Школа победителей Они стояли насмерть

— Не пугайте, — уже менее уверенно сказал фашист. — Вам запрещено бить пленных… Я буду жаловаться…

— Наплевать! Я так тебе въеду, что жаловаться забудешь!

— Не поможет! Если ваши молчат, то…

Темная пелена закрыла глаза Норкина. Потом появились неясные очертания берегов речки; в ушах звучал плач грудного ребенка; как живой встал Дроздов с черной полоской усов… И все это закрыло мясистое, надменное лицо фашиста… Норкин размахнулся, и рухнул фашист под ноги к матросам. Ударил Норкин — и опомнился. Он, командир, потерял власть над собой… Ударил пленного!.. Пусть и фашиста, но пленного… Ему было противно смотреть на эсэсовца, который лежал у ног матросов и недоумевающе смотрел по сторонам, словно сейчас впервые увидел и хмурых моряков, и закопченные бревна потолка с желтыми слезами смолы, и Норкина, вытирающего руку о штаны.

— Убрать, — сказал Норкин и повернулся к столу.

Любченко словно только и ждал этой команды. Шевельнув плечом, наступив кое-кому на ноги, он выдвинулся вперед, нагнулся, прижал растопыренные пальцы к груди фашиста и затрещал френч, приподнялся немец над землей, хотя и оставались полусогнутыми его ноги.

Вот тогда и раздался визг, от которого вздрогнули моряки, замер Любченко, оглянулся Норкин.

А фашист извивался, словно хотел вылезть из мундира, царапал побелевший кулак Любченко и визжал, визжал до икоты, до хрипа. С большим трудом разобрал Норкин в этих воплях:

— Я буду… Я буду говорить!

— Отставить, — сказал Норкин, и разжались пальцы Любченко; как тяжелый куль, осел на землю немец.

Матросы перешептывались, косились на командира И комиссара. А фашист, в лопнувшем френче, снова стоял у стола. Мелко дрожала его нижняя челюсть.

— Я имею точные данные о расположении частей на этом участке…

Норкин развернул карту и брезгливо покосился на фашиста. Теперь вся его фигура, каждое движение, каждый изгиб тела говорили лишь о желании угодить, спасти себя, спасти даже ценой нескольких сот жизней своих собратьев, но спасти. И на карте один за другим начали появляться условные значки, запестрели около них цифры. Долго говорил эсэсовец, оттягивая тот момент, когда будет произнесено последнее слово, и под конец начал повторяться. Норкин положил карандаш на карту и задумался: «И эта мразь, этот слизняк был там, на речке? Где же тут человек?»

Но вот замолчал немец, с усилием проглотил слюну и тихо сказал:

— Аллес…

— Он кончил. Пусть отведут, — прошептал Лебедев, нагнувшись к лейтенанту.

Норкин повернул к нему голову, потом посмотрел на фашиста и кивнул головой.

— Смотри, Миша, как заманчиво стоит эта батарея! Совсем одна и поблизости никого нет. Проскочить бы лесочком, а?

Глава четвертая ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ

1

Капитан Козлов и не думал, что ему еще раз придется встретиться с лейтенантом Норкиным. А пришлось не только встретиться, но и воевать рядом, подчиняться одному командиру батальона. И Козлова это не удивило: уж так у него получалось в жизни, что он все время встречался с теми людьми, о которых даже и не думал. Так и сейчас. Говоря откровенно, возражать против такого соседства не было оснований. Батальон Кулакова хорошо зарекомендовал себя в боях, а сам Норкин даже понравился Козлову при первом знакомстве. В лейтенанте он узнал самого себя. Именно таким порывистым, смелым в своих выводах был и он в годы гражданской войны. А потом… Да зачем вспоминать то, что было потом? Сейчас он уже ве тот…

«Укатали сивку крутые горки», — думал Козлов, глядя на мигающий огонек коптилки.

Но «горок» не было. Сам Козлов выдумал их для себя. «Укатался» он на ровной дороге, сбившись с ноги, выскочив из общих рядов. Он даже было смирился со своим положением неудачника, сваливал всё на то, что ему просто не везло, что его не поняли, «обскакали дипломаты», и… вдруг война и эта встреча с моряками.

Обидно старому солдату выслушивать замечания молодого, а еще обиднее — сознавать, что прав не ты, а он.

«Подумаешь, тоже вояки!» — храбрился Козлов, а внутренний голос нашептывал ему: «Куда тебе до них! Послужи Родине напоследок честно, а с теперешними молодыми и не тягайся!»

Может быть, и остались бы мечты мечтами, но роту Козлова влили в батальон Кулакова, так как тот теперь занимал участок фронта в несколько километров и физически не мог прикрыть его своими силами.

Кулаков пил чай, когда к нему вошел Козлов. Оглядев опрятную землянку, он вышел на ее середину и доложил, как требовал устав:

— Капитан Козлов с ротой бойцов народного ополчения прибыл в ваше распоряжение.

— Вовремя, дорогой мой, вовремя. Ясенев! Слышишь? Прибавилось у нас силешки!

И то, что Козлов принял за ворох шинелей, зашевелилось, приподнялось, рассыпалось, и с топчана встал высокий командир в морском кителе, но со звездочками политработника на рукавах. Он застегнул верхнюю пуговицу кителя, провел рукой по чуть вьющимся волосам, шагнул к столу и сказал:

— Давайте знакомиться. Ясенев.

— Это мой комиссар, — поспешил добавить Кулаков. — Да ты, дорогой мой, чего стоишь? Сегодня затишье и мы отдыхаем. А на моего комиссара какая-то трясучка напала, так я напоил его чаем с малиной и уложил спать. Видишь, ему уже полегчало. Садись с нами, пропустим по чашечке, — и он пододвинул к Козлову железную кружку, в которую наверняка вмещалось не меньше пол-литра.

«Видать, такой же неудачник, как и я, — подумал Козлов. — И по годам, и по званию — почти ровесник».

Скоро все трое сидели за столом. Разговор вертелся преимущественно вокруг положения на фронтах, снабжения патронами и прочих вопросов, волновавших всех фронтовиков. И тем более странно прозвучал вопрос Ясенева:

— А вы женаты? Заботливая она у вас?

— Нет… Не женат… А что? — ответил Козлов.

— Странно…

— Что странно?

— Так просто, — уклонился Ясенев от прямого ответа.

— Нет, серьезно?

— Привычка, — рассмеялся Ясенев. — До службы во флоте я был парторгом на заводе. Конечно, приходилось все Еремя встречаться с людьми, и сделал я один вывод… Не подводил он меня, а вот сегодня осечка вышла! Вот и всё.

Кулаков тихонько дул в кружку. Казалось, он весь был поглощен этим занятием и не следил за разговором, но украдкой с усмешкой поглядывал то на комиссара, то на его собеседника. Чувствовал капитан-лейтенант, что неспроста, не от нечего делать завел комиссар этот разговор.

— Уж если не секрет, не военная тайна, то поделитесь своими наблюдениями, — настаивал Козлов. Он уже освоился в этой землянке. Словно зашел в гости к старым друзьям и засиделся с ними, вспоминая прошлое.

— Какая там тайна! — усмехнулся Ясенев. — Просто заметил я, что мужья, у которых жены чересчур заботливые, иногда даже страшный вид имеют. Встретишь и удивляешься: сам представительный, костюм на нем новый, выутюжен, галстук модный, а носовой платок!.. «Жена, понимаешь, чистый забыла положить», — начинает он оправдываться… Холостяки обычно сами следят за собой и таких срывов у них не бывает.

Так вот в чей огород ты камешек бросаешь!.. Теперь за тобой, слово Борис Евграфович.

Но пока Козлов подыскивал подходящий ответ, в разговор вмешался Кулаков:

— Это, дорогой мой, неверно. Бывает, что и холостяки за собой не следят. Дескать, «я — одиночка! Мы за красотой не гонимся!» — Глаза у Кулакова — узенькие щелки и блестят. И не поймет Козлов: обвиняет или защищает его командир батальона.

— Конечно, бывает и так, — соглашается Ясенев, — но реже. Да у холостяков обычно находятся и смягчающие вину обстоятельства…