Шипка

— Де ж твоя Сулейманка? — улучив минуту затишья, крикнул в ухо Шелонипу Панас.

— Наверху оставил, ремпем привязал: жалко! — ответил Иван.

— Жалко, — сказал Панас, — собака вона добра, болгарска, знать, собака.

Грохот на вражеских позициях стал затихать. Турки готовились к новой атаке и начали ее тогда, когда мортиры выпустили свои бомбы, двухпудовые и пятипудовые. В гуще таборов показались муллы — на конях, под сенью зеленых знамен с изображением священного полумесяца. Шелонин, Половинка и их товарищи поняли, что этот штурм станет решающим и отбить его будет труднее. Но отбить нужно во что бы то ни стало. Загудели рожки, призывно закричали муллы, и турки двинулись на очередной приступ.

В это время к русским подоспело новое и сильное подкрепление.

— Житомирцы! — обрадовался Костров.

— Они! — подтвердил Бородин. — Держись теперь, турок!

Огибая ложемент справа, житомирцы двинулись навстречу противнику. Впереди на вороной лошади ехал полковой командир, сверкая вынутой из ножен шашкой. Он что-то кричал подчиненным, видимо, ободрял и звал их вперед, но расстояние было слишком значительным, чтобы услышать и разобрать его слова. Неожиданно он стал сползать с лошади и упал на руки подоспевших солдат.

— Убили! — вырвалось из груди Панаса.

— Сволочи! — выругался Иван.

Житомирцы, рассвирепев окончательно, двинулись вперед еще решительнее.

— Вперед, ребята! — крикнул Бородин.

— Бей супостатов! — прозвенел тонкий голос Кострова.

Панас увидел, как навстречу ротному бросился долговязый турок без фески и в порванной одежде. Панас, изловчившись, свалил его ударом штыка, но его и Кострова окружила подоспевшая группа турок. От одного штыка Панас увернулся, от другого не сумел. Рядом о ним упал Костров. В другом месте ожесточенно сражались бойцы роты Бородина. Сноровистый турок сбил с ног Шелонина, несколько раз ударил сапогом по голове и только тогда пустился вслед за своими.

Увидев, что атака житомирцев продолжалась, Бородин собрал остатки своей и костровской рот и рывком вывел их вплотную к вражеским ложементам.

Для их штурма у него не было сил.

III

Очнулся Шелонин от незнакомых голосов. Сначала испугался: турки, упаси господь! Но прислушавшись, понял, что говорили болгары, и было их тут, как почудилось Ивану, великое множество. Он приоткрыл глаза и поднял голову.

— А-а-а, да ты, братец, живой! — воскликнул кто-то рядом с ним.

— Живой, — согласился Шелонин, пытаясь встать.

— Лежи, лежи! — тронул его за плечо сухонький служивый в форме русского унтер-офицера. — Побили, попортили вы тут турок! Орловцы, как есть орловцы!

— Болгарин, а окаешь, как наш вологодский, — сказал Иван, обрадованный тем, что находится среди своих и теперь наверняка не попадет в лапы башибузуков.

— А я не болгарин, я русский, — лукаво прищурился унтер-офицер, — хоть не вологодский, а с Волги. Мы там тоже окать горазды! А служу у болгар, в их ополчении. На выручку вот пришли!

— Что же стоите, не помогаете?

— Позиция больно хороша у турка, — обеспокоенно проговорил унтер-офицер, вглядываясь во вражеские ложементы. — Трудненько его оттуль вытурить!

— Что за спиной-то у тебя? — спросил Шелонин, заметив торбу, схоронившую странный угловатый предмет. Он вдруг вспомнил августовский бой, болгарина с фугасом под мышкой. — Иль турку взрывать будешь?

— Могу и турку взорвать, коль нужда будет!

— Унтер-офицер Виноградов! — послышался громкий оклик.

— Слушаю, ваше благородие! — быстро отозвался унтер-офицер.

— Давай «жены-ружья»! Громко, на всю Шипку, Вася!

— Лежи, солдат, турку выбивать будем! — Унтер похлопал Шелонина по плечу и устремился туда, где слышался повелительный голос начальника.

Что такое «жены-ружья», Шелонин понял чуть позже, когда услышал задорную песню…

Виноградов подбежал к взводному Христову, развязал торбу, выхватил оттуда трехрядку, вопросительно посмотрел на командира.

— Давай, Вася, давай, братушка! — попросил Христов.

Унтер закинул ружье за спину, рванул трехрядку и начал пронзительно-громко:

Солдатушки, браво ребятушки, Где же ваши деды?

Со всех сторон подхватили:

Наши деды — славные победы, Вот где наши деды!

— Вперед, братцы! — крикнул Христов и устремился к турецким ложементам. — Давай, Вася, давай, братушка!

Солдатушки, браво ребятушки, Где же ваши сестры?

— как бы спрашивал унтер.

Наши сестры — пики, сабли остры. Вот где наши сестры!

— дружно отвечали болгары.

Третий раз при ружейной пальбе наигрывает Виноградов своих «солдатушек-ребятушек». Впервые он сыграл их на Шипке двенадцатого августа, повторил и тринадцатого. Шутливую песенку болгарские ополченцы сразу полюбили. Попросили даже разучивать ее вечерами, дотошно вникали в смысл нехитрых слов. Пришли новобранцы — познакомили и их. Судя по голосам, петь научились все — задорно, совсем по-русски:

Солдатушки, браво ребятушки, Где же ваши жены? Наши жены — ружья заряжены, Вот где наши жены!

Христов первым рванулся к ложементам противника и стал карабкаться на бруствер. Вскоре ополченцы уже были на турецкой позиции, и теперь вместо песни там слышалась ругань — по-болгарски, по-турецки, по-русски. Виноградов запихнул трехрядку в торбу, забросил ее за спину и, взяв на руку ружье, помчался догонять ополченцев. В глубокой, изогнутой траншее шла отчаянная драка. Взводный Христов, окровавленный, в порванном мундире и без головного убора, наседал на турецкого офицера, который неистово отбивался блестевшим в лучах утреннего солнца ятаганом.

— Я его сейчас, ваше благородие! — изо всех сил рявкнул Виноградов, и его штык сделал свое дело — заколотый турок медленно осел на дно траншеи.

Христов помчался по траншее, а вслед за ним Виноградов. В конце траншеи они увидели щупленького Иванчо, стоящего около убитого турецкого офицера. Ятаган, золоченый, с какими-то надписями поверх лезвия, был у него в руках, и Иванчо любовался им, забыв про все на свете.

— Хотите, ваше благородие? — предложил он командиру, явно жалея дорогой для него трофей.