Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Ожидание власти было нестерпимым. Казалось, быть ему вечным кронпринцем, наследником, которому не суждено унаследовать престол.

Густаву исполнилось двадцать пять. Он справил в Париже свое двадцатипятилетие, когда пришла весть о кончине отца. Он тотчас собрался и поскакал в Гавр. Там он взошел на шведский фрегат и вскоре высадился в Стокгольме.

Мать, королева Ловиза Ульрика, была в трауре. Она благословила его. Сестра Фридриха Великого прусского, она обладала стойкостью и железным характером своего брата.

— Сын мой, ты должен искоренить смуту и править железной рукой. — Когда она произносила эту фразу, глаза ее были сухи.

— Да, матушка, я заручился поддержкой короля Людовика и знаю, как действовать. Ведь я первый природный принц после Карла XII, а это что-нибудь да значит. Я сокрушу все эти партии.

Но, быстро присмотревшись, он взял себе в союзники дворянскую «партию шляп». И с ее помощью стал готовить переворот. Герцог Якоб Магнус Спренгтопортен предложил ему свой план. Он успел навербовать сторонников, все больше офицеров. Среди них был младший брат молодого короля герцог Карл, а также способный аристократ Карл Фредерик Шеффер — ему принадлежала идея новой конституции.

Восемнадцатого августа 1772 года Стокгольм был взбудоражен. Всюду мелькали люди с белой повязкой на левой руке. То был опознавательный знак сторонников короля. Сам Густав скакал по городу верхом на белом коне. Сигнал был дан: противники короля были арестованы и препровождены в старый королевский замок на острове Стаден.

Шеффер напомнил Густаву: ровно десять лет назад так же, опираясь на поддержку гвардии, пришла к власти Екатерина, ставшая ныне во главе могущественной монархии. Она тоже совершила переворот, скача на коне среди своих сторонников.

С тех пор прошло пятнадцать лет. Можно подводить некоторые итоги. Главный — королевская власть незыблема. Ригсдаг покорен ей. Густав искусно маневрировал: когда дворяне потребовали непомерной платы за свои услуги, в новую конституцию было включено положение, что отныне при назначениях будут приниматься во внимание только умение и опыт, а вовсе не сословная принадлежность.

Король ограничил власть чиновников, успешно провел денежную реформу, ввел государственную монополию на винокурение. Ригсдаг по его настоянию издал постановление о свободе вероисповедания, равно облегчавшее положение евреев.

Да, он мог обозреть эти пятнадцать лет с чувством известного самодовольства. Как расцвели при нем литература и искусство! Он покровительствовал поэтам не только потому, что сам время от времени увлекался сочинительством, — нет, они были цветом страны и воспевали ее. И его иной раз тоже. Он основал Королевскую музыкальную академию. Королевский оперный театр. Шведскую академию, в искусстве интерьера возобладал новый стиль, элегантный и утонченный, который назовут «густавианским».

Так было в первые годы царствования, когда страна была под ним, а его руки покоились на ее горле, готовые в любой момент сжать его. Но год от года хватка слабела. Да и можно ли все время быть в напряжении? Охота и расслабиться, и полиберальничать. Недоставало зоркости и слуха — за оппозицией нелегко уследить.

Взрыв произошел год назад, на сессии ригсдага. Король был обвинен в безудержном мотовстве, в беспардонном вмешательстве в дела, лежащие далеко от его интересов. Финансовая политика была провалена, страну год за годом постигал недород.

Король нервничал. Он уединился в своем дворце. Не в том, который начали строить без малого сто лет назад, в 1697 году, и все еще продолжали неторопливо доделывать. А в старом, на острове, который был, по существу, замком, могущим выдержать долговременную осаду.

Он предавался охоте и размышлениям. Обычно его сопровождал верный друг Густав Мауриц Армфельдт. Пришпоривая коней, они неслись по полям и лесам в окружении егерей и доезжачих, за неистово лающей сворой гончаков.

Затравив оленя, они довольствовались охотничьим трофеем и возвращались в замок. Пока повара свежевали тушу и разделывали ее, оба по гулким переходам направлялись в пиршественную залу. Там их уже ждали собеседники и сотрапезники.

Это уже были не те, кто помогал Густаву совершить переворот. Король, как большинство владык, не отличался постоянством. И теперь он приблизил к себе тех, кому не был обязан, но кто был обязан ему. С годами он стал подозрителен — умеренно, правда. И перестал доверять тем, кто составлял некогда его окружение.

Ну, во-первых, они уже изжили себя, это были люди в возрасте. Они были заражены либеральными идеями, иной раз чрезмерно. Знаете, эти старцы, которые хотят, чтобы все плясали под их дудку: они-де пожили, за ними опыт.

Он был строптив, как положено королю. Не надо забывать, что Густав вошел в пору зрелости: нынче ему исполнился сорок один год. В этом возрасте не прислушиваются к советам — их дают. Он был уверен в себе, а стал самоуверен: от первых лет правления его отделяла огромная дистанция.

Густав уже не любил, когда его называли «молодой король». Да, он, разумеется, молод еще, но зрелость — его главное качество. Все-таки зрелость! Не забывайте об этом, господа!

Войдя в залу, он приветствовал своих сотрапезников поднятием руки. Слуги проворно подкатили тяжелое дубовое кресло, увенчанное короной и королевским вензелем. Густав тяжело плюхнулся в него: последнее время он стал уставать от скачки в седле. Часы, да, многие часы азартной погони летели незаметно, но после вдруг оказывалось, что нестерпимо болит спина, ноют все кости.

Он пододвинул к себе кружку с пивом и стал жадно пить. Потом поднял ее и провозгласил на немецкий манер:

— Прозит! И не забывайте, что я ваш король, господа!

— Виват, наш король, виват! — нестройно воскликнули все.

На огромных подносах внесли дымящееся жаркое.

— Накладывайте сами, — распорядился Густав. — Вы заждались, и у вас должен быть прекрасный аппетит.

Виночерпий наполнил кубки. Тосты один другого цветистей сменяли друг друга. Пили за здоровье короля, еще раз за здоровье короля и снова за здоровье короля, за процветание Швеции, за погибель ее врагов.

Языки развязались. Эрик Руут поднялся первым и произнес:

— У Швеции много врагов. Но пусть они трепещут: наш король смел и деятелен. Он не даст им спуску. Вот Дания…

Он отхлебнул из кружки и поперхнулся.

— Граф Бернсторф не дремлет! — захохотал Армфельдт. — Он почуял, что ты сейчас изрыгнешь хулу на Данию и на него.

— Да, именно так, — поправился Руут.— Этот чертов граф стоит во главе заговора против Швеции вместе со своим королем Христианом. Король пляшет под его дудку. Но недолго им торжествовать!