Шестеро вышли в путь

Этот день, этот час недалек:Ты ответишь по счету, дружок!.. —

писал годом раньше поэт Светлов, обращаясь к нэпману. Мы в Пудоже не знали этих стихов, но чувствовали это так же остро, как сверстники наши в Москве.

И вдруг все повернулось: можно действовать. Советская власть обманута, нарушен закон. Пусть еще не настал срок исторической битвы на уничтожение, но на этом отдельном участке мы можем вступить в открытую борьбу с людьми старого, циничного, враждебного мира и можем их победить.

Мы шли быстро. Все долго молчали, потом Харбов сказал Васе:

— Ты не злись, что я задержался. Зато уговорил Задорова отдать наган. Он ни за что не хотел; конечно, по закону он не имеет права, но тут исключительный случай. Я ему объяснил. Вот смотри. — Он вынул наган из кармана.

— Что ты говоришь? — спросил Мисаилов. Он не слышал ни слова из того, что говорил Харбов.

— Наган, — коротко объяснил Харбов.

Мисаилов равнодушно кивнул головой. Ему казалось все это совсем неважным. Не все ли равно — есть оружие или нет. Чем труднее, опаснее, отчаянней будет борьба, тем лучше. Он все равно победит.

Мы шли в ногу и незаметно для самих себя выровнялись в ряд. Только дядька не подчинялся общему строю. Он то отставал, поглощенный мыслями о хитростях мироедов, то нагонял нас, бормоча невнятные отрывочные слова. Впереди шагали Мисаилов и Харбов, признанные наши начальники, сзади ровным рядом — мы четверо, солдаты, готовые к бою.

Вдруг Харбов остановился. Он поднял руку. Остановились и мы все. Мисаилов, досадливо морщась, ждал, когда выяснится причина задержки.

Мы слышали шорох за кустами, росшими вдоль дороги. Кто-то пробирался лесом, скрываясь от нас, быть может следя за нами, быть может готовясь напасть. Кто-то невидимый сопутствовал нам, и, наверное, недобрые были у него намерения. Когда мы остановились, шорох стих. Невидимый тоже остановился. Но он уже выдал себя.

— Кто идет? — крикнул Харбов.

Лес молчал. Андрей, держа наган в руке, перепрыгнул через канаву. Мы ждали, готовые броситься на помощь.

— Руки вверх! — произнес Харбов, направив дуло нагана на куст, за которым виделись ему неясные очертания человеческой фигуры.

Хотя и невеселое было у нас настроение, мы все-таки улыбнулись, когда из-за куста, подняв вверх обе руки, вышел с немного смущенным видом Колька маленький.

— Ты что, команды не слышал? — хмуро сказал Харбов. — Домой сейчас же! Ну! Кому я сказал?

Колька тяжело вздохнул, переступил с ноги на ногу, отвернул лицо в сторону, вздохнул еще раз, повернулся и зашагал обратно. От растерянности он не опустил руки и так и исчез за поворотом дороги: маленькая, несчастная фигурка, воздевшая руки к небу, как бы взывая о справедливости.

— Пошли! — сказал Харбов, пряча в карман револьвер.

Опять впереди шли Мисаилов и Харбов, за ними, построившись в ряд, шагали мы, четверо, и, не подчиняясь строю, шел, то отставая, то нагоняя нас, дядька.

Вдоль дороги тянулся мелкий лес: осинник, молодая березка, кусты, но за ними все выше возносили вершины огромные сосны и березы. Листва перемешивалась с хвоей. Мертвая тишина стояла над лесом. Солнце село. Настала короткая ночь. Но и ночью было так светло, что ясно виднелся каждый камушек на дороге. Через полчаса или час должно было начаться утро.

Чистое, голубовато-серое небо было над нами. Только одно маленькое облачко торопливо бежало, будто спешило догнать скрывшихся за горизонтом товарищей. Мы шагали в ногу, в быстром и четком ритме.

Прошло больше часа с тех пор, как мы расстались с Задоровым и Моденовым, когда за поворотом дороги блеснуло озеро и мы увидели деревню на его берегу.

В ней было дворов пятнадцать. По здешним местам это считалась большая деревня.

— Вот что, ребята, — сказал Харбов, — надо поосторожней. Черт их знает... может, они сейчас здесь. Лучше пойдем лесом.

Перепрыгнув через канаву, мы пошли, замедлив шаг, гуськом, зачем-то даже пригибая головы.

Озеро блестело холодным серебряным светом. Дорога подошла к самой воде. Вода стояла еще высоко после весеннего половодья и в нескольких местах залила дорогу. На сыром песке ясно отпечатались свежие следы колес и копыт. Мутя сапогами воду, мы перешли затопленное место. Колеи и следы подков были глубоко вдавлены в мокрый песок. Можно было угадать, с каким трудом лошади вытаскивали из воды коляски.

— Видно, мимо проехали, — сказал Мисаилов, вглядываясь в следы. — Далеко до следующей деревни?

— Через четырнадцать километров Сердечкина избушка, — сказал Харбов, — постоялый двор и еще два дома.

Мисаилов ковырял мокрый песок носком сапога.

— А может, обман? — с сомнением сказал он. — Может, они сошли, а коляски погнали дальше?

— Обман, обман! — вмешался дядька. — Всё на обмане!

— Черт его знает, как проверишь! — Харбов, хмурясь, смотрел на спящие дома. — Неудобно людей будить...

Мы стояли, не зная, что предпринять. Катайков был человек хитрый: направив нас по ложному следу, он мог утром, достав в деревне лошадей, пуститься обратно и, объехав Пудож, сесть в Подпорожье на пароход; или, свернув на Каргопольский тракт, добраться до железнодорожной станции Няндомы. Ищи его потом по всей России!

— Давайте решать, — неторопливо сказал Мисаилов. — Не ждать же нам, пока народ проснется!

— Ладно. — Харбов шагнул вперед. — Постойте здесь, ребята. Живет тут свой паренек...

Он зашагал к деревне. Но ждать было нам невтерпеж. За Харбовым двинулся Мисаилов, а за Мисаиловым и мы все.

Черные дома тянулись вдоль низкого песчаного берега. На песок набегали крошечные волны. Сохли сети, растянутые на шестах. Деревня казалась мертвой. Я думал, что собаки поднимут лай. Но собаки молчали. Живя на проезжей дороге, они привыкли к чужим и не боялись их.

Харбов подошел к одному из домов и осторожно зашагал вдоль изгороди. Собака, лежавшая возле крыльца, подняла голову и негромко тявкнула, но Харбов почмокал, похлопал рукой по ноге; собака вильнула хвостом и положила морду на лапы, хотя одним глазом все-таки продолжала за нами следить. Харбов набрал в кулак немного песка и швырнул в маленькое окошечко холодных сеней.

Через минуту за стеклом будто что-то мелькнуло, еще через минуту бесшумно раскрылась дверь, и сонный паренек вышел из дома. Волосы у него торчали в разные стороны, глаза слипались. Он был бос, в ситцевых штанах и ситцевой рубашке с расстегнутым воротом. Когда он увидел Харбова, лицо у него оживилось. Он замахал нам рукой, чтоб мы уходили. Мы отошли. Очень осторожно, стараясь не скрипнуть и не стукнуть, он закрыл дверь и, высоко поднимая ноги, пошел к нам.

— Выйдем за деревню, — шепотом сказал он. — Тут нехорошо разговаривать, — и бесшумно пошел вперед.