Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Его первейший враг — Потемкин. Он вверг его в это жалкое состояние. Он опутал его льстивыми словами, как паук паутиной, спеленал, лишил силы, воли к сопротивляемости. Обещал сохранить престол, поселить во дворце, в Бахчисарае. И что же?

Вместо этого — Воронеж, и вот теперь того хуже — Калуга…

Потрескивают дрова в печи, субаши заталкивают в ее открытый зев полено за поленом. Шахин-Гирей зябко поеживается и кутается в бараний полукафтанчик. Ему холодно в этом холодном краю.

Он приникает к окну. А за окном все то же: неказистые избы, утопающие в снегу, — обиталища его челяди. Русские именовали их сначала придворными, а когда от двора остались жалкие крохи — услужающими. Им тоже худо, как и ему. Они тоже оторваны от родных очагов. Их преданность надобно ценить. И он ценит.

«Дворец» и его службы огорожены забором. Под нею ходят солдаты: стерегут. По уверению Потемкина, это почетная стража, охраняющая хана и его людей от злоумышлений. На самом же деле — тюремщики.

Он глядит на этот унылый пейзаж, оживляемый лишь черными силуэтами ворон на белом снегу, и думает, думает, думает. Хан строит планы бегства из своего заточения. Он понимает: планы эти неосуществимы, а потому и бессмысленны. Надо бить челом императрице Екатерине. Она может согласиться: и тогда перед ним растворится дверца его позлащенной клетки и он вырвется на волю. Может согласиться, а может отказать. Русские говорят: до Бога высоко, а до царя далеко. До императрицы Екатерины да-ле-ко-о-о! Далеконько!

Зябко. Шахин-Гирей передергивает плечами. Более чем когда-либо он чувствует себя узником. Хотя внешне ему оказываются все знаки почета, как истинному государю. Российский премьер-майор, возглавляющий войсковой караул, докладывает ему по утрам:

— Ваша ханская светлость, вчерашний день обошелся без происшествиев!

Ему слышалось: «хамская». Хамская светлость! Он успел поднатореть в русском языке — живал в Петербурге, много общался с вельможами, был обласкан императрицей. Еще бы, был фигурой в важной политической игре, в коей значился выигрыш Крыма. Его двинули в нужный момент, и он сделал свое дело — отдал Крым.

Теперь его грызла совесть. Но переменить ничего нельзя. Надо бежать отсюда. Но куда? Ясное дело, бежать за море, в Турцию. Русские говорят: повинную голову меч не сечет. Он повинится. У него остались родственники в Истамбуле. Он уже просил их в письмах ходатайствовать за него перед великим везиром, перед чиновниками дивана…

Он еще может быть полезен. Ему только что минуло тридцать два. Возраст пророка и возраст Христа. А сколько пережито! Дядя Керим-Гирей — да пребудет он в садах Аллаха! — послал его учиться в Фассалоники, а затем и в Венецию: для того чтобы умело противостоять гяурам, надо знать, каково они дышат и чем живут. Он выучился греческому и итальянскому и познал то, что надобно знать будущему хану Крыма.

На этом его науки не окончились. Тот же дядя назначил его сераскером в Ногайскую орду. Ногаи его презрели, и он бежал в Бахчисарай.

И вот тут-то все и началось: русские проникли в Крым и стали мутить воду. Они искали своего человека среди Гиреев. И нашли его. Он был сделан пашой и послан в Санкт-Петербург для заключения договора с Россией.

Дважды он воцарялся в Бахчисарае, и дважды его изгоняли оттуда как ставленника русских. Но войско князя Долгорукова [22] и другого князя Прозоровского восстанавливало порядок. Последний раз все, казалось, наладилось: он перенес столицу в Кафу, дабы владеть морем, завел свое войско, начал проводить некоторые реформы на европейский лад, призвал на службу иностранцев.

22

Князь Долгоруков Василий Михайлович (1722–1782) — военачальник, генерал-аншеф. С начала русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Командовал войсками, охранявшими границы с Крымом. Успехи Долгорукова способствовали возведению на Крымский ханский престол Саиб-Гирея, сторонника России. В 1775 г. получил почетный титул Крымский. Обидевшись, что ему не дали чина генерал-фельдмаршала, вышел в отставку. С 1780 г. — главнокомандующий в Москве.

Однако подданные не желали мириться со всем этим. Они восставали. И тут явился третий князь — светлейший. Григорий Потемкин… Потемкин — и светлейший, тьма и свет.

Он обвился вокруг юного хана, остававшегося формальным властителем Крыма, как змий вкруг древа познания. Он уговорил его отречься от престола в пользу России, признать ее верховенство над Крымом. Он обещал Шахин-Гирею златые горы и молочные реки. Персидское ханство в случае присоединения персидских провинций к России, некогда бывших у нее во владении, 200 тысяч ежегодной ренты, обширный двор в Херсоне, гарем…

Но тут Шахин-Гирей опомнился. Он бежал в Тамань, намереваясь пробраться в Турцию и там просить вспомоществования против русских, захвативших его ханство. Но был схвачен и с почестями — да, с почестями! — водворен в Воронеж. Свита его состояла из двух тысяч татар. Да, это были иудины почести, и он не обольщался.

Он снова стал замышлять побег. И с помощью гонцов связался со слугами султана, сетуя на вероломство русских, завладевших Крымом с помощью обмана и ложных посулов. Он просил помощи у султана.

Переписка была обнаружена, содержание писем стало известно Потемкину, всевластному князю России, и хан с незначительной свитой был препровожден в Калугу и заперт там.

Год он томился в этой самой Калуге. Было трудно, но Шахин-Гирею удалось восстановить прерванные связи с родными по ту сторону Черного моря. И теперь время проходило в ожидании. В ожидании писем оттуда.

Он подолгу простаивал у окна, поджидая возвращения верного человека, татара-гонца, с письмом. Дни шли за днями, в сердце закралась тревога, она росла и билась болью в висках и неотвязными мыслями.

Если схвачен, то когда. На пути туда или оттуда? И в том и в другом случае ему, Шахин-Гирею, не избежать утеснений еще более суровых, нежели нынешние. Все-таки сейчас он пользуется известной свободой. В сопровождении горстки слуг он не реже двух раз в неделю выезжает на охоту. У него своя конюшня, свои ловчие соколы, свои доезжие и егеря. И не раз у него возникал соблазн воспользоваться охотою и бежать, но мысль о том, что его непременно настигнут, останавливала его.

Нет, чем долее Шахин-Гирей размышлял над способами освобождения, тем яснее понимал, что надо обратиться с челобитной к государыне. Зачем он им нужен? Отречение он подписал. Крым в руках русских, сделанного не воротишь. Для князя Потемкина его двор — лишний расход и лишняя забота…

Но что думают о нем там, за морем? Он готов покаяться, но примут ли там его покаяние? Законы шариата суровы: отступника ждет смерть. Но он не отступник. Он не отступил от правой веры. Он по-прежнему свершает намаз пять раз в день, оборотясь к востоку. Он молит Аллаха даровать ему прощение и милость светоча Вселенной и владыки над владыками — султана. Он готов загладить свой грех как угодно, готов даже повести войско султана на Крым, если ему будет доверена столь высочайшая милость.

В глубине души он понимает: Крым потерян навсегда. Русские сильны, сильней, чем когда бы то ни было. Рядом с ними станет другая империя со столицей в Вене. И войско султана будет побеждено.

Нет, он не станет домогаться ни должностей, ни званий. Он просто уйдет в тень. Его родственники, Гиреи, все еще в милости при султанском дворе. Они выхлопочут ему прощение, а вместе с ним вспомоществование, которое даст ему возможность сносно жить.

Он готов лишиться дворца и слуг, конюшни, соколов, даже гарема… Ох, готов ли? Шахин-Гирей представил себе на мгновение жизнь без радостей, жизнь бедняка, и тяжко вздохнул. У него будет не четыре жены и двадцать восемь наложниц, а всего одна. Как жить?! Ведь это все равно что лишение свободы!