Шипы похоти

— Я буду тут же, — выдавил я. — Просто подожди меня в машине.

Они обменялись мимолетными взглядами, затем Василий кивнул, и они покинули меня. Их шаги затихали с каждым шагом, который они делали по вековому камню кладбища Сент-Луис, оставляя меня наедине с призраками и мертвецами.

С ним .

долго смотрела на слово «муж и друг», ища что-то. Что-то пронзило мой разум, но оно отказалось выйти вперед.

Моя кожа покрылась мурашками. Мой взгляд уловил движение в мою сторону. Высокая фигура стояла возле машины, руки в карманах и пристально глядя на меня. Оно коснулось моей кожи, и по спине пробежала дрожь.

Мои брови нахмурились, и я поморщился от боли. В нем было что-то знакомое. Я видел его раньше. Я был в этом уверен, но не мог вспомнить, где именно.

Кто он? Подумала я, поднеся руку к щеке и нежно массируя исчезающий синяк. Его глаза проследили за моим движением и потемнели, когда под его щетиной подбородком дернулся мускул.

Кто был этот человек? Он казался знакомым. Важный.

Теперь мне хотелось, чтобы мои братья остались, чтобы я мог спросить их. Мужчина был высоким. Выше большинства мужчин, включая моих братьев. Одет во все черное и серое пальто до колен. Он выглядел элегантно. Темный. Опасный. Привычный.

Ощущение знакомства охватило мое сознание.

Голос в моей голове. Оставайся жива, Татьяна. Для меня. Оставайся в живых, моя луна.

Оно звало меня, называло меня своей луной. Его глаза были напряженными, даже с такого расстояния. В его темном взгляде было что-то неприятное, почти болезненное. Он как будто чего-то от меня требовал, но я не знала чего.

Чувство, от которого я не мог избавиться, поглотило меня. Вот только я не мог точно определить это.

Моя луна. Русский. Голос говорил по-русски. Мог ли это быть Адриан? Вот только он не называл меня так с той ночи в беседке. Это всегда было мелочью, и я уже перерос это прозвище.

Напряженный незнакомец наблюдал за мной, его густые брови нависли над глазами, и что-то в нем продолжало тянуть меня в его дикую тьму. Его темные глаза напомнили мне суровость русских зим — беспощадных и леденящих душу холодов.

Я сглотнул, затем огляделся вокруг. Все ушли. Остались только я и незнакомец.

Покачав головой, я снова посмотрел на склеп.

— До свидания, Адриан, — тихо пробормотала я, а затем бросилась в сторону братьев. Взгляд незнакомца остался на мне, как шип в моей коже.

Как ни странно, это была почти приятная боль.

Возможно, я стал мазохистом и искал боли, чтобы мучить себя.

ПЯТЬ

КОНСТАНТИН

Т

В воздухе разлился запах роз. Для меня это олицетворяло запах смерти. Я ненавидел их большую часть своей жизни. Они напомнили мне мою мать. Мать, которая предала свою клятву и была казнена на моих глазах. Это была первая смерть, свидетелем которой я стал, но уж точно не последняя.

Последним моим представлением о ней был ее гроб, покрытый шипами и розами, когда ее опускали в землю.

Все началось в ту ночь, когда умерла моя мать. Та роковая ночь, изменившая ход нашей жизни. Даже Татьяны, которая еще даже не родилась.

Кто-то тряс меня за тело, но я слишком крепко спал.

"Проснуться." Тихий шепот. Голос моей матери. Аромат роз. Мама всегда пахла розами. Мой мозг ошеломился, я моргнула, прогоняя сон из глаз. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оглядеться вокруг. Я был в своей спальне. Мои глаза встретились с зелеными глазами матери, ее растрепанные светлые волосы обрамляли ее лицо.

— Нам пора идти, детка, — сказала она приглушенным голосом.

У меня вертелось на языке сказать ей, что я не ребенок. Мне было шесть. Большой мальчик. По крайней мере, так все время говорил мой отец. Мой близнец Максим уже проснулся и плакал. В этом не было ничего нового; он всегда плакал.

— Все в порядке, Максим, — сонно пробормотала я, привыкшая его утешать. «Не плачь. Все будет хорошо."

Хотя я понятия не имел, что происходит. Мать осторожно вытащила меня из кровати и протянула мне туфли.

«Мама… куда мы идем?»

Ее взгляд цвета самого глубокого зеленого леса метался по сторонам, как будто она боялась, что кто-то появится в любой момент. «Где-нибудь в безопасности». Я озадаченно посмотрел на нее. Здесь мы были в безопасности. Отец был Паханом и защищал нас от всех. Я открыл рот, чтобы возразить, но она остановила меня. «Не спорь со мной, Ильяс Константин. Вы мои сыновья, и я не оставлю вас».

Я поспешно надела туфли и взяла Максима за руку, пока мама вывела нас на улицу. Мой младший брат, хотя и отстал всего на несколько минут, споткнулся позади меня, все еще плача, его шаги были неуклюжими.

— Все в порядке, Максим, — успокоил я его. "Мы вместе."

Прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, мама осторожно толкнула нас на заднее сиденье «Рейндж Ровера», который папа подарил ей всего несколько дней назад.

— Пристегните ремни, — шепотом приказала мама, затем кинулась к водителю и села. Когда я помогла Максиму с его, шины заскрипели, когда она взлетела, и я поспешно пристегнула свой ремень безопасности.

Улицы Москвы были пусты, когда мы вышли из нашего городского дома. Было темно и очень холодно, а эта зима была особенно холодной. Большая часть города спала, насколько я мог видеть, ни машин, ни людей. Я взглянул на приборную панель и увидел красную надпись «3:30 утра», смотрящую на нас.

«Мама, почему мы уходим посреди ночи?» Я расспрашивал ее, глядя на ее светлую голову.

Рука матери дрожала, костяшки пальцев побелели, когда она сжимала руль. Она тоже была бледнее; выражение ее лица было испуганным. Она продолжала оглядываться по сторонам, как будто ожидала, что кто-то появится и причинит ей боль. Но папа не допустил, чтобы с ней что-нибудь случилось. Он слишком сильно любил ее.

Я слышал, как друзья папы говорили, что он так любил маму, что ослеп. Быть таким в нашем мире было опасно. Обет Омерты был превыше всего, и никто не выжил, нарушив его. Даже не член семьи. — Шипы ядовиты, — пробормотал заместитель Папы. Черная роза означает смерть.

Тогда я изо всех сил пытался понять, что это значит.

— Я не хочу идти, — захныкал Максим. «Я хочу свои игрушки».

Мама не обращала на него внимания. Мой брат много плакал и слишком быстро привязывался. По крайней мере, именно это я слышал от мамы и папы.