Шестерка Сердец

Он закрывает глаза, словно наслаждается шумом швейной машинки.

— Что ты…

— Тсс. — Он поднимает палец. — Просто шей, Ватсон. Мне нравится слушать твое дыхание, когда ты сосредотачиваешься. Оно настраивает на созерцательный лад. Помогает мне думать.

Это ставит меня на место и заставляет мое сердце сжаться. Он любит слушать мое дыхание. Это просто так… романтично. Ага, я сказала это, отчего мне в голову лезут мечты о вечной любви, которую я всегда пыталась встретить, но так и не нашла.

Проходит около часа, в течение которого я шью, а он лежит на своей модной кушетке. Глаза закрыты, но он не спит, по-видимому, просто думает и слушает мое дыхание. В какой-то момент заходит папа, чтобы сделать чай, и странно поглядывает на нас, особенно на Джея. Отец всегда ненавидел шум от моей машинки — говорит, что тот вызывает у него головную боль. Поэтому он, очевидно, не может понять, что делает Джей, сидя так близко к ней. Когда он уходит, мне кажется, я вижу тень улыбки на его губах.

Спустя некоторое время Джей садится и вытаскивает блокнот из своего кармана и что-то чиркает в нем.

— Что ты пишешь?

— Помолчи минутку, родная. У меня только что появилась идея для нового трюка, и мне нужно записать все, пока не забыл.

— Ой, извини.

Откладываю ткань, которую измеряла, и наблюдаю за ним. Хочу спросить о том, что произошло после нашего совместного сна, но, похоже, не могу придумать способ, как упомянуть в разговоре о нашем сексе в одежде. Хочется, чтобы Джей сам заговорил, но он ни разу не упоминает об этом. Закончив писать, он убирает блокнот обратно в карман и сгибает свои пальцы.

— Так в чем заключается новый трюк? — спрашиваю я.

— Ты должна подписать контракт, прежде чем расскажу тебе о нем, Ватсон. Я ведь не могу позволить, чтобы ты продавала все мои секреты старому Слагворту, не так ли?

— Ладно, господин Вонка. — Я смеюсь. И после мгновения тишины говорю: — Могу я кое-что спросить?

— Валяй.

— Каково это — находиться в тюрьме?

Джей прыскает со смеху.

— Скажи честно. Ты совершила какие-то ужасные преступления, которые вот-вот раскроют, и потому боишься попасть за решетку. Я ведь прав? — И снова этот озорной взгляд, что так часто появляется на его лице.

Я поднимаю руки в воздух, невозмутимо отвечая:

— Ладно, ты меня поймал. Я подпольный наркобарон, и один из моих приспешников продал меня властям.

Джей смеется еще сильней.

— Ты забавная. — Он замолкает, и его лицо приходит в чувство. Заговаривает он лишь спустя какое-то время. — Это словно быть запертым в мире, где жестокость — это бог, а ты постоянно ждешь, когда станешь следующей жертвой его гнева.

Ух ты. Это было поэтично.

— Ты, правда, избил человека до смерти? Поэтому тебя посадили?

Джей качает головой, и его глаза темнеют, будто он вспоминает пережитое.

— Меня посадили за воровство, что по совпадению отличная тренировка для совершенствования в магии. Нужно стащить вещь прямо из-под носа у человека, чтобы он даже не понял, что ты здесь находишься. Я ведь говорил тебе, что раньше воровал? Приходилось. Это единственный способ выжить на улице.

— Вот оно что. Но Уна Харрис сказала, что тебя посадили за избиение человека.

— Очевидно, она все напутала, — говорит Джей, и удовлетворение мелькает на его лице. — Я был арестован несколько раз, за то, что ввязывался в драки. Вероятно, оттуда она это и взяла. Когда у тебя ничего нет, ты найдешь оправдание многому, когда твоя цель — выжить, даже тому, что причиняешь вред людям.

Он замолкает с серьезным выражение лица, и я не уверена почему, но в этот момент чувствую колоссальную симпатию к нему. Я прочищаю горло и продолжаю говорить:

— Значит, Уна, должно быть, видела какие-то твои записи из Америки.

— Должно быть.

— Не понимаю, как такая низкопробная статья вообще смогла попасть в печать. Разве ее шеф не должен был проверить - правда ли это, прежде чем дать добро на ее публикацию?

— Печатают больше лжи, чем правды, Ватсон. Думаю, мы оба это знаем. И, скорее всего, ее шеф такой же выродок, как и она сама.

— Выродок? — спрашиваю я с любопытством.

— Она не единственная, кто собирает информацию. Я, возможно, знаю о ней больше, чем она обо мне.

Теперь я встаю и сажусь рядом с ним, спрашивая серьезно:

— Что ты знаешь о ней?

Он потирает подбородок:

— Дай-ка подумать. У нее зависимость от выписанных ей таблеток, а еще от пластических операций. Ее муж развелся с ней, потому что у нее была интрижка. Она живет одна со своей чихуахуа, оскорбляет свою домработницу, каждое утро пятницы делает маникюр, посещает церковь каждое воскресенье — ну, знаешь, чтобы сохранять видимость. И последнее, но не менее важное, она спит со своим шефом последние шестнадцать лет.

— Что? С шефом из газеты?

— Ага.

О, Боже.

— Как и говорил, я уже какое-то время подготавливаю почву.

— Да, но ты не можешь использовать что-либо из этой информации на суде, Джей. Особенно, если ты добыл ее незаконно.

Вдруг я вспоминаю тот раз, когда он пошел поговорить с тем сомнительным мужчиной в баре после семинара Симона Сильвера. Они обменялись конвертами. Он был частным сыщиком или кем-то еще?

— Сомневаюсь, что она мне понадобится. Это дерьмо всегда всплывает так или иначе, а Уна Харрис скрывает слишком много дерьма. Рано или поздно разразится большой скандал.

И снова у меня такое впечатление, будто он скрывает намного больше, чем говорит. Но я не давлю на него, не думаю, что это мое дело.

— Мне жаль, что она распространяет ложь о тебе, — говорю я, положив руку ему на плечо для утешения.

Взгляд Джея опускается на нее, задерживаясь на какое-то мгновение. Затем он протягивает свою, и кладет поверх моей.

— И мне жаль, что ты прошел через все это. Что ты был одинок в целом мире, — продолжаю я.

— Я не был одинок — просто выбрал этот путь. В то время я предпочел жить на улицах, а не с безумным дядькой. Я и так предостаточно натерпелся от своего отца, до того как он умер.

Это редкий момент откровенности, и я хочу узнать больше, поэтому спрашиваю шепотом:

— Твой отец тоже был сумасшедшим?

— Не в таком роде. Отец использовал физическое насилие. Дядя Киллиан действовал больше психологически. Ему нравилось сводить меня с ума. — Он кажется моложе, когда рассказывает об этом, будто обращаясь в мальчика, преданного взрослыми, которые должны были заботиться о нем.

Я потираю его плечо, потому что не знаю, что еще сказать, но хочу утешить его. Мы долго сидим в тишине и смотрим на ночную темноту в окнах. Джей сжимает мою руку и встает, нарушая наше задумчивое молчание. Когда он выходит из комнаты, я долго размышляю о мальчике, которым он был когда-то, пока убираю свои вещи.