Школа. Точка. Жесть

Ученики обожали уроки Анатолия Павловича, ведь они так выгодно отличались от скучных, тягомотных уроков некоторых учительниц. Нет, что ни говори, мужчины интереснее ведут уроки!

А на урок литературы Анатолий Павлович мог просто прийти с гитарой и целый урок петь, например, так похожего на него, рвущего душу Есенина.

Правда, контрольные работы по русскому языку ученики Анатолия Павловича писали слабо, экзамены по литературе в основном сдавали плохо. Но тут же находилось оправдание: ведь и классы ему давали самые слабые, самые сложные – иногда на перевоспитание. И перевоспитывал, влюблял, завораживал.

Но было одно огромное, жирное, тягостное «но». Но, несмотря на все плюсы Анатолия Павловича, было то, что в один миг перечёркивало все его заслуги, – это пьянство. Был Анатолий Павлович запойным.

Не сразу, конечно, нет. Сначала просто выпивающим, немного, для веселья, чтобы голос лился свободнее. Голубые глаза темнели, становились синими-синими, и призывно дрожала струна.

Потом стал уже пьющим, иногда умеренно, иногда уже и сильно. Меняться стал внешне. Как будто потускнел, полинял. Выцвели голубые глаза, но интеллигентные очки скрывали странную белизну бывших ранее сине-голубыми глаз.

Потом стал спивающимся, запойным. Это была как раз та стадия, на которой его застала я. Анатолий Павлович уже мог не выходить на уроки, мог прийти с запахом, в мятых штанах и с мятыми кудрями.

Сначала он разводил меня на жалость и сочувствие, отпрашиваясь у меня, как у завуча, составляющего расписание и отвечающего за весь учебный процесс.

– Любовь Григорьевна! У меня маме плохо, можно я сегодня уйду пораньше, отпущу ребят с последнего урока.

– Хорошо, отпустите, Анатолий Павлович.

Потом плохо было много ещё кому. Я поняла, что меня попросту используют. Директор запретил мне отпускать учителей с уроков. Тогда Анатолий Павлович просто не стал приходить на работу.

– Анатолий Павлович, почему 7в целый урок бегал по школе? Вы где?

– Я на больничном.

– А когда выйдете?

– Не знаю, мне пока не сказали.

И ты как дурак ваяешь это расписание – лоскутное одеяло с прорехами (этот заболел, тот на курсах, третий хоронит тёщу), и до ночи штопаешь и штопаешь эти прорехи, а назавтра оказывается, что кто-то ещё заболел, и одеяло снова ползёт по швам. В случае с Анатолием Павловичем всё было ещё хуже, под конец я уже вообще не знала, как ему ставить уроки, потому что никогда не была уверена, придёт он на урок или не придёт.

И вот настал тот миг, когда Анатолий Павлович вынужден был уйти из школы. Ему дали уйти по собственному желанию, но, если бы он этого не сделал, директор уволил бы его по статье.

К этому времени Анатолий Павлович разрушил уже всё, что у него было: свою красоту, прекрасный голос, талант педагога, талант поэта, семью.

Он женился на своей ученице: красавице, активистке, председателе комсомольского комитета школы. Невесте уже исполнилось восемнадцать лет, но поговаривали, что, ещё учась в школе, она ходила к учителю по вечерам, и они не только песни пели. Юная красавица родила сына. Но счастье длилось недолго, потому что быть женой алкоголика – тяжёлая ноша. Она это ярмо тянуть не стала.

Уход Анатолия Павловича порадовал меня, но совершенно не порадовал учеников.

На следующий день после моего объявления об уходе любимого учителя бунт продолжался. Ученики требовали возвращения Анатолия Павловича, они не хотели привыкать к другим учителям, отказывались подчиняться.

Первой под каток неприятия попала Елена Сергеевна, которая начала проводить уроки русского языка и литературы во всех классах, где ранее вёл Анатолий Павлович.

Особенно не складывались отношения молодой учительницы с 7в. В этом классе Анатолий Павлович не только вёл уроки, но и был классным руководителем.

– А вот Анатолий Павлович не так нам ставил оценки. Вот вы за пять ошибок в диктанте нам ставите два, а Анатолий Павлович за такую работу -ставил 3. И за шесть ошибок тоже, и за семь.

– Может, и за десять ставил вам 3, а может, и 4?!

– Да, – тихо пробормотал тёмненький мальчишка на последней парте. – И вообще, – добавил он уже звонко, – он вообще классный мужик был. Не то что вы!

– Согласна. Я не мужик, – попыталась пошутить Елена Сергеевна, хотя понимала: дело совсем не шуточное.

Ещё хуже было на уроках литературы. Когда она читала, они начинали жужжать. Просто весь урок:

– Жжжжжжжжжжжжжжжжжжжж!!!!!!

Или на каждое слово Елены Сергеевны начинали тянуть:

– А вот Анатолий Павлович… (и далее что-то из списка претензий: рассказывал интереснее, читал выразительнее, громче, тише, понятней, наизусть читал стихи, а не по учебнику, пел песни, а не только стихи читал и т.д., и т.п.)

Елена Сергеевна была педагогом молодым, неопытным, но прекрасно понимала: надо что-то делать. Но что? Придумать она ничего не могла.

Решение оказалось спонтанным и действенным. Это был просто эмоциональный взрыв.

Придя в очередной раз на урок (это был урок литературы), Елена Сергеевна долго терпела придирки учеников, которые не стеснялись постоянно говорить учительнице, что Анатолий Палыч был лучше её, что они не хотят, чтобы она у них вела уроки. И не только она, а вообще никто, кроме Анатолия Павловича.

И тут Елена Сергеевна не выдержала. Она взяла книги, которые лежали на столе, а было их немало, в их числе, например, четыре тома «Войны и мира», и бросив их со всего маха на стол, рявкнула нечеловеческим голосом:

– Кончился Анатолий Павлович! Началась Елена Сергеевна!

Это было начало конца. Конца тотального неприятия молодой учительницы. Зверята почувствовали, кто вожак стаи.

Зверята почувствовали, но не смирились. Они ещё не были сломленными и одомашненными.

На следующий день они показали свои остренькие зубки

– Любовь Григорьевна! Вас Галина Дмитриевна зовёт в восемнадцатый кабинет, – забежав в учительскую, прощебетала секретарша Вика.

– Хорошо, сейчас иду.

Я зашла в кабинет, где смирно, очень тихо сидели учащиеся 7в класса муниципального общеобразовательного учреждения. Они прямо вытянулись в струнку, сидя за партами. И так же, вытянувшись в струнку, стояла за кафедрой Галина Дмитриевна. Даже скелет в противоположном от Галины Дмитриевны углу, казалось, тоже вытянулся в струнку. Воздух был звеняще-напряжённым.

Я понимала: что-то случилось. Но что?

– Любовь Григорьевна, пойдёмте в лаборантскую, – тихо, себе под нос, проговорила Галина Дмитриевна и стала отступать в сторону лаборантской. Не идти, как обычно, а отступать, продвигаться, как будто сзади сейчас начнётся миномётный огонь, поэтому нужно двигаться осторожно, не показывая противнику в открытую свои маневры.

Так мы дошли до лаборантской: я шла медленно, но обычно, повернувшись к классу задом, а вот Галина Дмитриевна шла в лаборантскую на ощупь, ориентируясь на меня, потому что шла она лицом к классу, и только зайдя в лаборантскую и закрыв дверь на шпингалет, она наконец повернулась ко мне задом.