Школа. Точка. Жесть
Шрифт:
Мне жалко маму, она раньше не была такой. Она была как Юлька Синицына – тоненькая и красивая, ещё радостная была и счастливая. А когда папа сказал, что разлюбил маму и полюбил другую женщину (это я сам слышал, когда он так сказал, я в это время не спал), мама вмиг изменилась. Прямо на следующий день. Стала всем-всем недовольной и начала на нас с Кешкой постоянно орать.
А про меня и вообще постоянно стала говорить: «Папенька родимый!» или «Вылитый отец!» Зло так. После этих слов у меня в груди сильно печёт, и кулаки сами собой сжимаются. Вот тогда я Кешку толкнул, и
Нет, маме говорить ничего не буду. На совет профилактики схожу один. В конце концов они же меня прочистить хотят, а не маму. Странное выражение: прочистить, правильней сказать: пропесочить. Да вообще можно с песочком прочистить.
Так я решил. Так и поступил. Пришёл один, а там все с родителями. Из других классов. Оказывается, прочищать и песочить нужно многих в нашей школе.
Пока я ждал своей очереди, насмотрелся на хулиганов, двоечников, прогульщиков и их родителей, в основном мам. Мам мне было жалко. Некоторые даже плакали.
Я представил свою маму вот здесь – у кабинета заместителя по воспитательной работе. Мама бы распереживалась, покрылась красными пятнами, потом бы наслушалась, какой я плохой.
– Веткин, где твои родители?
– Я один пришёл. Мама на работе.
– Нет. Одному на совет профилактики нельзя. Только с родителями.
– Ну, хорошо перенесём на следующую неделю. Татьяна Георгиевна, позвоните родителям Веткина. Пускай отпросятся с работы.
– Хорошо. Сегодня же позвоню.
И я пошёл домой. На спортивной площадке наши пацаны играли в футбик с 6б. Я и забыл, что мы сегодня встречаемся. На прошлой неделе мы сделали 6а. А теперь вот и 6б. Я подождал, пока матч закончится, и вместе с парнями пошёл домой.
Парни обсуждали подробности игры, кричали, радовались. А я всё думал, что вечером Татьяна Георгиевна позвонит маме. Мама расстроится и начнёт на меня кричать. А я уже не могу слушать, как на меня кричат. Не могу. Конечно, можно надеть наушники и слушать музыку, но по-любому мама заставит наушники снять и будет читать мне лекции об отношении к девочкам. Конечно, она будет говорить об отце и о том, что я такой же – грубиян и кобель.
Вот почему о человеке говорят, что он (человек) – кобель?
Парни пытались со мной разговаривать, но я молчал. А потом вдруг у меня само как-то вырвалось:
– Парни, вот я сейчас домой приду и из окна выпрыгну…
Парни загалдели:
– Да, да, Веткин, оторвётся веточка от деревца родимого!
– Полетишь, не забудь нам ручкой помахать.
И так кто во что горазд! Все смеялись, шутили. Они все подумали, что я пошутил. А у меня холодок пополз по коже. Я понял, что я не шучу. Что вот сейчас я поднимусь на лифте на девятый этаж. Зайду в квартиру. Положу извещение на стол. Зайду на балкон. И прыгну вниз. Не смогу! Смогу…
– Лёшка, пока! До завтра!
– Парни, далеко не уходите!
– Лёх, кончай прикалываться, не смешно!
– Не смешно…
Я поднялся на лифте на девятый этаж. Зашёл в квартиру (хорошо, что Венька ещё с продлёнки не пришёл). Покопавшись в рюкзаке, нашёл проклятое
извещение, положил на видное место. Вышел на балкон. Поставил ногу на перила, подтянул вторую. Опёрся руками и полетел вниз.Что там было дальше – помню слабо. Помню только красная вспышка перед глазами. Боль. Помню пацанов. Они рты как в замедленной съёмке разевают, а крика нет. У меня перепонки барабанные разорвались.
Потом уже в больнице помню маму. Мама плачет и говорит чего-то, говорит. Я не слышу, но понимаю, что мама не кричит, а просто говорит, наверно, даже по-доброму говорит. По крайней мере, глаза у неё добрые, как раньше.
Потом я спал. Долго. Пришёл папа. Я его увидел. И снова спал. И ещё спал.
Когда мне стало получше и я понемногу стал слышать и смог говорить, я спросил маму: «Ты сходила на совет профилактики?»
А мама обняла меня и, целуя, повторяла одно: «Прости меня, сынок, прости!»
Восстанавливался я долго, хотя, как ни странно, у меня даже переломов не было, но я весь был сплошной ушиб. На физкультуру мне ходить запретили, но в баскетбол я стал играть уже в следующей четверти. Бегать не бегал, в длину не прыгал, а в баскетбол играл.
Девчонок я вообще перестал замечать. Ноль. Зеро. И Юлька Синицына, оказывается, не такая уж и красивая. И глаза у неё не зелёные, а серые. Цвета асфальта.
Добрые глаза
– Вы слышали? К нам пришла девочка в пятый «Б». Это дочка женщины, которая в машине с любовником задохнулась. Помните, года четыре назад. Девочка с отцом в Перми жила. А сейчас её бабушка взяла – мама её мамы.
– Это Алевтина что ли? В машине задохнулась… Помню, она в соседнем доме жила. Муж у неё ещё пил очень сильно.
– Девочка, говорят, странная. Характеристика у неё как у малолетней бандитки.
– Ну, не мудрено. Не мудрено. Без матери осталась. Отец пьющий. Травма ребёнку на всю жизнь. Хорошо, что бабушка забрала.
– Хорошо-то, хорошо, да опять нам расхлёбывать.
Такое обсуждение вновь прибывшей ученицы Валерии Лебедевой состоялось в учительской. Придя на урок, я увидела новенькую.
Худенькая, невзрачная. Длинная чёлка закрывает глаза. Когда не видишь глаз, сложно понять, что на душе у человека. Лишь иногда появлялся быстрый взгляд, и девочка снова закрывалась.
Села она на последнюю парту, ни с кем не общалась, на уроках не отвечала, но всё, что нужно было, записывала. С контрольными худо-бедно справлялась. На троечки.
Таких учеников много. Масса. Серая. Они сидят и молчат. И сложно понять, о чём они думают. А ведь каждый о чём-то думает. Своём. Заветном.
Из дневника Леры Лебедевой
«Сегодня прямо в магазине слышала, как какая-то тётка говорила другой: вон-вон смотри, Алькина дочка!
А та ей, какой Альки?
А та ей: да той, которая в машине с любовником задохнулась.
А-а-а, это с Сашкой что ли Рябининым?
Ну да, с Сашкой.
Как я только в волосы им не вцепилась… Всё-таки я повзрослела, как ни крути. В первом классе, помню, когда учительница о маме моей плохо сказала, я ей в лицо плюнула. Да, зелёная ещё была.