Шествие в пасмурный день

В Кикидзу жил мой двоюродный брат — сын дяди по материнской линии. Он только что поступил в медицинский институт в Нагасаки. Кикидзу был тихим поселком между морем и горами. Горы, стоявшие чуть в отдалении от морского побережья, были сплошь покрыты мандариновыми рощами. Подходящее место для занятий. В этом поселке брат снимал комнату и каждый день ездил в институт.

Мать выбралась на шоссе. Там, напуганные вспышкой, что-то кричали, показывая на небо, местные жители. В небе столбом поднималось огромное облако. Нижняя часть его пылала багровым заревом.

— Что это там? — спросила мать мужчину средних лет в металлической каске, показывая на облако.

— Непонятно. Что-то жуткое, — ответил он, не отрывая взгляда от облака.

— Похоже, в Кикидзу горит, — проговорил крестьянин с мотыгой на плече.

Никто и вообразить не мог, что бомбу сбросили на Нагасаки и пожар виден с расстояния в двадцать пять километров…

Во второй половине дня сестренка, игравшая на полевой меже, прибежала домой.

— Смотри, что упало с неба, — показала она матери лоскуток шелкового крепа с узором из цветов глицинии.

Это был, видимо, кусок женского кимоно. По краю разорванной с силой ткани свисали закрученные нити. Поверить, что с неба падали лоскуты шелка, было невозможно, поэтому слова сестренки мать пропустила мимо ушей.

— И газетные обрывки с Кикидзу прилетели, — размахивая бумагой, сказала сестра матери, заметив, что та почему-то не удивляется. — И это вот тоже сверху упало. — Она протянула обломок палки длиной сантиметров тридцать. Мать взяла его в руки — это оказалась часть деревянной рамки для картины. В одном месте на лакированной поверхности сохранились написанные тушью иероглифы: «Нагасаки». Другой конец обломка обуглился до коричневого цвета. Кроме того, там проступала еще какая-то надпись: то ли «Фотография на память», то ли дата.

И шелк, и обломок деревянной рамки, подобранные сестрой, прилетели из Нагасаки. Этот лоскут узорчатой ткани был принесен силой взрывной волны. Он пролетел по небу целых двадцать пять километров. Какая женщина носила это кимоно, по каким улицам она в нем ходила?

В полукилометре от эпицентра скорость взрывной волны достигала трехсот шестидесяти метров в секунду, то есть превышала скорость звука. Как известно, в природе скорость ветра не превышает семидесяти метров в секунду; даже во время тайфуна в заливе Исэ в Нагоя она достигала всего лишь сорока пяти метров. Если же ветер ударит человека со скоростью триста шестьдесят метров, то его просто разорвет на куски. Сила взрывной волны была измерена зондом, спущенным с наблюдательного самолета.

Черный дождь, прозванный «дождем смерти», начавшийся после взрыва атомной бомбы, выпал и в Исахая. Он содержал большую дозу радиации. Когда мать мыла у колодца «куколки» батата, капли этого дождя упали ей на руки и шею. Он походил скорее на туманную изморось, чем на дождь. Она сеялась в течение двух-трех часов после взрыва.

Только после войны забили тревогу: «Дождь смерти! Черный дождь!..» А тогда эта странная, оставляющая черные пятна изморось хотя и вызывала какое-то неприятное чувство, но никто особенно не обратил на нее внимания. Моя мать тоже не придала значения каплям, упавшим на выстиранное белье. Белье она сложила и убрала в шкаф.

Через два-три дня, когда распространился слух о бомбе нового типа, она вынула белье и заметила что-то похожее на пятна плесени, появлявшейся в сезон так называемых «сливовых дождей». Пятна проступали через ткань насквозь.

Черные точки, кружившиеся вокруг солнца, пролились черным дождем.

Белье с дождевыми пятнами мать сожгла в саду. По тем временам, когда во всем был недостаток, это было слишком расточительно, но пятна на белье казались ей человеческой кровью. Кровью тех 73 889 человек, уничтоженных бомбой в одно мгновение. Даже сейчас, хотя уже разъяснено, что дождь содержал радиоактивную пыль, мать говорит: «То была человеческая кровь».

Вечером того же дня стало известно, что бомба сброшена не на Кикидзу и не на Окуса, а на Нагасаки. Старший брат матери, наш дядя, еще до того как сестренка прибежала сообщить ему о бомбежке, вскочил на ржавый велосипед и укатил в Кикидзу.

Вернулся он часов в пять вечера и с несколько обескураженным видом рассказывал, что в Кикидзу все благополучно.

— И мандариновые деревья, и дома стоят в целости и сохранности.

Кикидзу занимал второе место после Окуса по выращиванию мандаринов.

Очищая китайский лимон, который дядя привез в подарок, он добавил:

— В институт я не поехал. — И после небольшой паузы: — Оказывается, разбомблен-то Нагасаки. — Скрестив руки на груди, он глубоко задумался.

— Нагасаки — большой город, и даже если бросили несколько бомб, не обязательно они должны попасть на мединститут и оружейный завод, — проговорила мать. Обо мне, привлеченной к работе на этот завод, она особенно не тревожилась.

Обычно при сигнале воздушной тревоги учащиеся бежали в траншеи, вырытые в склоне горы позади завода. Убежищем для учениц женской гимназии служили противовоздушные щели в растущей на горе роще криптомерии. Вход в них порос мхом, горная вода, стекая, скапливалась на дне. Они были довольно глубокими, и каждый, кто успевал добежать до рощи, оказывался в безопасности. Чтобы успокоить мать, я часто рассказывала ей об этом, потому она и верила, что во время воздушной тревоги ее дочь будет надежно укрыта.

У подножия горы Сугияма находились цистерны с газом. Оттуда он подавался на кухни жителей Нагасаки. На вершине горы стоял деревянный сарай площадью чуть более четырех дзё. [2] Среди школьниц ходили слухи, что это — склад взрывчатых веществ. Иногда на горе появлялись солдаты в пехотной форме. От нашего цеха до противовоздушной щели, даже если мчаться бегом, требуется десять минут. Но об этом матери я не рассказывала.

На следующий день, десятого августа рано утром, когда еще не совсем рассвело, мать проснулась от стука в заднюю калитку.

2

Дзё — мера площади, несколько больше 1,5 кв. м.

— Саэ-сан! Саэ-сан! — услышала она мужской голос, звавший ее по имени.

Это был Такано — журналист газеты «Ниси-Нихон». Раскрыв ставни, мать выглянула из коридора.

— Нагасаки стерт с лица земли! — крикнул Такано, стоявший у калитки. — Ученицы женской гимназии все погибли, — сообщил он и, стуча каблуками, побежал в сторону окутанной утренней дымкой реки Хоммёгава.

Смысл этой вести, принесенной Такано, не сразу дошел до сознания матери. Но когда она поняла, что разрушение города означает смерть дочери, она тут же, прямо в коридоре, опустилась на пол. Через калитку вбежали дядя с тетей, тоже услыхавшие страшное известие.

— Мединститут горит, Саэ-сан! — заплакала тетя.

— Но ведь никто не сообщил нам, что сын погиб! — накинулся на нее дядя. На нем была защитная форма для гражданских лиц, металлическая каска, а на плече даже висел мегафон.

— Брат, и оружейный завод разрушен, — сказала мать дрожащим голосом.

— Но не убили же всех, вплоть до школьниц… — произнес он бессмысленные слова утешения.

С девятого августа, с момента взрыва атомной бомбы, связь с Нагасаки прервалась, поезда тоже не ходили. Но до Нагаё или Митино все-таки можно было как-то добраться. Вечером того же дня в Нагасаки направился спасательный отряд, в который входили пятьдесят человек из военно-морского госпиталя, тридцать три человека с военно-морской базы в Оомура, десять человек из общества врачей Исахая (по материалам выставки «Атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки»). Из-за бушевавшего огня спасатели в город не попали, и, хотя район разрушений простирался перед их глазами, они всю ночь оказывали помощь только раненым, вывезенным за город. Из близлежащих мест тоже прибыло множество врачей, но рук все равно не хватало.