Шиповник

Луна поднялась выше и к окну приникла тень ветвистой сливы. Летняя ночь с птичий носок – не успеет начаться, уже кончается. Небо из темного стало серым и только там, куда проник лунный свет, оставалось цвета старинной бронзы.

– А мы, Кать, тебя испугались: смотрим, лежишь бледная, загадочная, сама с собой разговариваешь. Думали, что ты с духом Наполеона беседуешь или того хлеще, померла нечаянно и с того света нам приветы шлешь.

– Эх, девки, вы мне такой сон перебили! Вещий! Будто иду я по зеленой траве…

– Зеленое снится к богатству.

– Значит, по траве иду я зеленой и вижу озеро, а на озере лодочка качается….

– Озеро снится к разлуке.

– Ну вот, качается на воде лодочка, а в ней сидит мужчина.

– А мужчина молодой?

– Ничего так, моложавый. Вот смотрит он на меня внимательно и говорит: а я тебя, женщина, знаю. Тебя Катей зовут.

– Ух, ты! А ты его узнала?

– Нет, я его в первый раз видела.

– Да, – говорит он мне, а голос такой глухой, – мы с тобой были знакомы много-много лет тому назад. Только тогда тебя не Катей звали, а Марусей.

– Голос глухой, потому что он оборотень. А как его зовут, спросила?

– Да нет, он на меня ласково-ласково смотрит, а мне от этого плакать хочется. Так сердце щемит, как тогда, когда я Валерку Панова в армию провожала.

– Это ты чувствовала, наверное, что его Тамарка на свою сторону переманит.

– Ну так смотрю я на того дядьку и чуть не плачу…

– А он тебе Валерку не напомнил?

– Да нет, Валерка рыжий, а этот чернявый и волосы у него прямые, а у Валерки вьются. А глаза, кажется, зеленые…

– Как у кота. Точно оборотень.

– Да нет, у котов они желтые. «Хочу тебе открыть, Катя, секрет» – говорит он мне. «Давным—давно была ты мне женой, а я тебе мужем».

– Врет он, Кать, не верь. Нельзя оборотням верить.

– И утаил я от тебя сокровища.

– Вот подлый! Все они, мужики, подлючие.

– Эти сокровища, бриллианты и изумруды мне мать моя передала, когда я от тебя к Нюрке уходить собрался. Не любила мать моя тебя, Кать.

– Все свекрови змеи подколодные.

– Говорила она мне – как уйдешь от Маруси-Кати, так отдам тебе бриллианты, а не уйдешь – в могилу с собой заберу. А на самом деле я тебя любил, Кать, а с Нюркой у нас почти ничего и не было.

– Да было у них с Нюркой все, было, глаза его бесстыжие!

– Вот так он мне говорит, а сам глазами в сторону показывает. А в той стороне стоит баня с наличниками – точь-в-точь, как у тети Лиды. А тут вы завизжали. Чего визжали-то?

– Да мы, Кать, о тебе говорили, какая ты красивая. Как невеста в гробу. Как ты лежишь, рот, словно рыба разеваешь, сама с собой разговариваешь. А тут ты как дрыгнешь ногой! Муха что ли тебя укусила или комар – вон их сколько налетело – не надо было окно на ночь открывать. Все жарко вам, душно! Так он, значит, ничего тебе про то, где сокровища зарыты, не сказал?

– Слушайте, девки, а если вдруг мы вправду клад найдем, что мы с ним делать будем?

– Черепки что ли с железяками? – вон на той неделе я такой клад под яблоней раскопала, пришлось снова закапывать, только уже в крапиве за старой баней.

– Да нет, дурочка ненормальная, клад – это когда денег много. Ну, например, по мильону на каждую. Вот ты, например, что бы со своим миллионом делать стала?

– Я бы зубы себе фарфоровые вставила и на уши пластическую операцию сделала, а то они у меня торчат, как у Буратино.

– А я бы в Париж полетела, на Елисейские поля. Надела бы туфли-лодочки, кофту со стразами и юбку, которая все обтягивает. Вот так бы и ходила взад-вперед по Парижу.

– А думаешь, тебя бы кто там заметил? Там, в Париже, воз и маленькая тележка таких, как ты, ходит. А ты, Кать, что молчишь? Ты что, придумать ничего не можешь?

– А я бы, девки, купила себе ботинки на толстой подошве и пошла бы по святым местам. Вначале в Киев, потом к греческим старцам, а потом уж в Иерусалим.

– Что, неужели так пешком бы и пошла?

– Конечно. У меня прапрабабка была, Марусей звали. Когда от нее муж к Нюрке ушел, она пошла странствовать. Дошла до Иерусалима, но там захворала и умерла. Ее дочку свекровь воспитала.

– Не ходи. Не надо, Кать, тебе в Иерусалим пешком ходить!

– Нет, правда, Кать, не ходи!

– Так это он, наверное, правду тебе, Катька, во сне сказал про клад? Прапрабабку твою Марусей звали. И ушел твой прапрадед к Нюрке. И свекровь Марусина злыдней была. Небось, девочку-сиротку мучила и попрекала!

А пойдемте завтра в гости к тете Лиде и в баню попросимся, да хорошенько все осмотрим, вдруг и вправду там у нее бриллианты лежат? Баня – это колдовское место. Там все оборотни прячутся. Вон месяц назад пошла я к Маньке париться, разделась, лезу на полок, а вдруг за окном как что-то посыплется! Как кто-то заругается матом! Домовой, наверное.

– Да ну тебя с твоими историями. Это, небось, Васька, Манькин брат, решил на тебя голую посмотреть, да свалился с чурбана.

– А ну уймитесь! Спать давайте, а то не выспимся – вон за окошком светло уже!

За окном и впрямь уже заголубело небо, засвистали ранние птахи и закукарекал один добросовестный петух.

Следующим утром три разномастные девки: большая и полная, маленькая и худая, коренастая и косолапая шли по улице деревни Неупокоевка друг за другом, соблюдая дистанцию. Одна из них на плече несла вилы, другая шла, опираясь, как на костыль, на лопату, и оттого прихрамывала, а третья тащила по земле, поднимая клубы пыли, грабли. Одеты они были в светлые нарядные платья, поверх которых были подвязаны домашние фартуки. Головы в цветастых платках были наклонены, а глаза из-под насупленных бровей смотрели беспокойно.

– Эй, девки! Вы что, в лес на разбой что ли подались? Или целину на горелом лугу подымать? Только там сейчас овод тучей кружит. Идите лучше по землянику. На выселках она поспела! – Крикнул девкам вслед колченогий дед Матвей. Полноги ему отрезало, когда он сдуру полез под вставший некстати товарняк.

– Счастье мне выпало – с тех пор говорил он – и увечье небольшое, и пенсия инвалидная положена.

– Здрассте, дядя Матвей – обернулись к нему девушки разом. – Это мы к тете Лиде в гости. Помочь с огородом обещали.