Школа корабелов

Учителей, как всегда, на месте не было. Профессора встретили Гроздов и Аксенов и почтительно последовали за ним в канцелярию. Семен Емельянович приказал Аксенову сходить за Путиховым.

Когда титулярный советник узнал, что его вызывает Гурьев, он наотрез отказался идти.

— Ступай ты со своим профессором к чертям, не о чем мне с ним говорить, — грубо сказал он Аксенову.

Вспыльчивый Аксенов схватил тщедушного подмастерья за грудь и так тряхнул его, что у Путихова глаза на лоб полезли.

— Пойдешь, подлая твоя душа!

— Пойду! Пусти, окаянный…

Опасливо косясь на Аксенова, подмастерье торопливо поднялся в канцелярию. Гурьев встретил его на пороге.

— Доставай книги расходные, титулярный советник, ревизию производить буду. Поначалу скажи, — много ли денег за два с половиной года по всем статьям истрачено?

— Тысяч десять, господин профессор, — уклончиво ответил подмастерье.

— Стало быть, за два года у вас двадцать семь тысяч сэкономлено. Для чего вам понадобилось столь большую сумму копить?

— Сие для высшего начальства приятность имеет, а нам пошто начальству не угождать, — хихикнул Путихов, постепенно обретая свой наглый тон.

— Негодяй! — вскипел Гурьев. — Да тебя, прохвоста, судить надо. Учеников голодом и холодом моришь, ходят они разуты и раздеты, каждый огарок свечи, как святыню, берегут, а ты деньги экономишь, чтоб начальству угодить. Под суд, злодей, пойдешь!

— Смилуйтесь, господин профессор, зачем под суд, — насмешливо глядя на Гурьева, возразил Путихов. — Не сам я сие творил, а с ведома и благословения господина генерал-лейтенанта Катасанова. Коль меня судить, так и его заодно, а может, кого и повыше.

Гурьев с отвращением подумал:

«Сколько вреда училищу принес, а его даже выгнать нельзя, не то чтобы под суд отдать. Кто же станет порочить прославленного корабельного мастера? Ишь, как ухмыляется! Знает, подлей, что директор высшей властью назначен. Не рано ли я начал атаку? Мордвинов как сказал: „Наводи порядок в учебных делах“. Помнится, он даже подчеркнул „в учебных делах“, дал понять, чтобы я не брал на себя директорские обязанности. Может быть, отступить? Ни за что! Да и поздно, пожалуй…»

— Сдавай, Евлампий Тихонович, все книги и ведомости и ступай. Когда ты понадобишься, тебя вызовут. А ну, поворачивайся живее! — прикрикнул Гурьев, видя, что Путихов все еще медлит.

Семен Емельянович приказал адъюнктам произвести тщательную ревизию, а подмастерью объявил, что с завтрашнего дня все хозяйственные дела, впредь до особого распоряжения, будет вести Аксенов. Он же, Путихов, пока остается учителем корабельного черчения, да и то при условии доброго усердия.

— Отныне будем вести классный журнал, — сказал он Гроздову. — В него ты, Иван Петрович, будешь записывать все, чему мы учили воспитанников за неделю и все мои замечания, касающиеся учителей и порядков в училище. Эти «классические записки» будем представлять его превосходительству, господину морскому министру.

2

Отстранение Путихова от всех руководящих работ и приказание Гурьева писать обо всем, что делается в училище, морскому министру вызвали много толков. Учителя в большинстве своем открыто высказывали возмущение. Особенно неистово возражал учитель чистописания Козлов. Он уговаривал коллег подать жалобу директору, грозился написать в адмиралтейств-коллегию о самоуправстве профессора и жаловаться даже самому царю. Сдержанно, но злобно ругал Гурьева и мичман Апацкий, которому с приходом профессора все труднее и труднее становилось преподавать арифметику и физику в нижних классах.

Сам Путихов в училище не показывался. Он сидел дома, пил водку и с нетерпением ожидал приезда Катасанова, задержавшегося в Кронштадте на испытаниях своего гигантского корабля «Благодать».

Козлов заглянул к другу, с жадностью набросился на вино и торжественно поклялся, что не пойдет на урок до тех пор, пока генерал не выгонит профессора. Приятели пропьянствовали две недели, а когда узнали от Апацкого, что попали в «классические записки», сразу отрезвели.

Тайком от собутыльника Козлов прибежал к Гурьеву на Стремянную.

— Ваше благородие, — взмолился он, — дозвольте оправдание принести по поводу отсутствия моего на уроках. Путихов свечей не дает, а коли даст, так самую малость. По оной причине чистописание весьма затруднительно…

— Врешь, господин Козлов. Истинная причина твоих отлучек мне давно известна.

— Ваше благородие, вычеркните из «классических записок»… Вот крест, более уроков пропускать не буду.

— Ничего не могу поделать, господин Козлов. Записки уже посланы министру.

Едва ушел учитель чистописания, как в дверь к Гурьеву робко постучался Путихов. Подмастерье был гладко выбрит, аккуратно подстрижен и одет в чистый чиновничий мундир. От его самоуверенности и наглости не осталось и следа.

— Ваше благородие, господин профессор, как милости прошу, соблаговолите выслушать, — потупив голову, жалобно начал он. — Виноват перед вами, кругом виноват…

— Будет тебе причитать, — прервал Путихова Семен Емельянович. — Толком говори, что тебе нужно. Пойдем-ка в кабинет.

Профессор провел подмастерья в кабинет, где Путихов продолжал стоять, униженно согнув спину.

— Ваше благородие, вы изволили приказать внести в «классические записки»…

— Нельзя ли короче, господин Путихов?

— Сейчас, господин профессор, сейчас… Словом, в оправдание того, что столь долгое время не ходил я в классы, прошу внести в эти записки следующее: первое, что занят я от его превосходительства, господина генерал-лейтенанта, обер-серваера, директора и кавалера Александра Семеновича Катасанова смотрением над строением судов на частных купеческих верфях. Второе, что нередко употребляю даже и самые ночи для обрабатывания и переписывания дел, относящихся к должности обер-серваера, и потому мало остается у меня времени для отправления должности моей в училище. Сие прошу записать, господин профессор…

Путихов ушел, оставив чувство гадливости в душе профессора.

Гурьев сел за письменный стол. Обобщая опыт многих русских изобретателей, Семен Емельянович уже четвертый год трудился над темой, которая его особенно занимала в теории машин и механизмов. Труд этот он озаглавил: «Общее правило равновесия с приложением онаго к машинам».

Визит Путихова и Козлова отвлек мысли Гурьева. Работа не клеилась. Семен Емельянович отложил ее и взялся за составление докладной записки для Мордвинова. В ней уже было записано три параграфа: