Школа обмана

Институтские уже давно перестали ему сочувствовать, их посещает идиотская зависть. Да и сам он не хочет с ними общаться. С оставшимися партнерами говорить еще рано, можно навредить. От жены ожидать какого-либо участия не приходится. Окса вообще ничего не понимает. Обе, очевидно, будут поддакивать и сожалеть, а от этого станет еще хуже. Можно, конечно, в баню сходить. Там выслушают, кого надо осудят. Обязательно постараются встать на его сторону. Выскажут массу предложений. Кто-нибудь посоветует набить этим жидам морду, поправившись при этом, что евреи хорошие, а вот жиды плохие, и надо различать, кто есть кто. Можно напиться. Сергей с Володькой — всегда готовы. Успокоят по полной, так что с утра из головы точно все выпадет…

Родик вдруг понял: он одинок, несмотря на то, что окружен огромным количеством людей, многие из которых считают его другом или близким человеком. От таких мыслей ему стало еще противнее. Он впервые всерьез усомнился в правильности выбора своего нового жизненного пути. Впервые Родик захотел залезть в какую-нибудь дыру и в одиночку без закуски нажраться.

«Вот так и становятся алкашами, — резюмировал он. — Совсем дошел. Надо взять себя в руки. Непоправимых ситуаций нет. Гриша еще пожалеет, он, похоже, теперь тоже один… Семеро одного обедать не ждут, а смелый и один ест. Засел во мне пережиток социализма — коллективизм. В этом новом мире надо рассчитывать только на себя. Подчинять себе ситуацию. Думать о том, что будет, если вокруг лишь враги или, что одно и то же, безразличные люди. Враги даже, может быть, лучше. Один в поле — очень даже воин. Одиночество — не беда. Это скорее дар, позволяющий не оглядываться на авторитеты и ложные догмы, творить новое, созидать себя, свое окружение, а если надо, то и пустоту. Пустота лучше, чем окружение, которое тебя не понимает или тобой пренебрегает…»

За размышлениями Родик не заметил, как на скамейку подсел мужчина и что-то сказал ему. Родик не понял и переспросил.

— У вас не будет нескольких рублей? Хлебушка купить?

Родик, приходя в себя от философствования и самокопания, оглядел попрошайку — мужчину преклонного возраста.

Одет тот был вполне прилично. Не новое, но чистое демисезонное пальто из когда-то дорогого драпа, вязаное кашне, глубокий берет, из-под которого сверкали глаза с живой лукавинкой; аккуратно подстриженная бородка придавала человеку сходство с вождем пролетариата Лениным.

— А что, зарабатывать не удается? — в свою очередь спросил Родик.

— Я художник. Когда-то работал с Кукрыниксами, много публиковался, а сейчас никому не нужен. Вы не подумайте, я не алкаш, выпить могу, конечно, но деньги на водку не прошу. Я ведь уже в том возрасте, когда вагоны разгружать, как бывало в молодости, не по силам. А пенсия… Я, конечно, получаю, но ее с трудом хватает, а в этом месяце меня попросили выставку моих старых работ сделать. Тут недалеко, в библиотеке. Надо было кое-что подправить, обновить, рамки опять же… Вот деньги неделю как кончились. Не верите? Пойдемте, покажу выставку. Вы не подумайте, я не попрошайка. Просто к вам у меня какое-то доверие образовалось…

— Конечно, деньги есть. Я дам вам сколько надо. А выставку с удовольствием посмотрю, — оживился Родик, как-то сразу поверив этому странному, но чем-то симпатичному старику. — Говорите, что недалеко?

— Да, очень близко, совсем рядом. На Башиловке, напротив рынка. За десять минут дойдем.

Идти оказалось не так уж и близко. В подземном переходе под Масловкой Родик, придя в себя и поняв несуразность своих действий, уже собрался распрощаться со спутником, дав ему денег. Но пока он рылся в карманах, они успели выйти на Башиловку. Старик доверительно взял Родика под руку и буквально подтащил его к большому жилому дому, опоясанному огромной витриной. За ее грязными стеклами были вывешены десятка два графических работ. Родик заметил, что работы старые, бумага уже успела пожелтеть, а рамки носили многочисленные следы времени.

— Вот. Это моя выставка. Конечно, не блеск, я понимаю. Но, мне кажется, молодежи должно быть интересно. Я хочу эти работы подарить библиотеке. Мне они уже не нужны, наследников у меня нет. Вам нравится? Кстати, это я. Правда, еще молодой. Сколько воды утекло… А знаете, с кем это я?

Родик перевел взгляд в угол витрины и увидел старую, черно-белую с обтрепанными краями фотографию, на которой в обнимку с кем-то очень известным стоял его новый знакомый. Фотография была наклеена на картон, рядом располагалась пояснительная надпись, из которой следовало, что держащий его за руку старик — заслуженный художник, член каких-то обществ и редакционных советов, автор всемирно известных карикатур и прочее, и прочее.

— Обратите внимание на портреты, вы, наверное, многих узнаете. Это мои друзья. Их уже нет, а я все копчу это небо. Когда-то я был в самой гуще событий. С кем только не встречался…

Старик еще долго что-то тараторил, улыбаясь и прищуривая глаза, от чего приобретал еще большее сходство с Лениным. Родик, задумавшись о превратностях судьбы, потерял нить рассказа, но, чтобы не обидеть старика, словами и жестами выражал одобрение.

— Пойдемте в баню, — неожиданно для себя и старика предложил Родик. — Здесь рядом Вятские — мои любимые. Там и поедим, и выпьем, а если захотите, то и попаримся.

— Неудобно. Это так дорого теперь. Раньше я часто баньку посещал. Сандуны любил, да и Вятскими не брезговал. То-то мне ваше лицо знакомо. Наверное, там и виделись. Нет, спасибо, неудобно. Давайте лучше купим чего-нибудь и завалимся ко мне. Я рядом живу. Покажу вам столько интересного и познавательного…

— Не стесняйтесь. У меня сегодня праздник. В ресторан не хочется, а вот баня, русский люкс — в самый раз. Обещаю зайти к вам домой в другой раз. А сейчас — двинули в баню.

— Так неожиданно, мне бы хоть смену белья…

— Все найдем. Выйдете молодым, как на этой фотографии. Не спорьте — со мной спорить без толку.

— А какой у вас праздник? Мне вначале показалось, что вы чем-то удручены.

— В бане расскажу. Вам будет интересно. Это праздник одиночества.

26 глава

Перемены — это неизменность в изменяющихся обстоятельствах.

С. Батлер

— Ну, ты и хорош вчера пришел, — укоризненно заметила Лена за завтраком. — У тебя голова не болит?

— Ты знаешь, я ничего не помню, — отозвался Родик, — но никаких побочных признаков не отмечаю.

— И то, что ты сегодня должен кого-то встречать из Душанбе, тоже не помнишь? Ты вчера как пришел, так от телефона не отходил, пока прямо в кресле не заснул.

— Да? Убей, не помню. Парился пьяный, наверное, поэтому. Хоть кого я должен встречать, ты не знаешь?

— Что я буду твои разговоры подслушивать? Правда, когда ты Оксе в любви объяснялся, утверждая, что ты одинокий и никем не понятый, я про какого-то Стрючковского слышала. Есть такой?

— Есть… Саша. Друг мой. Он летчик. Ты его, наверное, не знаешь… Сейчас Оксе позвоню — уточню.

Выяснилось, что прилетает действительно Саша Стрючковский, и Родик обещал с ним встретиться в аэропорту Домодедово во время подготовки его самолета к вылету в Душанбе. На общение будет несколько часов, и поэтому следовало торопиться. Самолет уже находился в полете.

Подъехав к аэропорту, Родик припарковался около служебного входа и только собирался вызвать Сашу, как тот появился сам.