Шизгара

Примерно такие же руки у Олега Свиридова, но в отличие от Ленки он колет в ускользающую вену не казенный, проверенный электроникой продукт, а сваренную им самим из в те времена беззаботно и повсеместно произраставшего мака ханку. У Бочкаря и Смура руки чистые. Кстати, выгнали их из разных школ за общий грех. За общий изъян, за отсутствие товарищеских чувств к однокласснику Смура (тезке!) Диме Рукавкову (не правда ли, славная фамилия, так и просится в какой-нибудь "Кортик" или "Бронзовую птицу"). Втроем молодые люди наелись венгерского транквилизатора, запили рислингом и, кажется, неполной бутылкой коньяка. Но если Смур с Бочкарем под черно-белое "видео" программы "Время" принялись внимать Уэйкману, то склонный к романтике Рукавок не послушался уговоров (попросту вырвался и убежал), отправился к девочке (что-то, видно, недосказал с утра, повздорив). Стоял ноябрь, самый его конец, лежал снег, и термометр показывал минус пятнадцать. На Бульварной, не дойдя квартала два до дома возлюбленной, Димка, изнывая от жары, снял пальто, а потом и вовсе присел у панельной стены дома номер семь. Тут десятиклассника шестьдесят шестой английской спецшколы поутру и нашли.

Итак, невзначай мы выполнили данное давно, еще в первой части обещание познакомить читателей с будущими объектами диспансерного учета известной своим передовым вычислительный (да-да) центром южносибирской психухи. Впрочем, попытаемся взглянуть на происходящее не из окна учительской или жэка.

Попробуем обобщать, назовем безрассудство - испытанием, а идиотов добровольцами. Естествоиспытателями. Да, да, послушаемся поэта, станем искать смысл в созвучиях. Бросим взгляд на героев нашего приключения (педант Лысый и сумасброд Штучка, эгоист Емеля и бескорыстная душа - Лапша, бешеная Лиса и неразговорчивый Дима, злюка Смолер, по прозвищу Смур), заглянем им в глаза и убедимся, холодея от внезапного открытия,- все они вместе и каждый в отдельности дерзкие (или наивные), умные (или психи безмозглые), но все до единого искусители естества, "изведыватели и дознаватели" души своей и плоти. В самом деле, заблуждается Саша Мельников, не исчерпывается даром логарифмировать гармонию талант испытывать естество. Нет, в поколении автора не было заурядностей, если речь о способности пробовать. Все, что нагромождено и рассеяно между плюсом и минусом у знака оо, по крайней мере, отчаянно старались изведать, испытать, повидать и через все пройти дети периода застоя и временных негативных тенденций в надежде открыть тот сказочный предел, где исполняются желания. И потому (заодно упреждая любителей раздавать оскорбительные для слуха определения вроде perdu) автор сам выбирает для своих сверстников нужный ярлычок - естествоиспытатели.

Ну, а теперь, задумчиво глядя в пустоту, встряхнем кудрявой головой и возвратимся на брега Томи, где некогда (лет тринадцать назад) гуляли наши герои.

Итак, кому же повезло вчера в молодежном кафе с названием "Льдинка"? Безусловно, Лапше. Беда прошла мимо, проволоклась, спотыкаясь, гримасничая, с трудом держа равновесие на широких ступенях, миновала, скверно ругнулась, плюнула на пол. ухнула дверью.

– Что это?
– прошептала Лапша, нехорошо заикаясь (впрочем, трясло ее с утра, а если честно, то третий день).

– Мотаем,- не стал тратить дорогие секунды на прояснение очевидного Песков, просто взял за руку, вывел на улицу и сразу же - в темное чрево ближайшего двора.

Кстати, кто он такой? Если вы пообещаете не смеяться. я вам скажу, он жених Лапши, Ленки Лаврухиной.

За год до Емели и Лысого Олег Песков, Песок, окончил обыкновенный (кои из шести выпускных составляли три) класс средней школы номер один (с физмат уклоном).

И в ту осень, когда наши друзья перемигивались на последней своей школьной линейке, если точнее, то несколько позже, в первых числах ноября, Песок, не умея симулировать язву и убоявшись верного, но настоящего сотряса, отправился исполнять свой священный долг в Забайкальский военный округ. Итак, на какой-то год и семь месяцев он старше Михаила Грачика, на год и три - Лапши. Между прочим, жил он с Лаврухой в одном подъезде лет до пяти (в будущем дворе Лысого), в одном подъезде, на одной лестничной клетке. Потом его отец пошел на повышение, а следом на расширение, в школу Олежа уже ходил с улицы Арочная. Кстати, удачная служебная карьера его отца в пору двенадцатилетия единственного сыночка и семнадцатилетия единственной дочери оборвалась в строгом соответствии с нелепыми законами жанра мелодрамы. Четверо приличных людей, сотрудников одного солидного ведомства, отправились пострелять (расслабиться), и надо же. чтобы именно папаша Песков, целясь в царя тайги, сохатого, угодил жаканом в лоб своего подчиненного. И так из невинного браконьерства превратил забаву и отдых в непредумышленное (произносится "неумышленное") убийство. Ну, а Создатель, видно, посчитав определенное судом за любовь к пирожкам с лосиной печенкой наказание недостаточным, помучил Павла Трофимовича Пескова в исправительно-трудовой колонии года два и накануне амнистии, ожидаемой к столетнему юбилею основателя нашего государства, взял и отнял у несчастного самое дорогое жизнь, избрав своим орудием (какое унижение) аппендикс (слово "гнойный" величия слепому отростку, конечно, не добавляет).

Итак, в отличие от большинства наших утомленных нравоучениями и личным примером героев Олежке Пескову хорошо - он сирота. Лапше в этом смысле тоже неплохо. Ее папа, Рудольф Андреевич Лаврухин, не дождавшись даже первого школьного звонка (фартука и гладиолуса) дочери, синими его меланхоличными глазами смотревшей на мир, как-то раз, должно быть устав от местного, отдававшего резиной ректификата, решил начать все сначала. Иначе говоря, однажды с работы (а служил Рудя Лаврухин подменным шофером в гараже облисполкома) пошел он не домой, а на вокзал. Пару лет попутешествовав но родной, богатой лесами, полями и реками нашей стране, осел наконец в таксопарке города Симферополя, где даже раз по трезвянке стал вторым (или третьим) в конкурсе на лучшего по профессии (слесаря). Удел его жены, мамы Лаврухиной, Маргариты Ивановны, с той поры был один - катиться дальше вниз. От горбуши с осетриной переходить к более доступным - сыру голландскому и колбасе докторской, от доступных к менее свежим - ватрушкам творожным и напитку яблочному, а от сих далее к пиву без числа на этикетке и плавленым, пардон, сыркам. То есть за какие-нибудь семь-восемь лет, начав официанткой исполкомовской столовой, закончить буфетчицей вагона-ресторана, в состоянии алкогольного опьянения не управляющей ни языком, ни конечностями. Интересы службы и внеслужебные увлечения сделали ее встречи с дочерью весьма нечастыми и к тому же сердце, как правило, не утешающими.

Итак, две, никем, кроме самой Лапши, обычно не согреваемые комнаты ее квартиры на улице Николая Островского и привели Олежу в старый дом, в старый подъезд. Впрочем, открыла хату ему, в те времена пусть тощему, но еще чистенькому и улыбчивому Песку, в начале десятого класса одноклассница Нина Русаченко, за что впервые в своей жизни попробовала киргизской кочубеевки, зеленых соцветий, именовать кои в русском языке принято не по-немецки, не по-французски, а в звучном испанском варианте.

Продукт с именем, сложенным как бы из двух девичьих, принадлежал Пескову и был вывезен с Иссык-Куля, где Олежа проводил обыкновенно лето, гостя на турбазе, хозяином (директором) которой состоял его собственный дядя, Геннадий Трофимович Песков. Именно там, числясь все лето спасателем Тусуновым (и имея треть этой ставки "на карман"), Олежа овладел искусством отличать друг от друга травы и цветы, узнал способы их приготовления и употребления. Оттуда он (прямо скажем, южносибирский пионер такого traffica) перед десятым классом привез в чемодане меж грязными рубахами пакет с пахучей зеленью и полиэтиленовый прозрачный мешочек с серо-золотистыми комочками.

Теперь мы знаем, кто научил будущую медсестру, хозяйку свободной фатеры (флэта) таким словам, как план, шала, центряк. косяк, мастырить. взорвать и догонять. Однако, заметим, угол (четыре на каждую комнат, не считая служб, итого восемь жилых) на улице имени писателя - прообраза Павки Корчагина, очень скоро из уютного Песку места раскуривания благовоний превратился в нечто куда менее случайное и преходящее, в нечто посылаемое Господом в трудную минуту от широты душевной, а именно в пристанище, убежище. Случилась смена ценностей весной, той весной, в кою конец десятого класса у младшего брата совпал со счастливым прибавлением семейства у старшей сестры. Начиная с апреля Олежа ночевал на Островского чаще, чем в квартире на Арочной, которую (вот тебе и одна кровь) его жадная и практичная стерва сестра Стася давно уже называла своей. Спал, ел, валялся на обтертом диване, курил, выпуская синий дым в желтый шар шестидесятиваттной кухонной лампы, чувствовал себя как дома на свободной жилплощади буфетчицы скорого поезда Южносибирск - Москва, где дочь ее, Ленка Лапша - бесплатное приложение к пустующим квадратным метрам (углам), утешала его и голубила. Природой, (может быть, даже за счет других женских особей, рожденных в конце пятидесятых) наделенная с щедростью необыкновенной такими исконными добродетелями, как жалость, доверчивость и терпение.

Именно в голове Ленки Лаврухиной в те еще холодные апрельские ночи (не без влияния, безусловно, иссык-кульского Киплинга Пескова) возник план их (подчеркнем местоимение), их с Олежкой совместного спасения. Бегства в край, где на дальней станции сойду, трава по пояс. Но, задумав уйти в тебя, как в воду с аквалангом, зеленая душа. Ленка Лапша зачем-то хотела прежде получить квалификацию младшего медицинского работника. Ну а Песков, полагавший способность совершать в случае крайней необходимости некоторые умственные усилия обязательной и для прекрасной половины человечества, конечно, несколько томился Ленкиной, скажем так, незатейливостью и потому надумал спасаться в одиночку. Теперь, наверное, понятно, почему в ноябре Олег Павлович Песков пренебрег советами тертых и ушлых и оказался в сугубо мужской компании своих под машинку стриженных ровесников в районе вовсе не Иссык-Куля, а совсем другой азиатской водной достопримечательности - озера Байкал.

Тут небольшое отступление. Иной всякого навидавшиися читатель, должно быть, еще в самом начале нашей истории догадался, глядя на привилегии (в виде "дыр-дыра"). коими поощрялись дети, высоко несшие спортивное знамя школы номер один юрода Южносипирека, что директор этой физматшколы человек очень тщеславный. Согласимся, но добавим, директор - Станислав Владиславович Старовойтов, размышляя перед сном о времени и о себе, утешался не быстрыми районными секундами, не стопками грамот, регулярно отмеряемых школе после всевозможных предметных городских, кустовых, областных и зональных олимпиад. Забывался Станислав Владиславович под душу воина (старшего лейтенанта запаса) бередящие звуки марша "Прощание славянки". Тум-тум-трум-тум, тум-турум-ту-тум. Поверите ли, но гордость товарища Старовойтова на склоне педагогическое деятельности составляли не бездушные цифры канцелярских показателей, не баллы, не ведомости (не даже звание "заслуженного" республиканского достоинства), нет, гордостью наставника юношества была музыка, высокое, господа, искусство. Если же конкретно, без поэтической уклончивости, то нерукотворный памятник себе воздвиг директор в виде созданного и много лет его заботливой рукой направляемого сводного (где тарелочки семиклассника соседствовали с кларнетом выпускника) школьного (лауреата всех в округе конкурсов и фестивалей), по праздникам сверкающего золотом, шитого девочками на уроках труда галуна духового оркестра.

Итак, состоявшееся благодаря увлеченному, неравнодушному человеку знакомство Олега Пескова с приемами игры на трубе и четырехлетний опыт (с шестого класса) упражнений на трехкнопочном инструменте избавили нашего новобранца от воспитывающих настоящие мужские качества (смелость, стойкость, чувство товарищества) маршбросков и кующих характер ночных учебных тревог. Однако и завидное отдельное место на плацу и в клубе (не избавлявшее, впрочем, от messroom duty) опостылело рядовому Пескову, а когда он, блистательно солировавший в любимой замполитом теме "Эх, Андрюша, нам ли жить в печали", на исходе первого года за самовол (дедушки шнурка за халвой послали) лишился обещанного отпуска, то и лицом изменился и разными (проистекающими от отсутствия внутренней гармонии) недугами стал мучиться. Медицина, возможно, оспорит вывод автора, но он при своем мнении остается,именно несколько месяцев грусти, мрачности, необщительности и отлились бедняге желтыми щеками и болями справа, там, где, врачи утверждают, таится до поры до времени печень. Так или иначе, но, пролежав больше месяца в госпитале (искурив весь, летний запас бедной смолами местной кочубеевки), Олег Песков, рядовой, не дослужив полгода до законного увольнения, был освобожден от дальнейшего прохождения действительной службы ввиду выявленной органической неспособности носить противогаз.

На сем покончив с прошлым, мы возвращаемся к медным пуговкам его японских джинсов, ибо как раз блистая их заморским золотом посреди последней майской декады, по аэрофлотовскому трапу спустился Песок на родной (взлетно-посадочной геометрией расчерченный) асфальт аэропорта "Южносибирск". Никому ничего не сообщив, не предупредив свою бойкую многодетную сестру, не оповестив сбежавшую от ежедневных попреков в г. Карло-Либкнехтовку Донецкой области (к своей собственной сестре) мать, Олежа Песков прибыл в столицу индустриального Южбасса. Поеживаясь на ветру и вдыхая забытый аромат побочных продуктов большой химии, он дождался на площади перед портом автобуса номер сто один и минут через сорок, разминувшись на лестнице с детской коляской, уже поднялся на второй этаж дома номер двадцать пять по улице Николая Островского.