Школа Добра

И после этих слов он рассмеялся. Проклятье, почему, каждый следующий раз я уверена, что именно актуальный позор – самый большой позор в моей жизни?

Когда дверь услужливо скрипнула, закрываясь за директором Школы Добра, Алекс, не обращая внимания на мое жалкое сопротивление, содрал с меня одеяло и тяжелым парусом отшвырнул его в сторону, обежал торопливым взглядом мое замершее в смущении тело, а потом нарочито медленно, слегка царапая кожу, провел черту от ямочки в основании моей шеи до пупочной впадины, меня просто подбросило над кроватью, все тело взлетело вверх, вслед за его рукой. Так, что перекрученной простыни касались только две мои розовые пятки, да затылок с лопатками.

Едва заметный след еще полыхал и пульсировал, а Алекс склонился над ним, прослеживая путь своего пальца языком. Я не то что про позор и ректора не вспомнила. Я в тот момент, кажется, даже забыла, как меня зовут. А самое желанное в мире темнейшество отшатнулось от меня вдруг, как от огня, и, бешено сверкая глазами, пообещало срывающимся на хрип голосом:

– Проклятье! Юлка, ты... закончим дома.

Внутри заныло сладко и задрожало. И я на всякий случай зажмурилась, чтобы не видеть, как Алекс встает и уходит в ванную. Ну и, чтобы он не понял по моим глазам, как сильно я хочу, чтобы он остался.

Ни о каких десяти минутах на сборы, конечно, и речи идти не могло. Да я только минут пятнадцать в себя приходила. Что уж говорить о том, что паковать сумки, ловя на себе то задумчиво-понимающие, то нетерпеливо-страстные взгляды улыбающегося Александра, было мучительно, томительно и восхитительно одновременно. В конце концов, я просто побросала платья вперемешку с книгами, украшениями и прочей ерундой в большой сундук, утрамбовала основательно, чтобы крышка смогла закрыться, и с победным видом уселась сверху.

Александр украл у меня, наверное, сотый за утро поцелуй и спросил:

– Ну что? Идем сдаваться?

– Идем, – рассмеялась я в ответ. Было немножко неловко от мысли, что сейчас придется смотреть в глаза Вельзевулу Аззариэлевичу, но в конце концов, я же не занималась ничем таким, а если и занималась, то в своей собственной спальне со своим собственным мужем. Так что, если и стоило кому краснеть и извиняться, так это директору Школы Добра.

– Сорок восемь минут! – сообщил нам пан Ясневский, опустив приветствие.

– И вам доброго утра! – я все-таки покраснела, прежде чем кивнуть и поинтересоваться:

– Как самочувствие? Голова... не болит?

– Нахалка! – Вельзевул Аззариэлевич громко рассмеялся, после чего, наплевав на мой смущенный писк, искренне и по-медвежьи крепко меня обнял. – Идемте, в холле для нас уже переход открыли.

Перестал улыбаться. Нахмурился.

– Не будем заставлять ее величество ждать и попрощаемся. Наконец.

И как-то сразу краски утра померкли, а настроение из расслабленного трансформировалось в тревожное.

В холле действительно сверкал всеми цветами радуги мгновенный переход, возле которого, заложив руки за спину, стояла Иза Юрьевна. Вот уж кого совсем не хотелось видеть. Впрочем, все, кого я в этом семействе видеть хотела, собирались покинуть темный дворец вместе со мной.

Вид у директрисы Института имени Шамаханской царицы был, мягко говоря, не самый приветливый, а на меня она вообще зыркнула так, словно я у нее последний кусок хлеба отобрала. Поэтому я на всякий случай придвинулась ближе к Алексу.

– Она не придет, – произнес Вельзевул Аззариэлевич, и я не услышала в его голосе вопросительных ноток.

– Просила передать, что ей сейчас не до того, – Иза Юрьевна пожала плечами и, наконец, оторвала от меня взгляд, чтобы посмотреть на Алекса.

Я тоже на него посмотрела и с трудом подавила в себе желание погладить побледневшую скулу.

– И к лучшему, – Вельзевул Аззариэлевич качнул головой и нахмурился в сторону Александра, который собирался что-то сказать своей бабке. – Возможно, в этот раз получится разорвать все связи окончательно.

– Дурачок, – Иза Юрьевна была ласкова как никогда, а меня почему-то затрясло от этого нежного голоса и захотелось спрятаться, а заодно спрятать Алекса и, может быть, своего второго папу тоже, на всякий случай.

– Она же королева, пойми! Ее нельзя равнять с остальными. Она особенная. К ней по-особенному надо относиться.

– Согласен, – директор Школы Добра отрывисто кивнул и подтолкнул нас к переходу. – А теперь извини нас, мы торопимся.

Он согласен? Растерянно посмотрела на своего директора, а он только шеей дернул как-то деревянно, и я подумала, что он ничего больше не скажет, но ошиблась. Потому что когда мы шагнули из разорванного пространства прямо к крыльцу АДа, Вельзевул Аззариэлевич произнес:

– К мертвым у меня особенное отношение.

Меня просто убили его слова. Вот так вот, наповал, ножом по сердцу. Взорвались внутри меня миллионом противоречивых чувств: жалость, сожаление, боль, обида, нежность – все вперемешку, а выхода нет. Захотелось сделать хоть что-то, сказать что-то. Неважно, что – самую большую глупость или ерунду, только бы выпустить из себя этот яд. Взгляд упал на раскидистую акацию, которая склонила дурманяще ароматные ветви прямо к директорскому окну на втором этаже АДа.

– Предупреждаю сразу! – рассматривая дерево, произнесла я. – Если у меня когда-нибудь родится ребенок, то он на пушечный выстрел близко к темному дворцу не подойдет. И вообще...

Александр задумчиво проследил за моим взглядом и сообщил:

– Это не дуб, не клен и даже не баобаб.

– Вообще-то, это акация, – уточнил Вельзевул Аззариэлевич и посмотрел на меня, удивленно приподняв брови.

– Я знаю! – проворчала я, раздосадованная тем, что они так ловко научились читать мои мысли.

– Но мне помнится, один ясень точно рос где-то за корпусом химиков, – прошептал мне на ушко Алекс.

Зараза! Все-то он понимает, только почему-то не стремится объяснить, почему у них с отцом фамилии разные. Вдруг вспомнилось, что не далее, как сегодня ночью мой собственный директор обозвал меня Юлианой Волчок, и к досаде добавилась обида. Я посмотрела украдкой на колечко с голубой волной бриллиантиков и вздохнула. Нет в жизни справедливости.

– Пойдем, счастье мое, – мое темнейшество, смеясь, подтолкнуло меня к крыльцу.