Шестеро вышли в путь

— А этого франта зачем к себе поселил? — гремел он. — «Коллега», «старый петербуржец»! Небось выдумал все, ради красивых слов выдумал!

— Вы... вы... выдумал, — дрожащим голосом произнес вдруг Юрий Александрович.

Моденов остолбенел.

— Вот черт! — растерянно сказал он. — Неужели и в самом деле выдумал? Кто же он, этот франт?

— Ka... Ka… Катайков про... про... просил, — сказал Юрий Александрович, стуча зубами, — и чтоб... чтоб... никто не знал.

— А? — победно спросил Моденов, поворачиваясь к нам и рукой указывая на Каменского. — Видали? Старый человек с высшим образованием выполняет поручения какого-то кулака. Господи, прости ты русской интеллигенции ее грехи! Да кто же он такой на самом деле, Булатов?

Тут уж мы все окружили Каменского и с нетерпением ждали, что он скажет. Дело поворачивалось неожиданной стороной.

— Не... не... не знаю, — сказал Каменский. — У... у... учитель, при... ехал к Катайкову с письмом, а тот меня попросил... И чтоб не говорить, что он у Катайкова жил...

— Ах, даже и жил у Катайкова! — сказал Моденов. — Нет, вы видели что-нибудь подобное?

Тут вырвался вперед мой дядька.

— А, — закричал он, — вот она куда, веревочка, вьется! Где пакость какая, там кулака ищи! Забрали власть, мироеды, издеваются над трудящимися!

Марья Трофимовна бросилась к нему и пыталась его успокоить, но дядька был вне себя и уговорам не поддавался.

— Грызут, грызут, мироеды! — кричал он. — Трясут столбы, на которых крыша стоит. Ох, рухнет на них, раздавит их, мокрого пятна не останется!

В общем, начался крик и бестолковщина. Тогда выступил вперед Андрей Харбов:

— Успокойтесь, Николай Николаевич... Юрий Александрович, пойдите в ту комнату, Александра Матвеевна вам еще воды даст. Расстегните воротничок, полежите...

Юрию Александровичу, кажется, действительно было плохо. Он побледнел, и губы у него стали такие синие, что я даже испугался. Он протянул руку к Моденову.

— Андрей, — сказал он, стараясь улыбнуться, — мне очень нехорошо, помоги мне...

Моденов сразу растрогался.

— Вот видишь что натворил! — ворчливо, но ласково сказал он. — Не горюй, Юра, все обойдется! Пойдем. Полежишь, очухаешься, и придумаем что-нибудь.

Александра Матвеевна и Моденов увели Каменского в другую комнату, закрыли туда дверь, и стало как будто тише и спокойнее. Только дядька ходил из угла в угол и нервно бормотал про себя. Отдельные слова звучали отчетливо: «мироеды», «грызут», «рухнет». Всё такие веские, решительные слова, произносимые с раскатом на «р».

— Ну? — спросил Харбов. — Что делать, ребята? — Он повернулся к Мисаилову: — Тебе решать, Вася.

— Мне верьте, мне верьте, — вмешался опять дядька, — тут тонкая штука, кулацкая хитрость! Девка — пятое дело. Она для отвода глаз. Тут горячее варево варится. Тут крысы зашевелились. Как бы не проморгать... Не кулацким ли восстанием пахнет? — Он дергал себя за редкую, встрепанную бороденку и вообще волновался ужасно.

— Ну при чем тут восстание? — сказал Сема Силкин. — Какое может быть здесь восстание? Здесь и кулаков-то раз, два — и обчелся.

— Да, — согласился Тикачев, — восстание — это вздор. А то, что весь уезд над комсомолом хохотать будет, — это факт. То, что Ольга нам весь авторитет погубила, — это тоже факт. Нет хуже, чем смешная история. Комсомольцы свадьбу затеяли, стол накрыли, сидят ждут, а невеста задним ходом в карету — да с другим под венец! Будет хохоту по уезду — это я вам предсказываю!

— Ох, черт! — вырвалось у Харбова, но он сдержался. — Да, — сказал он, — посмеются. Ладно, не на том комсомол стоит, бывали посерьезнее поражения, а ничего, выжили. Ну, Вася, говори ты.

Мисаилов внешне был совершенно спокоен.

— А что говорить? — спросил он.

— Как это — что? — удивился Харбов. — Надо решать, что будем делать.

— А по-моему, ничего делать не нужно, — сказал Вася. — Ничего, по-моему, не случилось. Полюбила девушка человека и выходит за него замуж. Что же, по-твоему, милицию звать?

— Ну, нет, — вмешался в разговор Силкин, — дело не так просто. Замуж пошла — это одно, это, конечно, ее право. А оскорбление? Издевательство? Это как? Съесть и промолчать?

Мисаилов встал, твердой рукой вынул коробку «Сафо», достал последнюю папиросу, бросил на стол пустую коробку и закурил.

— Видишь ли, — сказал он, — то, что получилось, для нас обидно, это верно. Нарочно ли Ольга так сделала? Конечно, нет. Случилось в ее жизни что-то такое, что иначе поступить она не могла. Мне жалко, что это так, а ее обвинять подожду. Что Булатов на моей невесте женился? И его не могу винить. Я ему не товарищ, и он обо мне не обязан думать. Так что на этом дело можно считать поконченным.

— Ну, знаешь, — сказал Силкин, — не ждал я от тебя, Васька!

— Да? — спросил Мисаилов. — А чего ты ждал?

— Не знаю... — Силкин пожал плечами. — Что догонишь, все выскажешь...

— Да? — еще раз спросил Вася. — А может быть, ты ждал, что я Булатова на дуэль вызову? Попрошу принять моих секундантов — Лешку Тикачева и Сему Силкина? Так? Да?

— Ну, не обязательно на дуэль...

— А что же? Подговорить ребят, подстеречь в переулке и темную устроить? Так сказать, дуэль по-уездному? (Силкин молчал.) Так я тебе вот что скажу: если я считаю, что женщина раньше была рабой, как у Маркса написано, так это для меня не слова. Если я считаю, что в старом мире отношения между людьми были зверскими, то это тоже для меня не слова. И я не за тем вступал в комсомол, чтоб на собраниях говорить одно, а дома делать другое. Если Булатов, Катайков, черт, дьявол пойдут на советский строй, так я как-нибудь соберусь с силенками и сумею подраться. А если девушка любит не меня, а другого, то это я как-нибудь переживу, не обвиняя ее и весь мир. Ее право любить человека по своему выбору. А если рассуждать, как ты рассуждаешь, так можно и до родительского благословения дойти: против воли батюшки с матушкой не смей!

Мисаилов глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. Мы все молчали.

— Может, ты прав, — протянул наконец Силкин, — а только все-таки...

— Значит, не верите мне? — вмешался вдруг дядя. — А я вам говорю: девка — пятое дело. Тут на советскую власть умышляют. И я докажу... Где мой картуз? Я через час-другой прибегу и все расскажу в подробностях. Я вам такие сведения представлю, что ахнете!

— Ну куда ты, Коля, пойдешь! — кинулась к нему Марья Трофимовна.

— ' Не мешай, Маша, — сказал дядька, нервно натягивая картуз. — Ты не знаешь, а я знаю. Я эти дни недаром провел. Я им сведения представлю — они заахают!

Он вышел и хлопнул дверью, и за окном в тумане промелькнуло темное пятно: это дядька прошел по улице.

И тут ввалился в комнату Роман Васильевич. Может быть, он действительно заснул на минутку, а может быть, совсем и не спал, а только прикинулся. Во всяком случае, он давно уже подслушивал, потому что был в курсе дела.

— Что, Васька, — сказал он весело, — увели девку? Ничего, тебе наука будет. Не лезь со свиным рылом в калашный ряд! Возмечтал, брат! Думал в учителеву семью войти, в собственном домике поселиться, а тебя коленом под зад! И справедливо. Не лезь! Знай свое место!