Шифропанки: свобода и будущее Интернета
Шрифт:
ЭНДИ: То есть ты считаешь, что нам нужна совершенно другая экономическая система? Ведь сегодня ценность не связана с экономической стоимостью.
ДЖЕЙКОБ: Нет, я считаю, что экономическая стоимость объективна.
ЭНДИ: Ты можешь делать плохие вещи и зарабатывать на этом деньги – и делать хорошие вещи, не получая ни цента.
ДЖЕЙКОБ: Нет, я имел в виду, что экономика неотделима от коммуникации. Я не говорю о том, нужна ли нам другая экономическая система. Я не экономист. Я только хочу сказать, что у коммуникационных систем и у свободы коммуникации есть своя ценность, как есть ценность у свободы бартерного обмена – я обладаю правом дать вам что-то взамен вашего труда, и точно так же у меня есть право объяснить вам свою идею, а у вас есть право сказать, что вы о ней думаете. Мы не можем утверждать, что экономическая система существует в вакууме. Коммуникационная система связана с экономикой напрямую, то и другое – часть общества.
Если использовать упрощенное определение и говорить о трех свободах, которые упомянул Джулиан, экономическая свобода очевидным образом оказывается связана со свободой передвижения – вы даже не можете купить билет на самолет, не заплатив за него отслеживаемой валютой, иначе сигнал о вас поступит куда надо. Если прийти в аэропорт и попытаться купить билет на этот же день за наличку, сигнал поступит куда надо.
А это значит, что вас будут дополнительно обыскивать, что вы не сможете лететь безДЖУЛИАН: И эти данные получило правительство США? Они не просто хранились в процессоре, принадлежащем юридическому лицу?
ДЖЕЙКОБ: Именно. Коммерческая информация была собрана и отослана правительству в компактном виде. Самое безумное здесь то, что мы имеем дело с комбинацией трех свобод, о которых ты говорил. Мое право свободно путешествовать, мое право купить билет на самолет или попросить об этом кого-то, мое право на высказывание – мне нужно было выступить в каком-то месте, ради чего я пошел на компромисс в других сферах. На деле все это отражается на моей способности высказываться, особенно когда позднее я обнаруживаю, что власти собрали и сохранили всю информацию.
Цензура
ДЖУЛИАН: Джейк, ты расскажешь немного о том, как тебя задерживали в аэропортах США и почему это происходило?
ДЖЕЙКОБ: Мне было сказано, что меня задерживают «сами знаете почему».
ДЖУЛИАН: И причину они не назвали?
ЭНДИ: Позвольте, я обобщу? Техническая безопасность и госбезопасность – совершенно разные вещи. Технически ваша система может быть абсолютно надежной – и власти сочтут, что это плохо, потому что, с их точки зрения, безопасность означает, что они могут следить за системой, контролировать ее, взламывать защиту. Дело вовсе не в том, что Джек хотел пробраться в аэропорт, кого-то убить, захватить самолет и т. д. Дело в том, что Джейк может влиять на госбезопасность, путешествуя в другие страны, разговаривая с людьми и распространяя свои идеи. Это самое страшное из того, что может произойти сегодня с властью, – появление человека, идеи которого лучше государственной политики.
ДЖЕЙКОБ: Я очень ценю твои комплименты, но хотел бы отметить, что все куда хуже – власти собирают информацию обо всех и каждом. Это было до того, как я сделал хоть что-то, могущее их заинтересовать; я всего лишь путешествовал, а системы сами благодаря своей конфигурации собирали данные обо мне. Это было до того, как меня задерживали за что-либо, до того, как меня депортировали из Ливана, до того, как американское правительство стало присматриваться к моей персоне.
ЭНДИ: Может, они это предвидели и поняли про тебя все раньше, чем ты сам.
ДЖЕЙКОБ: Конечно, предвидели, и частично потому, что собирали обо мне информацию. Власти всегда отвечали на мои вопросы по-разному. Обычно они дают единственный ответ, и он не меняется: «Потому что у нас есть такое право». На что я говорю: «О’кей, я не оспариваю ваши права – то есть на самом деле оспариваю, но не в данный момент, – я просто хочу знать, почему вы делаете это именно со мной». И они каждый раз говорят мне: «Разве вам не очевидно? Вы работаете над сервисом Tor», – или: «Вы сидите рядом с Джулианом, чего вы хотите?» Меня это изумляет: все люди, которые меня задерживают, – обычно сотрудники погранично-таможенной службы и иммиграционной и таможенной полиции Соединенных Штатов Америки, – сообщают мне, что у них есть право все это со мной проделывать. Кроме того, они несут чушь вроде: «Помните 11 сентября? Вот потому!» – или: «Потому что мы хотим, чтобы вы ответили на некоторые вопросы, и здесь у вас меньше прав, чем у кого бы то ни было, ну или так мы утверждаем».
В таком положении они не разрешают вам звонить адвокату и ходить в уборную, зато дают воду, что-нибудь попить вроде диуретика, чтобы убедить вас, что вы и правда хотите с ними сотрудничать. Они делают это, чтобы надавить на вас, по политическим соображениям. Меня спрашивали, что я думаю о войне в Ираке и о войне в Афганистане. По сути, они на каждом этапе повторяли тактику ФБР во время COINTELPRO (масштабной секретной программы, развернутой между 1956 и 1971 годами). Например, они то и дело настаивали на праве менять мои политические взгляды – и пытались не просто менять их, но и получить особый доступ к тому, что происходит в моей голове. И они конфисковывали мою собственность. Я не имею возможности рассказать обо всем, что со мной происходило, – это темно-серая область, я не уверен, есть ли у меня право говорить о чем-либо. Уверен, что нечто похожее случалось и с другими людьми, но я никогда не слышал, чтобы они делились этим опытом.
Однажды я летал к родным по некоему делу и на обратном пути очутился в аэропорту Пирсон в Торонто. Я возвращался в Сиэтл, где жил в то время, меня остановили, подвергли вторичной проверке, третичной проверке, препроводили в ячейку для задержанных. Меня держали там так долго, что, когда я оказался на свободе, мой самолет улетел. Тут есть одна интересная деталь. Технически помещения предварительного задержания – это территория США на территории Канады, и там действует правило: если ты пропустил рейс или тебе еще долго его ждать, ты должен покинуть помещение. Меня, таким образом, долго держали на территории Америки, а потом выгнали в Канаду. Я полетел на другой конец страны, взял напрокат машину и пересек границу. Когда я подъехал к границе, меня спросили: «Как долго вы находились на территории Канады?» – и я сказал: «Ну, пять часов плюс задержание в Торонто», – то есть я пробыл в Канаде около восьми часов. Мне сказали: «О’кей, заезжайте, мы вас снова задерживаем». Автомобиль распотрошили, мой компьютер вывернули наизнанку, мой багаж обыскали, а меня самого посадили в камеру. Мне дали сходить в туалет через полчаса – можно сказать, что они были милосердны. Такие штуки называются «исключительный пограничный досмотр» – и власти могут его производить, потому что, говорят они, у них есть такое право, и никто это их право не оспаривает [104] .ДЖУЛИАН: Понятно. Китайцы, с которыми я общаюсь, говорили мне о великом файерволе Китая [105] . На Западе его воспринимают как цензуру, не позволяющую гражданам КНР узнавать, что об их правительстве говорят западные эксперты, диссиденты, Фалуньгун и Би-би-си, в том числе откровенную пропаганду, – но волнует китайцев на самом деле не цензура. Их волнует другое: цензура в интернете возможна, только когда за интернетом следят. Чтобы проверить, какой именно сайт кто-то посещает, запрещено на этом сайте бывать или разрешено, нужно видеть то, что видит на мониторе пользователь, – а увиденное можно и записать. Вот что китайцев жутко пугает: не сама цензура, а тот факт, что любое прочитанное ими слово отслеживается и записывается. Сказанное касается каждого из нас. Когда люди это понимают, они меняются. Их поведение
меняется, и они уже не так решительно жалуются на чиновников.ДЖЕЙКОБ: Это неправильная реакция на такого рода вещи. Проверки на границах – явление совсем не уникальное, с ним сталкивался каждый американец арабского происхождения после 11 сентября, да и до того. Просто у меня белая кожа и американский паспорт, и я этими привилегиями пользуюсь, и еще я отказываюсь молчать о происходящем: то, что со мной делают, неправильно, власти злоупотребляют полномочиями. И мы обязаны с такими вещами бороться, и в Китае тоже есть смельчаки, которые противостоят произволу властей, например Айзек Мао [106] . Он очень многое сделал для борьбы с этим типом цензуры, и правильная реакция тут – не сдаваться, не уступать давлению лишь потому, что власть заявляет, будто она имеет право на вас давить.
ЖЕРЕМИ: И опять мы вернулись к политике – ты, по сути, говоришь, что людям нужно бороться за свои права, – но люди должны понять, зачем им это надо, и иметь возможность общаться друг с другом, ведь без коммуникации какая борьба? Мне доводилось беседовать с жителями Китая – и я не знаю, занимают ли эти конкретные люди какие-то посты в КНР, или, может, власти специально отбирали их для того, чтобы они съездили за границу и поговорили со мной, – но, когда я спрашивал их о цензуре в Сети, мне часто отвечали: «Это делается на благо народа. Цензура существует, да, и, если бы ее не было, появлялись бы экстремисты, появлялось бы то, что нам не нравится, поэтому правительство принимает меры, чтобы все оставалось хорошо».
ДЖЕЙКОБ: То же самое говорят о торговле органами. Не пропадать же этим органам, верно?
ЖЕРЕМИ: Если приглядеться к китайской цензуре, окажется, что с технической точки зрения это одна из самых передовых цензурных систем в мире.
ДЖЕЙКОБ: В точку.
ЖЕРЕМИ: И я слышал, что в социальной сети «Вэйбо» – это китайский эквивалент Twitter – власти могут фильтровать сообщения по хештегу, чтобы их видели только жители конкретной провинции.
ДЖЕЙКОБ: Важно помнить, что, когда разговор заходит о цензуре в Азии, о тамошних жителях говорят как о «других», будто бы все это касается только Где-То-Там-Стана. А когда ты ищешь что-то в Google в Соединенных Штатах, система сообщает тебе, что часть результатов поиска опущена ввиду требований закона. Между этими явлениями есть разница – и в том, как они реализуются, и, конечно, в социальной реальности, в том, что, почему и даже когда именно опускается, – но по большому счету разница заключается в архитектуре системы. Скажем, американский интернет крайне децентрализован, и его очень сложно подвергнуть цензуре в китайском стиле.
ДЖУЛИАН: Но огромная часть системы – это Google, а его можно цензурировать. Google просто не показывает огромное множество сайтов, ссылающихся на WikiLeaks.
ДЖЕЙКОБ: Безусловно. И поскольку индекс сам по себе свободен, можно провести дифференциальный анализ.
ДЖУЛИАН: Да, в теории.
ДЖЕЙКОБ: В теории, но и на практике: есть люди, которые работают над распознаванием цензуры такого типа – они сравнивают результаты поиска в разных частях мира. Думаю, важно помнить о том, что цензура и слежка – это не те явления, которые имеют место «в других странах». На Западе люди обожают говорить о том, что «жителям Ирана, Китая и Северной Кореи нужны анонимность и свобода, а у нас тут они и так есть». «Тут» обычно означает «в США». На деле цензура процветает не только при тоталитарных режимах – если ты крупная шишка, никакой режим для тебя не тоталитарный. Мы думаем, что Великобритания – чудесная страна, обычно люди уверены, что Швеция – отличная страна, но, если в любой из этих стран ты поссоришься с властями, ничего хорошего тебя не ждет. Впрочем, Джулиан еще жив, правда? Вот признак того, что Великобритания – свободная страна, верно?
ДЖУЛИАН: Я очень сильно потрудился для того, чтобы сохранить свой нынешний статус. Но, наверное, нам следует поговорить об интернет-цензуре на Западе. Это очень интересная тема. Представьте, что мы перенеслись в 1953 год и заглядываем в Большую советскую энциклопедию – в СССР она распространялась повсеместно и корректировалась по мере того, как сменялись политики. В 1953 году Берия, глава НКВД, советской тайной полиции, скончался [107] и посмертно оказался в политической опале, так что раздел о Берии, где он всячески возвеличивался, по распоряжению властей следовало удалить из энциклопедии. Взамен власти выпустили исправленный вариант статьи, который нужно было вклеить на место исходника во всех экземплярах энциклопедии до единого. И все знали, что раньше статья содержала другой текст. Я рассказываю об этом именно потому, что вклейку нельзя было не заметить, отчего та попытка изменить энциклопедию и вошла в историю. Сегодня в Великобритании Guardian и другие крупнотиражные газеты тайно убирают статьи из сетевых архивов, так что никто об этом и не знает. Ты заходишь на сайт, ищешь материал, скажем, о том, как миллиардера Надми Аучи обвинили в мошенничестве, и видишь слова «Страница не найдена» – и из реестра статей она удалена тоже.
Давайте я расскажу, как соприкоснулся с историей Надми Аучи. В 1990 году, когда Ирак вторгся в Кувейт, разразилась первая война в Персидском заливе. В изгнании и после возвращения на родину правительству Кувейта требовались деньги, и оно стало продавать разные активы, включая заводы по переработке нефти за пределами страны. Бизнесмен Надми Аучи, иммигрировавший в Великобританию в начале 1980-х годов из Ирака, где он был крупной шишкой в клике Саддама Хусейна, сыграл в той сделке роль посредника, и впоследствии его обвинили в причастности к хищению 118 миллионов долларов в форме незаконных комиссионных. Это оказалось крупнейшее расследование дела о коррупции в послевоенной Европе. В 2003 году Аучи судили за мошенничество – его дело стало известно как «скандал с компанией Elf Aquitaine». Невзирая на это, Аучи зарегистрировал через люксембургский холдинг более 200 компаний – и еще больше через Панаму. Сегодня он участвует в послевоенных иракских сотовых контрактах и ведет бизнес по всему миру [108] .
Американец Тони Резко, собиравший средства для кампании Барака Обамы, когда тот баллотировался в Сенат, – старый друг Аучи. Миллиардер его финансировал. Как Аучи, так и Резко вели дела с экс-губернатором Иллинойса Родом Благоевичем. Резко и Благоевич были осуждены за коррупцию, Резко в 2008-м, а Благоевич в 2010–2011 годах (после того как ФБР перехватило телефонный разговор, в ходе которого Резко пытался продать бывшее сенатское кресло Обамы). В 2007–2008 годах, когда Обама боролся за то, чтобы стать кандидатом в президенты от Демократической партии, американская пресса принялась изучать его связи. Они навели справки о Резко и выяснили, что он имеет отношение к покупке дома Барака Обамы. В 2008 году, незадолго до суда, Резко получил от Аучи 3,5 миллиона долларов, о чем не сообщил суду, хотя обязан был сделать это, – за что его и посадили. Американские СМИ обратили внимание на Аучи, а он поручил британской адвокатской конторе Carter-Ruck провести агрессивную кампанию и изъять статьи 2003 года о скандале с Elf Aquitaine и о приговоре, вынесенном во Франции. Эти действия по большому счету были успешными. Аучи обработал британские СМИ и даже американских блогеров – нам известно о дюжине изъятых из Сети статей. Бо́льшая их часть, включая материалы в архивах британских газет, испарилась, словно их и не существовало. Нигде нет сообщений типа «текст убран в связи с тем, что его содержание оспорено в законном порядке». Статьи исчезли и из реестров. Мы в WikiLeaks нашли их и опубликовали заново [109] .