Школа обольщения

— Как бы я понесла еще одну сумку? У меня и так пальцы обрываются. Чертов домохозяин! По субботам нет света в холле и не работает лифт — безобразие, отвратительно. — Она обернулась, и в тусклом свете, падавшем на лестничную площадку из потолочных окон, он увидел, что она молода, что нельзя было угадать по ее дьявольскому характеру.

— Я провожу вас и помогу донести все это наверх, — вежливо предложил он.

Она согласно кивнула, вручила ему все, кроме цветов и вина, и молча поднялась на три пролета, ни разу не оглянувшись. Остановившись у своей двери, метрах в шести от комнаты Спайдера, она извлекла из сумочки ключ.

— Итак, наконец-то я встретил во плоти свою соседку, — сказал Спайдер, дружелюбно улыбаясь ей в спину.

— Похоже, так. — Она не обернулась, не ответила на улыбку, лишь стояла к нему спиной у закрытой двери.

— Внести все это к вам? — Спайдер кивнул в сторону груды сумок и тюка, притащенных им на площадку.

— Оставьте их там. Я позабочусь о них позже. — Женщина вставила ключ в замочную скважину, открыла квартиру, проскользнула внутрь, быстро обернулась и захлопнула дверь прямо перед носом Спайдера. Ее жилье оказалось залито солнечным светом, выбившимся наружу в полумрак коридора, и за краткое мгновение Спайдер успел разглядеть прихотливое кружево рыжих кудрей, прелестный вздернутый носик и зеленые глаза, потрясающие, как половодье.

Он постоял с минуту, ошарашенный ее неучтивостью, уставившись в запертую дверь, — ее лицо стояло у него перед глазами. Затем повернулся и сбежал по лестнице, охваченный странным ощущением, которому не мог подобрать названия. Это было похоже на сбой в ритме, на короткую гулкую паузу, повисающую после того, как официант в переполненном ресторане роняет поднос со стаканами и приборами: все разговоры на мгновение обрываются, а затем, осознав, что произошло, посетители возвращаются к прерванным на полуслове беседам. Но для Спайдера нынешняя пауза затянулась дольше обычного. В отличие от случая с упавшим подносом подобная неожиданность произошла с ним впервые. За двадцать два года жизни в Калифорнии и почти за три с половиной года работы в Нью-Йорке еще ни одна женщина не выказывала столь полное отсутствие интереса к нему. Он встречал женщин, которые по той или иной причине активно не любили его, однако женщины, не подпадавшие под эту категорию, все же проявляли к нему некоторую теплоту, а чаще — пыл. Но чтобы женщина вот так просто не замечала его?! Спайдер пожал плечами, решил, что это ее трудности, и отправился на Мэдисон-авеню в свой еженедельный поход по картинным галереям.

Вернулся он в конце дня. У его порога стоял бумажный пакет с его собственными покупками и продуктами, о котором он совсем позабыл, а рядом — бутылка вина и под ней свернутый листок бумаги с наспех нацарапанными словами: «Выпейте за меня». Даже подписи нет, с удивлением подумал он. Взяв бутылку, он направился по коридору к ее двери и постучал. Когда она открыла, он не двинулся с места, оставшись снаружи.

— Моя матушка взяла с меня обещание никогда не принимать питье из незнакомых рук, — торжественно заявил он.

Она протянула ему руку:

— В прошлую нашу встречу я забыла представиться. Вэлентайн О'Нил. Пожалуйста, входите и примите мои извинения. Боюсь, я была просто стервой, правда?

— Довольно справедливое определение, но, пожалуй, несколько щадящее.

— Зловредная неблагодарная стерва?

— Так будет точнее.

Взгляд Спайдера блуждал по комнате — на стенах и потолке дрожали полутени, разбегавшиеся за пределами световых кругов, выхваченных зажженными лампами с розовыми абажурами. Пышный диван, обитый красным бархатом со старинной витой бахромой, несколько кресел в полотняных бело-розовых чехлах, на них небрежно брошены юбки, ковер с цветочным узором и красные занавески с бахромой. По комнате льется негромкая музыка: Пиаф поет что-то очень знакомое о вечной поэзии любовных страданий.

Спайдер заметил, что все столики завалены чем-нибудь: листья папоротника, цветы, книги в суперобложках, пластинки, журналы, фотографии в рамках. Что-то в обстановке казалось Спайдеру необычайно знакомым, напоминавшим о чем-то, хотя он знал, что никогда раньше не видел этого интерьера.

— Мне нравится ваша комната, — сказал он.

— Это всего лишь старые вещи, — ответила она, исчезая за ширмой, обтянутой выцветшим полотном. — Боюсь, для этой комнаты их слишком много, но другое помещение мне необходимо для работы. — Она появилась, неся на подносе открытую бутылку охлажденного белого вина, два стакана, французский хлеб, кусок паштета и полголовки камамбера на керамической тарелке. Поднос она поставила прямо на пол перед диваном. — Выпьем за что-нибудь? Или сначала вы мне представитесь?

Спайдер вскочил на ноги:

— Прошу прощения. Я — Спайдер Эллиот.

Оба с нелепым видом снова пожали друг другу руки. Он бросил на нее еще один быстрый взгляд и успел разглядеть лишь, что ее рыжие волосы — двух оттенков; копна самоуверенных непослушных кудряшек очень интенсивного цвета — чуть темнее моркови — рассыпалась вокруг белокожего лица с правильными мелкими чертами. Все вдруг улеглось в его сознании: обстановка в комнате, поднос с едой на полу, ее голос, пластинка с песней Пиаф.

— Послушайте, я только что понял — вы француженка. Эта комната… Словно я в Париже. Я никогда не был в Париже, но я уверен…

Она перебила его:

— Я, по случайности, американка, и родилась в Нью-Йорке к тому же.

— Как же вы можете смотреть на меня своими французскими глазами, говорить с этим вашим легким акцентом, расставляя слова именно в этой неправильной последовательности, и заявлять, что вы американка?

Вэлентайн проигнорировала его вопрос. Сердито спросила:

— Что это за дурацкое имя — Спайдер?

— Это мое прозвище. Помните, Человек-паук? — На лице ее отразилось непонимание. — Ну-ка, ну-ка, подождите, вы не знаете его и говорите, что вы американка! Это непростительный промах.

— Я не желаю иметь соседа по имени Паук, — раздраженно сказала она. — У меня аллергия на пауков — я покрываюсь пятнами, едва подумаю о них. Ну и имечко! Это уж слишком! Я буду звать вас Эллиот.

— Как вам будет угодно, — вымученно улыбнулся он.

Что это вдруг произошло с экстравагантной чудачкой? Ощетинивается от самого безобидного вопроса. Никакая она не американка, да и не верит он в ее аллергию на пауков.

Умиротворенная его быстрым согласием, Вэлентайн наконец соизволила удовлетворить его любопытство:

— Я родилась в Нью-Йорке, но ребенком меня увезли в Париж, там я и жила, а сюда вернулась месяц назад. Вот! Теперь давайте выпьем.

— За что?

— За то, чтобы я нашла работу, — сразу ответила Вэлентайн. — Она мне очень нужна.

— За то, чтобы вы нашли работу, и за то, чтобы я нашел работу получше.

Они чокнулись, и в этот момент Вэлентайн подумала, что гость — вылитый американец: такой неуязвимый, беззаботный, жизнерадостный. Он был первым молодым американцем, с которым она разговаривала в неофициальной обстановке, и она чувствовала себя неуверенно, словно подросток. Он такой непринужденный, обезоруживающе открытый. Не зная, как держать себя с ним, она невольно заняла оборонительную позицию, ибо не привыкла к фривольным беседам.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она, вспомнив статью, виденную ею в «Элль», где говорилось, что американцы задают друг другу этот вопрос сразу же после знакомства, при первой встрече.

— Я фотограф моделей, а в данный момент всего лишь ассистент фотографа. А вы?

— Пойдемте, я вам покажу. — Она провела его в другую комнату, что оказалась поменьше первой. У окна стояли стул и стол со швейной машинкой. На еще одном длинном столе были аккуратно сложены рулоны разных тканей. В центре комнаты помещался портновский манекен, задрапированный материей, водопадом спускавшейся до полу, по стенам приколоты эскизы. Больше в комнате ничего не было.