Школа волшебства и другие истории

Иногда мы делаем друг другу небольшие подарки, не дожидаясь особого повода — Рождества, именин или других праздников. Ведь недаром же говорится, что маленькие знаки внимания укрепляют дружбу.

Недавно, к примеру, я преподнес Мони ящик с красками для рисования, бумагу и кисточку. Мони обрадовалась, а я обрадовался, что она обрадовалась. У нас всегда так.

— В благодарность, — сказала она, — я тебе тоже что-нибудь подарю. Я прямо сейчас нарисую для тебя новую картину.

— О! — воскликнул я. — Это очень мило с твоей стороны.

— Какую картину ты хотел бы получить? — поинтересовалась она.

Я подумал и сообщил ей:

— Я предпочел бы, чтобы это был сюрприз. Нарисуй что-нибудь на свое усмотрение.

— Ладно, — согласилась она и тотчас же принялась за работу.

От усердия она высунула кончик языка чуть ли не до носа, а я с увлечением наблюдал за ней. Мне было крайне любопытно, что на сей раз придет ей на ум.

Спустя некоторое время картина, похоже, была завершена. Склонив голову набок, Мони еще кое-что подправила кисточкой в некоторых местах и наконец положила работу передо мной на стол.

— Ну? — с нетерпением спросила она. — Как ты ее находишь?

— Превосходной, — ответил я. — Большое спасибо!

— Ты узнаешь, что на ней нарисовано?

— Естественно, — поспешил я заверить ее. — Это пасхальный заяц.

— Ну вот, сказанул натощак! — с оттенком неудовольствия воскликнула Мони. — На дворе самый разгар лета. Откуда там взяться пасхальному зайцу?

— Я, знаешь ли, решил, — пробормотал я в некотором смущении, — что два эти уголочка, торчащие вверх, смахивают на уши.

Мони покачала головой:

— Да это же мои косички! У тебя в руках мой автопортрет, разве не видишь?

— Видимо, из-за очков я плохо разглядел, — извинился я и носовым платком протер стекла. Водрузив очки обратно, я внимательно всмотрелся в живописное полотно. — Ну конечно же! Вот теперь я все отлично вижу и должен заметить, получился исключительно достоверный автопортрет. Прости, ради бога!

— Мне показалось, — сказала Мони, — что автопортрет, пожалуй, будет поинтереснее фотографии.

— Гораздо интереснее, — согласился я.

— Фотография, в конце концов, есть у каждого, — продолжала она.

— Правильно, в ней нет ничего особенного, — подтвердил я, — а вот автопортретом художника владеют очень немногие, возможно, один человек из миллиона. Это большая редкость. Благодарю от всего сердца.

Какое-то время мы вместе рассматривали картину.

— Если тебе здесь что-то не нравится, — великодушно предложила Мони, — можешь сказать откровенно.

— Вообще-то мне нравится все, — заверил я ее. — Да и как я смею? Но если ты позволишь, то рискну признаться, что испытываю некоторое беспокойство по поводу того, что ты на картине как-то странно паришь в воздухе. Как тебе кажется, может, следует пририсовать внизу кровать, на которой ты будешь лежать, чтобы тебе было удобнее? Впрочем, я только высказываю свое мнение…

Ни слова не говоря, она развернула картину к себе, снова взялась за кисточку и коричневой краской вывела по периметру автопортрета огромное деревянное ложе. На каждом из четырех углов его поднимались колонны, а сверху его венчал балдахин — так что получилась кровать с пологом, прекрасней которой не могли бы пожелать себе даже коронованные особы. И была она такой большой, что заполнила собой весь рисунок.

— Разрази меня гром! — похвалил я. — Ну, скажу я тебе, и шикарная мебель.

Однако фигурка, лежавшая на кровати, как-то затерялась на ее бескрайних просторах. Она выглядела такой маленькой и тоненькой, что производила почти жалкое впечатление. Я не сказал этого вслух, но поскольку ход наших мыслей часто принимал одинаковое направление, в голову Мони пришло то же самое.

— Не кажется ли тебе, — в ее голосе сквозило сомнение, — что теперь меня следовало бы одеть во что-нибудь попышнее, чтобы это соответствовало окружающей обстановке?

— Честно говоря, следовало бы, — ответил я. — Королевское ложе требует и королевской ночной сорочки.

И Мони нарисовала поверх фигуры очень длинную и просторную ночную рубашку, которая, если мне удалось правильно распознать суть дела, была усеяна золотыми звездами. Теперь от фигурки осталась лишь голова с косицами.

— Как ты находишь картину сейчас? — спросила она.

— Великолепно! — не мог не признать я. — Исполнено действительно с большим размахом. Но меня не покидает тревога о твоем здоровье.

— Почему?

— Только ты, конечно, пойми меня правильно: сейчас, летом, еще довольно тепло, чтобы спать в таком виде, однако что ты будешь делать зимой? Без одеяла ты, боюсь, ужасно простудишься. Тебе нужно позаботиться об этом заранее.

Больше всего на свете Мони ненавидела болеть и пить лекарства. Поэтому она тотчас же взяла изрядную порцию белой краски и поверх фигурки вместе с роскошной ночной сорочкой изобразила огромное и толстое пуховое одеяло. Так что сейчас наружу выглядывали только кончики ее косичек.

— Выглядит действительно очень тепло, — признал я. — Полагаю, что отныне мы можем быть спокойны.

Однако Мони этим не удовлетворилась — ее осенила новая идея. Темно-синей краской она пририсовала тяжелые, ниспадавшие с балдахина бархатные шторы, закрывающие королевское ложе. Сама она вместе с ночной сорочкой и одеялом исчезла за ними.

— Вот так да! — озадаченно воскликнул я. — Что случилось?

— Я всего лишь задернула шторы, — объяснила она, — ведь их для того и вешают.

— И правда, — согласился я, — зачем вообще нужны шторы, если они открыты? Тогда и кровать с пологом была бы совсем ни к чему.

— А сейчас, — с искренним воодушевлением продолжила Мони, — я выключу свет.

И с этими словами она покрыла всю картину черной краской.

— Спокойной ночи! — непроизвольно пробормотал я. Она придвинула ко мне живописное полотно, на котором отныне царила кромешная тьма.

— Надеюсь, сейчас ты наконец доволен? — спросила она. Некоторое время я оцепенело всматривался в черноту, потом утвердительно кивнул.

— Это настоящий шедевр, — сказал я, — и прежде всего для того, кто знает, какая история за ним скрывается.