Шествовать. Прихватить рог…

— Кредо его — на конце шипа, тот в ягоде, та в засоле… уличный базар — в улетевшем слове. Все выходит из берегов! А теперь меня выследили новые двое. Вы и ваш дозор, — не останавливаясь, говорила быстроногая Мара и строго уточняла: — Итак, вы утверждаете, что не видите никого, кто пригрел шелковую фигуру бездействия и любезно вставляет в нашу беседу — кое-что… летучие образования. Но живо ощущаете, что никто настойчиво отправляет взоры за вами.

Спящий брат Сильвестр посмеивался и отмахивался от высказываний Мары как от сомкнувшихся с паутинными.

— Вы напоминаете старую деву, уверяющую, что в юности у нее был жених — красавец-пилот, но на подлете к свадьбе разбил себя, ее сердце и испытательный образец.

Новые прохожие голоса догоняли и обходили Мару, кто-то почти умолял:

— Вы поможете мне с ними связаться? Пожалуйста, что-нибудь — телефон или адрес. Ну хотя бы — тех, кто с ними встречается… видит их издали… иногда…

На плоту балкона в верхних каскадах приоткрывалась дверь и, перекатывая кадык защелки, выдувала шафранный флаг противостояния ночи, проделки, бравады и вихри, и сразу несколько плывущих ноктюрнов, совсем не зауженных ущельным часом. На втянутой в кривизну эмблеме флага или чуть глубже мерцал полуочерк соучастников и почти окукливался в многофигурный терракотовый танец.

Над перилами выше резвились сухопарые струящиеся одежды, подозрительно равные меж собой — протяжные, малоемкие, распашные, не знающие работных лямок — и, подхвачены ветром и опрокинуты, попыхивали блестками и гуляли по проволоке на рукавах.

— Капитан волен приглашать в свои сны не все, что присмотрели зеваки, и отвадить доктринальную часть, — произносил темный охотник, и подхватывал — складчатое, отдыхающее у него на плече, и стирал с половины лица жар После Весны, оставляя — ожидание и непреклонность.

— Вы и впрямь, дорогая, подворачиваете в наш конферанс — никем не запрошенные ответы и мнения, просто забрасываете меня камнями, и легче ли мне — если камни плоские? К сожалению, при сложившихся наших-ваших я вынужден довериться — именно вам, — вздыхал неуместный спящий и упрочивался не в осанке, так во влиятельном белом кителе или в интонациях неожиданных и в глуховатом целом конспиративных: — Представьте, я отправлен со срочной вестью… не уточняем, кем и откуда, но — с пышной и резонансной. А поскольку быстрому Ахиллу — мне — никогда не догнать черепаху вас… — и спящий горестно разводил руками. — Разумеется, для начала вы принесете мне клятву, что поместите услышанное — в кровь и не приметесь уркаганить!

— Все-таки представляется курьером! — почти торжествовала быстроногая Мара. — И, как все здесь, грандиозно спешит. Принести только клятву, — спрашивала Мара, — или заодно что-нибудь еще? Упорствую во-вторых, что мы не одни. Летчик-налетчик, или кавалер числа сорок и дочурок — дебелых двадцаток, не вовсе проросший в общий план… ни косточкой не оступившийся в тридцать девять… С нами клубнеплоды и их круг: стена, прозрачность, идеалы, юпитеры. Наконец, захваченные вами взоры и тысяча биноклей на оси! А у рыночного местечка, где мы вышли друг на друга, в арсенале — продажность. И в-главных, — с неустрашимым отчаянием выкрикивала быстроногая Мара, — мое промедление отверзает — зловещее! Драму, долину пепла! Но вы можете позвонить по телефону доверия и подарить сообщение — им.

— Вы тесновато толковали мои сады и мои охоты, — говорил темный охотник.

На груди выходящего из деревьев или над кратким схождением лент и шпаг колыхался рогатый отсвет нефритов и изумрудов, или нательный лист, или сам охотник смещался из окраинной позы — в другую провинциальную, и в этой Мара прочитывала меньше вязкости и запустения и удваивала беспокойство.

Темный охотник принюхивался, по склону После Весны шел газ неостывающей полыни, заточенной в шипящие серебристые трубки, в пачкающие грифели с голубой солью, и блажь вылощенных лунным блеском иных трав и дров, и подвалы почти тишины забывали снять стебли — с отыгранных звуковых дорожек и царапались, чиркали спичками, пощелкивали огнивами, словом — мерно зудели напоминаем о связке стебля и слуха или о близости стержней, каламов, воскресных и подлунных цикад — со стрекотом пламени.

— Но, даже свернув к великим задачам, капитан успевает предупредить о неотступном соблазняющем, — замечал темный охотник. — А я стараюсь оправдывать надежды капитанов. Шеф явно надеется, что я прельщу вас — новым дорожным направлением. Миссией, рвущей награды. В крайнем случае — подвигом самоотречения.

Сокрушенный царь с мешковатым оком, рыхлый кабинетный спесивец тяжело бежал по улице, оконфужен — мелкой клеткой на желтых брюках, трусливо мятущейся, и еще больше — собственной прытью, и уже не вмещал в себя длину вздохов, и, оглядываясь назад, задыхался и отплевывался, хоть никто не преследовал несчастного, разве — неизбежные силы… И пытался ускориться — до полнейшего исчезновения.

— Зачем вы торопитесь к старости, Быстроножка? Старое тело пахнет рыбами! — кричал спящий брат Сильвестр. — Вы видите, что на всякой поверхности произрастают глаза и уши? Согласен, дайте мне аудиенцию. И немедленно! Дело острое.

— Звучит уязвленный смех, — объявляла быстроногая Мара. — Барышнины нервы: опять самое светлое сошлось к предложению — уединиться?!

Недремлющий и могучий в ключице билборд, кряхтя, разворачивал косую сажень — от провисших в полете мостовых к быстроходным пешим и воспламенялся советами: «Расскажи все, что знаешь и думаешь, что знаешь. Открой рот там, где ты есть. Бросай слова не на ветер, а в телефон, подключенный к нашей компании. Говори, говори, говори!..»

— Допустим, — не останавливаясь, предполагала быстроногая Мара, — вопреки манифестам, я обожаю чужую тайну. Но зачем раскупоривать ее — сейчас, а не завтра? Или перекатить половину суток — и букет увянет? Так недостойное вечности — недостойно и моего внимания.

— А кто из нас поклянется, что возьмет дальнее фа в знаменитой фауст-октаве… точнее, покойно наблюдает себя — в завтрашнем дне? — едко вопрошал брат Сильвестр. — Рассматриваю намерение ускоренно выйти в завтра — предательством общего дела. Мы должны с шиком допровернуть наше сегодня!

— Дадите капитану аудиенцию — в пещере автомобиля, которым доставите его в пенат. Или в пароходство, на кручу морской дали… — предлагал темный охотник. — Вашу честь заслоняют адмиралы и корыстный земной возница, знаки дороги и воздушные клетки с тремя птицами света.

— В режиме желтых подмигиваний… Я путешествую с надежными спутниками: с дымом или с исповедальной нотой! — объявляла Мара. — Хотя порой меня преследуют лимонные бабочки. Приветы ночных светофоров. Кстати о ночи — в пещерном автомобиле… в яслях, в вертепе. О тщете покрыть остатком моего желтого — заботливое препровождение в капитанство и в почтальонство — сначала зевнувшего символы дороги и осевшего гонца, а после — еще и известий. Супер-пуперных — в его сне. И легкого пути нам не обещают. Ночевать под разверстым небом, поститься, бороться с тягами — воздушных потоков, к прекрасному, порочных открытий, отгонять не наши донесения…

Далеко впереди как будто мелькал или бледнел и мнился пустынник, ненадежный в желтой панаме или в напяленной луне, и, не представлен газонокосилке, пускал пред собой деревенщину-косу и размеренно снимал с левого края — зеленую гамму и прикормленных: шалфейные и лавандовые, и менял цветовое решение, подпуская — прокосы недообитаемого седого и мерзловатый мышиный.

— А вдруг все же наметем часть пути — в вашем красноречивом ридикюле? — непринужденно спрашивал темный охотник. — Вложим в мятущее всю душу… Или вернее пошелушим фортуну в недрах капитана?