Шипка

Пушкин отошел от окна и сел на скамейку в угол, который на Руси считается красным. Над его головой теплилась лампадка: у жителей деревни сегодня или завтра престольный праздник. Догадываются ли они, что над их местами нависла угроза и что турки готовят им судьбу Эски-Загры? Видимо, нет. Верят, что братушки защитят, что они ни за что не покинут Елену и окружающие город селения. Им кажется, что силы тут собраны большие: пехотные, драгунский, гусарский полки, артиллерия, казаки. Малосведущему человеку действительно может показаться, что этих войск много. А их ничтожно мало, раза в четыре, в пять или даже в шесть меньше, чем у Сулей-ман-паши.

Коляска генерала прогрохотала за окнами дома, послышалась команда начальника гусарского конвоя. Уехал! Сказал обидные слова и даже не подумал, как больно ранил чувствительное сердце. И кто упрекает? Человек из царской свиты, военные заслуги которого более чем скромны!

Александр Александрович Пушкин вновь вернулся к небольшому мрачному оконцу. Вдали, у коновязи, гусары чистили лошадей и подгоняли снаряжение. По дороге тянулись полевые пушки, их с трудом тащили притомившиеся кони. Проскакал драгунский офицер, наверное, с донесением. Где-то очень далеко грохнула пушка, и эхо выстрела откликнулось громким повтором в Балканах. С невидной стороны дома гусары затянули озорную, разухабистую песню, и Пушкин, улыбнувшись, стал подпевать.

II

Для полковника Пушкина было очевидным, что жаркого боя под Еленой не избежать. За отступление под Чаиркиоя Мехмет-Али-паша был смещен с должности и уступил свое место Сулейман-паше. Сулейман не привык скупиться на жертвы и мог броситься в очередную авантюру, что с ним бывало и раньше. Слава Осман-паши возбуждала его: если он попытается его выручить — громкую славу они разделят пополам.

Это — в худшем случае. Не прочь будет Сулейман-паша приписать себе и львиную долю этой славы и получить титул «га-зи», к которому он давно стремился.

Сами турки были невысокого мнения о полководческом таланте Сулеймана. Да и откуда ему быть? Учился на муллу, готовился к тому, чтобы призывать к смирению правоверных, но стал секретарем военного губернатора на Крите, написал какое-то удачное сочинение и вошел в милость при дворе. Никто не понимал причин его взлета, но преуспевающий Сулейман, оттолкнув локтями других, занял неподобающий ему пост начальника военной школы в Константинополе. В смутное время, когда судьба султана Абдул-Азиза была предрешена, он повернулся спиной к своему благодетелю и помог его свергнуть. И новый султан, Абдул-Хамид, не мог не заметить этого усердия. Милость следовала за милостью. В Черногорию Сулейман поехал усмирять непокорных уже в качестве крупного военачальника. Там и проявил свое главное качество: не жалеть противника, не щадить своих. Огромные потери ему простили, за форсирование горного прохода Дугу вознаградили не по заслугам. Бой за Эски-Загру он расписал так, словно выиграл решающее сражение. При дворе его боготворили, в войсках ненавидели. Впрочем, милость султана для него была бблыним благом, чем уважение вверенных ему войск.

Четырнадцатого ноября, сменив разжалованного Мехмет-Ади-пашу, Сулейман-паша перешел в наступление у Мечки, Трастеника и Гюр-Чешме. Это неподалеку от Елены, ее он оставил для второго удара. Дошли слухи, что паша наконец-то добился успеха и занял кое-какие позиции русских, а потом оказалось, что Сулейман поторопился отправить рапорт и доложить о выигранном сражении: он его проиграл — русские вернули потерянные рубежи, а Сулейман-паша откатился со своими таборами, артиллерией и башибузуками на исходные позиции.

Пушкин пытался представить, чего же хочет Сулейман-паша под Еленой? Действительно помочь Осман-паше или реабилитировать себя за проигранные сражения под Шипкой, Мечкой и Трастеником? Что попытается он сделать потом, если овладеет Еленой и Мареной? Будет ли он наносить глубокий удар или ему достаточно громкого тактического успеха? Ясно одно, что сражения не избежать и будет оно жарким. Сулейман-паша бывает решителен, когда превосходит противника в силах, а здесь, под Еленой, у него сил во много раз больше, чем у русских. Есть все основания думать, что Сулейман-паша станет наступать точно так, как на Шипке: не щадя своих войск и ставя на карту все, что он имел.

Ночью не спалось; полковник Пушкин задолго до рассвета решил еще раз проверить, все ли готово для отражения врага.

Он вышел на крыльцо. Воздух был сырой и холодный, многочисленные лужицы успели прикрыться тонким ледком. В соседнем доме наспех прокукарекал петух, ему ответит другой, а потом прокричало сразу несколько — испуганно и торопливо. Со стороны далекой деревни Ахмедли сначала послышались два орудийных выстрела, а вскоре там завязалась частая артиллерийская пальба.

«Началось», — подумал Пушкин и приказал горнисту играть тревогу. Он молча наблюдал, как бежали люди, седлали лошадей, проверяли амуницию и оружие и выходили к линии, намеченной для сбора. Про себя Александр Александрович отметил, что гусары — народ очень подвижный и им для сбора и полной боевой готовности требуются считанные минуты. Он улыбнулся и неторопливо пошел к подчиненным.

Случилось так, что гусарский полк оказался в стороне от главного сражения. Пушкин слышал пушечную пальбу, видел торопливо идущие пехотные батальоны и скачущих драгун. Ему было приказано оставаться на этих позициях и прикрывать фланг своих войск. Понапрасну в бой не ввязываться, а в случае нужды — дать отпор. С высотки было видно, как роты Севского нолка занимали передовую маренской позиции, как неподалеку от нее спешивались драгуны и развертывали свои орудия артиллеристы конной батареи, как на гребне высот против центра и левого фланга маренской позиции появились большие сомкнутые колонны пехоты и сотни черкесов. В те же минуты наши орудия дальнего боя открыли огонь, и дым от разрывов на какое-то мгновение скрыл позицию. Сильный порыв ветра разогнал этот дым. Пушкин с облегчением вздохнул: севцы не дрогнули и стояли на своих рубежах, зато турки успели понести потери. Пушкин видел в бинокль, как таяли вражеские колонны, как. встреченные дружным ружейным огнем и шрапнелью, они приостановили движение, а потом и попятились, отойдя на две или три сотни шагов. «Молодцы севцы!» — похвалил их Пушкин, радуясь хорошему началу и веря, что и здесь, как под Шипкой, Мечкой и Трастеником, Сулейман потерпит пораягение.

Но у Сулеймана было слишком много сил, чтобы остановиться на полпути. Он ввел в бой новые колонны. Пушкин наблюдал, как шли они со своими небольшими знаменами, нанося удар в лоб и одновременно пытаясь охватить правый фланг и ударить в тыл маренской позиции. Пехота уже дралась в своих ложементах, а спешенные драгуны вели огонь по черкесам, стремившимся зайти с тыла и отрезать севцев на их позициях. С пригорка было заметно, как стрелки, а за ними драгуны начали вынужденное отступление; отходили они медленно, огрызаясь огнем и бросаясь в контратаки, но все же отходили, и как видно, к городу Елена.

Пушкин вспомнил свой вчерашний разговор с болгарами. Нужно ли опасаться наступления турок? Конечно нет! Вряд ли турки способны на большое наступление. Это сказал болгарам он. Верил, что так и будет, да и не хотел убивать другим предположением братушек, сильно напуганных зверствами турок в Эски-Загре и других местах, вынужденно оставленных русскими.

Нет ничего досаднее, чем видеть поражение’ своих и сознавать свое бессилие. Полковник Пушкин успел уже послать двух связных, чтобы получить разрешение на атаку, но один из них возвратился, передав приказ ждать, а другой и вовсе не вернулся. Положение своих, особенно севцев, ухудшалось с каждой минутой. Пушкин видел брошенный в дело Орловский полк, еще недавно прославившийся в схватках с Сулейманом. Орловцы не подвели и на этот раз, они вызвали в рядах врага смятение. Но успех был скоротечным, турецкая пехота и черкесы уже обходили атакующих. Вскоре кольцо замкнулось, и неравный бой продолжался в условиях окружения. Бледные полосы легли на утомленное лицо полковника: и в Севском, и в1 Орловском полках у него были знакомые, а командир тринадцатого драгунского полковник Лермонтов был его другом. Каково им там, в этой кромешной неразберихе, когда с выгодных позиций наступает турок раз в пять-шесть больше!

Прискакал очередной гонец и сообщил, что в Орловском большие потери, убито и рапено много офицеров, а командир полка пропал без вести — надо полагать, что он растерзан турками: полковник возглавил атаку батальона, потерявшего в первые минуты своего командира, имел успех, и теперь враги наверняка мстят ему за эту дерзкую выходку. А полковник Лермонтов жив, гонец видел его четверть часа назад: со своими драгунами он занимал новые позиции.

Пушкин огляделся. Рубежи у него не для лихой конной атаки: узкие тропы, усеянные большими и малыми камнями, на них не только лошадь, осторожный человек и тот споткнется!