Шкатулка Люцифера

– Вы снова думаете, я фантазирую, выдаю желаемое за действительное? – огорчился Старыгин, по-своему истолковав ее молчание.

– Да нет… – Агриппина очнулась от своих грустных мыслей, – просто я думаю, что нам это дает…

Оттого, что она не возражала, не перечила, не ехидничала, Старыгин обиделся еще больше.

– Очень многое дает! – с жаром заявил он. – Теперь все сходится! Только непонятно, к чему тут перстень… Вот что, я свяжусь с коллегой из Любека, он пришлет мне материалы из тамошнего архива! Да здравствует технический прогресс!

– Что ж, тогда я, пожалуй, пойду, – вздохнула Агриппина. – Поздно уже.

– Я обещал вас развлечь, – спохватился Старыгин, – а сам…

Но она видела, что говорит он это только из вежливости. Что на самом деле он ждет, когда она уйдет, чтобы без помех написать письмо коллеге из Любека.

«Работа для него всегда на первом месте, – думала Агриппина, трясясь в маршрутке, – оттого, наверное, и не женился. Какая женщина потерпит, чтобы с ней так обращались?»

В обиде она и не вспомнила, что для нее самой работа на первом месте, что после некоторого опыта она поклялась себе, что ни один мужчина не заставит ее не только страдать, но даже изменить свои планы.

Известно, что нас в первую очередь раздражают в других людях черты, присущие нам самим. Людей, страдающих чревоугодием, безумно раздражает чужое обжорство, лентяев – чужая лень, болтунов – чужая неумеренная разговорчивость. Так и Агриппину, которая, по сути, была настоящим трудоголиком, раздражало проявление в других людях этого качества.

На следующее утро мастер Бернт Нотке остановился возле высокого каменного дома на Ратушной улице. Рядом с ним стоял шустрый Фриц с тяжелым узлом на плече.

– Это дом кожевника Штольца? – спросил мастер белобрысого слугу, выглянувшего в окошко первого этажа.

– А то! – ответил тот, широко зевнув. – Чей же еще?

– У вас остановился богатый чужестранец, господин Луи Циффер из Брюсселя?

Слуга проглотил зевок, испуганно заморгал, проговорил, понизив голос:

– У нас, у нас… господин Штольц принял его как какого-нибудь важного князя! Отдал ему лучшую комнату в доме… а по мне, так это никакой не богатый чужестранец, а шарлатан и мошенник… и денег на чай слугам дает самую малость…

– Не болтай лишнего, – оборвал его мастер Бернт. – Лучше проводи меня к этому господину!..

– Ох ты боже мой! – переполошился белобрысый. – Извините, господин, коли я сказал что обидное…

Он скрылся из окна, а через минуту дверь отворилась, и тот же болтливый слуга, низко кланяясь, появился на крыльце:

– Прошу вас, господин! Заходите, вас уже ждут!

Мастер Бернт со своим мальчишкой поднялись по крыльцу и вошли в дом. Белобрысый проводил их по темному коридору, подвел к узкой деревянной лестнице, ловко взбежал на второй этаж, распахнул перед гостями дубовую дверь и боязливо отступил в сторону.

Мастер Нотке вошел в просторную комнату.

Полы ее были застланы дорогими персидскими коврами, стены отделаны дубовыми панелями. В камине полыхал огонь, но, несмотря на это, мастера охватил нестерпимый холод.

Возле камина в глубоком кресле из черного дерева восседал человек в черном кафтане. Белые волосы падали на воротник, бесцветные глаза неподвижно уставились в огонь.

Услышав скрип двери, Черный Человек повернулся, взглянул на гостя. В прозрачных глазах заиграли отсветы пламени: в левом – темно-красный, в правом – зеленый. Рот, похожий на ножевую рану, приоткрылся, и тихий голос прошелестел:

– Здравствуй, мастер Нотке. Садись.

Черный Человек указал художнику на второе кресло.

Мастер подошел, опустился в него и, прежде чем заговорить, протянул руки к огню, чтобы согреться.

Однако от пылающих в камине дров исходило не живительное тепло, а смертельный, цепенящий холод, будто не камин был перед мастером, а окно, распахнутое в бескрайнюю ледяную пустыню, в ледяной ад.

Мастер испуганно отдернул руки, повернулся к хозяину.

Тот смотрел на него насмешливо.

– Будь как дома, мастер Нотке! Погрейся, отдохни с дороги, прежде чем мы приступим к делам. Не хочешь ли ты выпить грогу?

– Грогу? Не помешало бы… – Художник зябко поежился, кутаясь в свой кафтан.

Черный Человек негромко хлопнул в ладони, и из угла комнаты появился черный пудель. Пудель выступал на задних лапах, передними же поддерживал массивный серебряный поднос, на котором дымилась большая чаша с грогом. Подойдя к мастеру, пудель потешно поклонился и подал ему чашу.

Фриц, который примостился на скамеечке возле кресла хозяина, восхищенно присвистнул.

Мастер Бернт протянул руку за грогом, но тут по полу возле кресла скользнула мышь. Пудель тявкнул, попятился, не удержался на задних лапах и выронил поднос.

Чаша с пуншем опрокинулась, напиток разлился по ковру и тут же замерз, превратившись в хрупкую ледяную корку.

– Какой ты неловкий, Вильгельм! – раздраженно воскликнул Черный Человек и запустил в пуделя туфлей. Пес жалобно взвизгнул и скрылся за портьерой.

– Ну что ж, коли с грогом не вышло, приступим к нашему делу! – Черный Человек потер руки. – Итак, мастер Нотке, ты обдумал мое предложение и решил его принять…

В голосе его не было сомнений, он говорил о согласии художника как о свершившемся факте.

– Извините, почтенный господин! – прервал его художник. – Извините меня, но я не могу взяться за такую работу. Не по мне она, воля ваша, не лежит у меня к ней сердце.

– Что?! – прогремел ледяной голос, заполнив собою всю комнату. – Что ты сказал, ничтожный? У тебя не лежит к ней сердце? Да если я пожелаю, твое сердце вовсе перестанет биться!

Черный Человек протянул руку к художнику, и мастер Бернт почувствовал, как ледяные пальцы сжали его сердце. Он широко открыл рот, но не мог вздохнуть.

– Ты в моих руках, в моей воле! – воскликнул Черный Человек и разжал руку, отпустил сердце художника, как отпускают птицу на волю. – Ты сделаешь то, что я хочу, и получишь щедрую награду!