Шестьдесят рассказов

Девушка повернулась к Домье.

– Так вы намерены поместить всех нас в эту грязную воду?- спросила она, указывая пальцем на реку.- Купно с нашей одеждой и нашими личными вещами?

– Да там же брод,- сказал Домье.- Воды всего по колено.

– А что на том берегу? Стрелки? О, это просто великолепно! Tres intelligent.

– Как ваше имя, мисс?

– Селеста,- сказала девушка.- Возможно, в этой воде водятся гадюки? Ядозубы?

– Возможно,- согласился Домье.- Но они не причинят вам вреда. Если увидите такую - обойдите стороной, вот и вся недолга.

– Премного благодарна. Что касается меня, то я останусь здесь. Думаю, остальные девушки поступят аналогичным образом.

– Селеста, но ведь вы не будете рассказывать им про ядозубов в воде, не будете, верно?

– В этом нет никакой необходимости. Они могут сами позаботиться о себе.- Селеста на секунду смолкла,- Возможно, у вас есть весьма разумный план, как обмануть этих стрелков?

Ее не назовешь красавицей, думал Домье, но фигурка приятная.

– Мой папа юрист,- сказала Селеста.- L'avocat

– Ну и?

– В соглашении не было ни слова насчет пересечения вброд бурных потоков, кишащих гадюками и сомами.

– Главная проблема не река, а иезуиты, засевшие на том берегу,- сказал Домье.

– Благородный Лойола. Наш избавитель.

– Вы хотите провести следующий год в монастыре? Ходить в длинной, до пят, хламиде, читать «Жития святых» и видеть сосиску с чили разве что во сне?

– Он запрет нас в монастырь?

– Несомненно.

– Вот это да. Я не знала.

– Домье,- сказал мистер Хокинс,- так в чем же состоит ваш tres intelligentплан?

– Что, если мы пошлем нескольких девушек купаться?

– Зачем?

– А пока враг будет ослеплен ослепительной красотой наших купальщиц, мы переправим всех остальных чуть пониже, по друтому броду.

– Так вы имеете в виду, что они будут купаться, ну…

– Совершенно верно.

– Но сумеем ли мы принудить их к этому?

– Не знаю,- пожал плечами Домье и повернулся к Селесте: - А вы как думаете?

– В соглашении не было ни слова насчет стрип-шоу в воде. Но с другой стороны, заточение в келью…

– Да,- сказал Домье.

Вскоре семеро завернутых в полотенце девушек направились к реке.

– Вы и мистер Беллоуз переправите стадо ниже по течению. А я присмотрю за этими,- сказал Домье мистеру Хокинсу.

– Уж вы-то присмотрите,- сказал мистер Хокинс.- Прекрасно. Вот уж точно, что прекрасно. Прекраснее просто некуда.

– Мистер Хокинс,- отчеканил Домье.

Потом Домье взглянул на Селесту и увидел, что ноги ее длинны и узки, как стезя к спасению, бедра ее крепки и изящны, как типографский знак amp;, именуемый ампер- сенд, ягодицы ее прелестны, как две картинки, талия ее стройна и изогнута, как перехват виолончели, плечи ее соблазнительны, как сексуальные преступления, волосы ее длинны и черны, как Великий Пост, а в целом ее движения сладостны и текучи, как мед, - и бухнулся в обморок.

Придя в себя, он увидел мистера Хокинса, который периодически приподнимал его за ремень и снова опускал на землю.

– Наверное, обморок,- сказал мистер Хокинс.- Он всегда был склонен к обморокам.

Девушки стояли вокруг; полностью одетые, они дружно расчесывали влажные волосы.

– Вот так, в обмороке, он выглядит совершенно очаровательно,- сказала Селеста.- Мне не очень нравится этот орлиный взор.

– И его отец, да и дедушка, они тоже были склонны к обморокам,- сказал мистер Хокинс.- Особенно дедушка. Телесная красота мгновенно сшибала дедушку с ног, как хороший удар в челюсть. Еще живы свидетели того, как он валился на пол, мимолетно узрев коленную чашечку.

– Стадо на той стороне?
– спросил Домье.

– Все до последней,- сказал мистер Хокинс.- Думаю, сейчас мистер Беллоуз раздает им телевизионные обеды.

– А неплохое мы устроили представление, - сказала Селеста.- Вы видели?

– Самую малость,- сказал Домье.- Давайте перейдем на ту сторону и соединимся с остальными.

Они переправились через реку, вскарабкались на крутой обрыв, продрались сквозь заросли кустарника, миновали полуразвалившийся, без окон, дверей и крыши, фермерский дом и вышли на бобовое поле, такое неухоженное, что бобы в стручках стали огромными, как адамовы яблоки. На дальней стороне бобового поля они обнаружили мистера Беллоуза, привязанного к дереву посредством многочисленных толстых веревок, обвивавших его ноги, живот и шею. Рот мистера Беллоуза был плотно набит печатными листами, вырванными из требника. Стада и след простыл.

Два виски

с другом

– Вся беда в том,- сказал Гиббон,- что ты неудачник.

– Я тут занялся неким психологическим престидижи- таторством и все больше надеюсь, что оно может иметь серьезное прикладное значение,- сказал я,- Необозримые горизонты.

– Фу,- скривился он.

– Фу?

– Вся беда в том,- сказал Гиббон,- что ты идиот. Тебе недостает ощущения собственной никчемности. Ощущение собственной никчемности есть импульс, подвигающий человека сверхпреуспевающего на его потрясающие сверхпреуспеяния, вызывающие у нас почтение и трепетное благоговение.

– Оно у меня есть!
– воскликнул я.- Глубокое, неискоренимое ощущение собственной никчемности. Коллекционный экземпляр.

– Рискну предположить, что это все твои родители,- сказал Гиббон,- Слишком мягкие, слишком добренькие, так ведь? Родители должны прививать ребенку ощущение его полной никчемности, это их первейшая задача. В некоторых семьях она решается из рук вон плохо. Некоторые родители пренебрегают своей ответственностью. А что в результате? В мир выходит человек, лишенный твердого ощущения собственной никчемности, а значит, и позыва доказать ошибочность своего собственного о себе мнения, что нельзя сделать иначе, чем достижением ярких, выдающихся достижений в масштабах, превосходящих всякие разумные пределы.

Честность заставляла меня признать, что его чушь лучше моей чуши.

– Лично я,- продолжил Гиббон,- тоже слегка недоделанный по части никчемности. Это все папа. Он не применял иронию. Как тебе известно, коммуникационный микс, изливаемый родителем - или родительницей - на ребенка, на двенадцать процентов состоит из «сделай то», на восемьдесят два - из «не делай этого» плюс шесть процентов телячих нежностей. С крайне малыми отклонениями. Так вот, чтобы не иззанудить себя всей этой мутотой до смерти, родитель (родительница) оживляет свои нотации некоторой дозой остроумия, по преимуществу - немудреной иронией. Ирония придает родительским наставлениям определенную неопределенность и - что самое важное - вселяет в ребенка чувство собственной никчемности. Ибо ребенок делает вполне логичное умозаключение, что тот, с кем разговаривают подобным образом, вряд ли представляет собой что-либо путное. Десять лет такой обработки приносят вполне приличные результаты. Пятнадцать - великолепные. Но вот тут-то папа и подкачал. Он избегал иронии. У тебя есть с собой деньги?