесятые годы, святой отец, — информирует матушка.

— Вы только представьте себе, отец. По ночам улицы освещались редкими газовыми фонарями, и брусчатка блестела под ними, — низким зловещим голосом произносит Старая Мэри.

— В то время кабаки закрывались в девять, — сообщает матушка.

— У меня были две тетушки, отец, — Мэри и Лиззи. Они так и не вышли замуж, — говорит Старая Мэри.

— Они много читали, — вставляет Венди.

— Они умели гадать на чаинках, гадать по руке и все такое, — дополняет картину Донна.

Свои роли Девочки знают назубок — когда вступить, а когда и промолчать, предоставив слово Старой Мэри, когда наклониться вперед, а когда откинуться назад, когда вовлечь Бойля в разговор, а когда отвернуться. Донна таращит неподвижные глаза, а Старая Мэри продолжает:

— Они не пили… но курили много… дымили как паровозы.

— Как фабричные трубы, — уточняет матушка.

— В тот вечер они пошли за сигаретами, — говорит Старая Мэри.

— Они часа не могли прожить без затяжки, — поясняет Энджи. — Без затяжки не могли прожить и часа.

— Они даже домашних тапочек не сняли, — сообщает Линда.

Линда говорит с дивана, куда ее пересадили. Для Бойля она ничем не отличается от своих пышущих здоровьем сестер. Пару раз Бойль взглядывает на Донну в инвалидной коляске, но тут подход может быть только один: «она такая же, как все». Не обращать внимания на кресло на колесах. Не спрашивать, что с ней стряслось. Так должны поступать святые отцы. Серьезно.

— Было уже девять, но без курева они прямо задыхались, — продолжает Старая Мэри.

— На улице ни единой живой души, — говорит матушка.

— Темень хоть глаза выколи, — возвещает Донна, уставившись священнику прямо в глаза.

— И тишина, — дополняет матушка.

Старая Мэри нагибается к Бойлю так близко, что, кажется, еще чуть-чуть — и они поцелуются.

— На Дандиван-роуд Джинни Боги держала лавочку, и постучать в дверь с заднего входа и спросить сигарет можно было в ночь-полночь. Да. Но в тот вечер Мэри и Лиззи постучали, а им никто не ответил.

Тук-тук-тук! — стучит по столу Линда.

Венди поднимается и роется в своей сумке в поисках диска, который она купила по пути сюда.

— Подождите, подождите минуточку, — восклицает она. — С музыкой будет лучше.

Сестры с интересом ждут, пока Венди поставит диск. Хотя они уже сотни раз исполняли эту сценку и роль каждой вроде бы расписана, всегда остается место для импровизации. Ведь всегда можно что-то улучшить.

Звучит Паганини.

Старая Мэри продолжает свой рассказ:

— Тук-тук-тук! Никакого ответа. Вообще ничего, отец. Им показалось это странным, ведь Джинни Боги всегда сиднем сидела у себя в лавке, отлучалась только на свадьбу или поминки.

— На поминки или свадьбу, — эхом отзывается Энджи.

Старая Мэри повествует дальше:

— Так что Мэри и Лиззи повязали крест-накрест свои платки и направились сквозь туман домой. Вы только представьте себе, отец! Зыбкий свет газовых фонарей расплывается в тумане, от фонаря до фонаря все во мраке, и они идут по Баканан-стрит. Представили себе, отец?

— Ого-го-го! — внезапно орет Энджи прямо в ухо священнику. У того душа уходит в пятки.

— Энджи! — укоризненно произносит матушка.

Энджи просит прощения. Глаза у Бойля блестят, и по целому ряду причин. Во-первых, они хорошо представляют свою страшилку. Во-вторых, он чувствует себя во власти окружающих его женщин. Во власти особ противоположного пола.

— Как же они без курева переживут эту ночь — ни о чем другом тетушки и думать не могли. На все готовы были, только бы затянуться, на все, — говорит Старая Мэри.

— На все. — Джедди пододвигается поближе к священнику, не оставляя места для двусмысленности. Ресницы у нее скромно опущены. Никакой демонической силы в ней уже как бы и нет.

— Ну вот. И подходят они к дверям церкви, — рассказывает Старая Мэри.

— Церкви Святого Августина? — уточняет Бойль.

Все разом кивают, словно какой-то единый загадочный механизм.

— Чтобы набрать окурков, — вставляет матушка и делает Старой Мэри знак продолжать.

— И тут в тумане вырисовывается фигура. Тетушки останавливаются, а фигура-то движется прямо к ним. Тяжелая поступь эхом отражается от стен зданий.

Энджи тяжко топает по полу. Все вокруг сотрясается. Старая Мэри взглядом останавливает ее. Роль рассказчицы переходит к Донне.

— Но зданий тетушкам уже не видно — такой густой опустился туман. Правда, бабушка?

Старая Мэри кивает и подхватывает:

— Тетушки уже и понять хорошенько не могут, где находятся. А цоканье все ближе и ближе…

— Тетушкам уж стало казаться, что они потеряли в тумане дорогу и поднялись на вершину какой-то горы, — говорит Энджи. — На вершину горы поднялись в тумане…

Слово опять берет Старая Мэри:

— Они стояли и смотрели. Во мгле слышалось только цок-цок-цок. И вот фигура мужчины выныривает из тумана. На нем цилиндр и фрак.

— Цилиндр и фрак, отец, — произносит Линда с придыханием.

— Одет с безукоризненной элегантностью, — сообщает священнику Венди.