Школа корабелов

Воспитанники приглушенно хихикнули.

— Так вы, мерзавцы, ик… ик! Еще смеяться? Весь класс выпорю! Две недели без обедов! Сдохнете с голоду, как собаки!

Евлампий вышел, стукнув дверью. Ученики растерянно смотрели друг на друга. Страх, не перед розгами — к ним они успели достаточно привыкнуть, — а перед наказанием голодом взволновал многих. Влача полуголодное существование, они очень страдали, когда лишались обедов на день или на два. Но две недели без обедов — такого еще не было.

Три дня воспитанники верхнего класса терпели, а на четвертый не вышли из спальни, оставаясь в койках. Гурьев, узнав о голодном бунте, поднял шум. Он крепко отчитал струхнувшего Путихова и приказал немедленно накормить учеников. Семен Емельянович разыскал Катасанова и доложил ему о чрезвычайном происшествии. Директор равнодушно выслушал его и спросил с неприязнью:

— Долго ли будешь надоедать, профессор? Условия твои выполнил, помощники у тебя есть, деньги тебе платят исправно. Чего тебе еще надо?

Гурьев закусил губу, едва сдерживая негодование.

— Подумал ли ты, генерал, прежде чем такое сказать! Деньги платят исправно… Уж лучше бы ты в лицо мне плюнул. Ты послушай, что в руководимом тобою заведении творится. Путихов, твоим именем прикрываясь…

Генерал, перебивая Гурьева, закричал:

— И слушать не хочу! Все, что скажешь, наперед знаю. Путиховым я весьма доволен, а если он тебе не по нутру и порядки не нравятся, что ж, я тебя не держу. Сыщем на твое место другого учителя.

Семен Емельянович пошатнулся, словно его ударили обухом по голове. Он не ожидал такого поворота дела.

— Стало быть, ты мыслишь, что Путихов ценнее для училища, нежели я? — спросил он растерянно.

— По мне лучше прямо идущая телка, чем шарахающийся бык!

Больше говорить было не о чем. Возвратившись домой, Гурьев сел писать записку об увольнении его из училища. Изломав несколько перьев, он набросал черновик, но в душу закралось сомнение, и он отложил бумагу в сторону.

«Нет, генерал, добровольно я с твоей дороги не сойду. Тебе тишь да благодать нужна. А куда правду на Екатерининском канале денешь? Правда со дна моря выносит».

Глава седьмая «КЛАССИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ»

1

Гурьев подготовил докладную записку адмиралу Кушелеву, в которой говорилось об отвратительном состоянии училища корабельной архитектуры, и просил принять срочные меры. Отдать записку он решил лично и особо поговорить с адмиралом о директоре Катасанове. Но к Кушелеву попасть профессору не удалось. Произошли события, отразившиеся на всей жизни государства: 11 марта 1801 года в Михайловском замке был задушен Павел Первый. На престол вступил его сын Александр.

В эти дни на широком тротуаре солнечной стороны Невского проспекта, от Московской заставы до Полицейского моста, сновали толпы народа. Чиновники и офицеры, лишенные прав при Павле, были вновь возвращены на службу. Ходили слухи о коренных государственных реформах. Поговаривали об отмене крепостного права. Семен Емельянович относился скептически ко всему этому шуму, чувствуя в нем что-то бутафорское, фальшивое…

Когда Гурьев явился в адмиралтейств-коллегию, он застал на посту вице-председателя уже не Кушелева, а адмирала Николая Семеновича Мордвинова. С ним Гурьев был знаком по Академии наук. Мордвинов был не только одним из самых образованных моряков русского флота, но и видным ученым в области экономических наук. Сочинения Мордвинова находили читателей в самых отдаленных уголках страны. Семену Емельяновичу в них не все нравилось, но он с глубоким уважением относился к их автору.

Профессор обрадовался назначению Мордвинова на столь важный пост. Эту радость он не постеснялся открыто высказать адмиралу. Приветливо встретил Гурьева и Мордвинов. Поговорили о новостях, о слухах, которыми был переполнен Петербург. Семен Емельянович высказал предположение, что молодым друзьям императора, готовившим проект земельной реформы, удастся провести ее в жизнь, если они только не затянут этого дела.

— Умный ты человек, Семен Емельянович, а в басни веришь, — возразил адмирал. — Реформу невозможно сейчас провести. Да и не о том забота должна быть. Введение разнообразных ремесел и искусств, мануфактур и фабрик — вот что ныне главенствовать должно. Иначе народ наш земледельческий зависеть будет от других держав и всякого уважения лишен. России нужен и ремесленник, и фабрикант, и земледелец, и купец, но фабрикант полезнее купца. Народ, имеющий только земледельцев и купцов, коснеет в бедности. Земледелец без ремесленника есть производитель грубый и неуспешный, обремененный игом трудов своих из-за несовершенства орудий… Однако рассказывай, — зачем пожаловал? Чай, не просто поздравить меня пришел.

— По долгу службы и из человеколюбия, Николай Семенович. Училище корабельной архитектуры больших реформ требует. Сейчас его учебным заведением даже нельзя назвать. Много терпит оно оттого, что лучшей частью дома пользуется обер-серваер Катасанов. По этой причине многие ученики живут в отдаленных частях города, и невозможно даже место найти, где практический класс учредить. В записке подробно изложено состояние училища.

— Так я и предполагал, — задумчиво произнес адмирал. — Нельзя было Катасанова назначать директором. Тут и моя ошибка. Напиши, профессор, подробную бумагу о том, как привести училище в должный порядок. Составь проект нового устава и штата… Но торопись, пока я еще на этом посту.

— Это почему же, Николай Семенович? Ныне тебе только вожжи в руки. Император-то молодой, сказывают, в людях талант ценит.

Адмирал иронически улыбнулся. Его худое, несколько удлиненное лицо, с острым подбородком под запавшим ртом, помрачнело.

— Не верю я, Семен Емельянович, в большие перемены при новом монархе. Александр тонок, как булавка, и фальшив, как пена морская. Английская партия при дворе большую власть забрала. Граф Семен Романович Воронцов, что послом в Лондоне много лет служил, вернулся в Петербург и председателем комитета по преобразованию флота назначен. А членом-докладчиком императору в том комитете выделен Павел Васильевич Чичагов, англоман первейший.

— Ну нет, Николай Семенович, сынок почтенного адмирала Василия Яковлевича Чичагова не может худа флоту желать. Он человек честный. При покойном Павле чуть ли не с год в Петропавловской крепости просидел. Недаром он ныне к кружку молодых друзей императора примкнул.

— Так-то оно так, а на деле выходит иначе. Представил комитет доклад императору, в котором доказывает, что отечество наше есть держава сухопутная и могущественный флот ей вовсе не нужен. Одно то сказать довольно, что все блистательные победы Федора Федоровича Ушакова на Средиземном море граф Воронцов перед государем охаял как бесполезные и денег, на них затраченных, не стоящие. — Мордвинов тяжело вздохнул. — Павел покойный хоть и самодур был превеликий, но флот по-своему любил. А Александр флота не знает и не любит.

Прощаясь с Гурьевым, адмирал еще раз напомнил о бумагах:

— Не задерживай составления проектов, Семен Емельянович. А с Катасановым я поговорю. Мы назначим тебя инспектором классов и предупредим директора, чтобы он, если не помогал, то хоть не мешал бы тебе навести порядок в учебных делах.

Гурьев вышел на Невский проспект в отличном настроении. Несмотря на поздний час, было еще совсем светло, начинались белые ночи. Семен Емельянович решил пройти до Стремянной пешком. Размышляя о том, с чего начинать перестройку учебного дела в училище, он пришел к выводу, что прежде всего надо повести решительную борьбу с грязью, со вшивостью учеников, с пьянством и картежной игрой, с жестокими экзекуциями, с повальными болезнями на почве скученности и голода. Все это исходило от Путихова, — следовательно, его нужно убрать немедленно. Последняя мысль породила стремление к быстрым и решительным действиям. Захваченный порывом, Семен Емельянович кликнул извозчика и поехал в училище.