Школьные годы Поля Келвера

Во мне боролись два противоположных желания: с одной стороны, я жаждал спасения с вытекающими из него ужином и всеобщим сочувствием, а с другой меня соблазняла мысль провести здесь, в яме, тревожную, полную опасностей ночь. Наконец природа взяла верх над романтикой, я заревел, и приключение закончилось весьма прозаически - теплой ванной и примочками из арники. Но этот случай позволяет мне заключить, что уже с малых лет меня влекло к превратностям и горестям писательского труда.

Обо всех своих других мечтах я не таясь рассказывал окружающим и долго обсуждал их с теми, кто проявлял интерес. Но во всем, что касалось моего стремления стать писателем, я был удивительно сдержан. За все время я никому ни слова не сказал об этой тайне, кроме двух человек - моей матери и незнакомца с седой бородой. Я скрывал свою мечту даже от отца, хотя мы были с ним большими друзьями. Мне казалось, что он вытащит мою тайну на всеобщее обозрение и начнет подробно и пространно обсуждать ее. От одной этой мысли я содрогался.

Мой разговор с незнакомцем произошел следующим образом. Однажды вечером я гулял в Виктория-парке - летом это было мое излюбленное место для прогулок. Стоял прекрасный тихий вечер, и я бродил в приятной задумчивости, пока сгущающиеся сумерки не заставили меня подумать о том, который теперь час. Я огляделся вокруг. В парке уже никого не было, только какой-то человек сидел на скамейке у пруда, спиной ко мне. Я подошел ближе. Он не обратил на меня внимания, но я вдруг, сам не знаю почему, заинтересовался им и присел на край его скамейки. Это был красивый человек с запоминающимся лицом, удивительно живыми и ясными глазами и седыми волосами и бородой. Если бы не его руки, скрещенные на набалдашнике трости, белые и тонкие, как у женщины, я принял бы его за капитана, - их тогда часто можно было встретить в этих местах. Он повернулся и посмотрел на меня. Мне показалось, что под его седыми усами шевельнулась улыбка, и я невольно подвинулся чуть ближе.

– Простите, сэр, - сказал я немного погодя, - не скажете ли вы, который час?

– Без двадцати восемь, - ответил он, взглянув на часы. Его голос произвел на меня еще более сильное впечатление, чем его мужественное лицо.

Я поблагодарил его, и мы снова замолчали.

– Где ты живешь?
– неожиданно повернулся он ко мне.

– Совсем рядом, вон там, - махнул я рукой в сторону торчавших на горизонте труб, - я могу гулять до половины девятого. Я так люблю этот парк, - добавил я, - я часто прихожу сюда по вечерам!

– А почему тебе здесь нравится?
– спросил он.
– Расскажи мне.

– Не знаю, - отвечал я, - я здесь, думаю.

Я не мог понять, что со мной. Обычно в присутствии чужих я становился застенчивым и молчаливым, но магическая сила его веселых глаз, казалось, развязала мне язык.

Я сказал ему, как меня зовут, и рассказал, что мы живем на улице, где вечно царит страшный шум и где совсем нельзя сосредоточиться и подумать даже по вечерам, когда в голове начинают бродить всякие мысли.

– Мама не любит сумерки, - сообщил я, - в сумерках ей всегда хочется плакать. Но, знаете, мама, она... она уже не очень молода, и у нее много забот. Наверно, поэтому так и получается!

Он положил свою руку на мою. Теперь мы сидели совсем рядом.

– Бог создал женщин слабыми, чтобы научить нас, мужчин, нежности, сказал он.
– Ну, а ты, Поль, ты любишь сумерки?

– Да, - отвечал я, - очень! А вы?

– А почему тебе нравятся сумерки?
– спросил он.

– О, - ответил я, - ко мне приходят всякие мысли!

– Какие же мысли?

– О, я сочиняю!
– признался я.
– Когда я вырасту, я хочу стать писателем и писать книги.

Он взял мою руку и крепко пожал, а затем сказал:

– Я тоже пишу книги.

И тогда я понял, почему меня потянуло к нему.

Так я впервые в жизни узнал, как радостно обсуждать профессиональные вопросы со своим собратом по ремеслу. Я назвал ему своих любимых писателей - Скотта, Дюма и Виктора Гюго, и к своему удовольствию узнал, что это и его любимые писатели; он согласился со мной и в том, что лучше всего рассказы о настоящей жизни, где люди не говорят, а действуют.

– Вы знаете, когда-то я читал разные глупости, - сознался я, - рассказы об индейцах, и все в таком роде, но мама сказала, что я никогда не смогу стать писателем, если буду читать такую ерунду.

– То же самое будет открываться во всех случаях жизни, Поль, - ответил он.
– Приятные вещи редко оказываются для нас полезными. А что ты читаешь теперь?

– Сейчас я читаю пьесы Марло и "Признания" де Квинси, - сообщил я ему.

– К ты их понимаешь?

– Да, как будто, - ответил я.
– Мама говорит, что когда я вчитаюсь, они мне еще больше понравятся. Я очень, очень хочу научиться писать, доверился я ему, - тогда я смогу заработать кучу денег.

Он улыбнулся.

– Так ты не веришь в искусство ради искусства, Поль?

Я был удивлен.

– А что это значит?
– спросил я.

– У нас, писателей, Поль, это значит, - ответил он, - писать книги ради самого удовольствия их писать, не думая о вознаграждении, не мечтая ни о деньгах, ни о славе.

Для меня это было новостью.

– И многие писатели так делают?
– спросил я.

Он откровенно рассмеялся. Смех у него был громкий и веселый. Он разбудил эхо в тихом парке, и, не удержавшись, я засмеялся тоже.

– Ш-ш!
– сказал он, оглянувшись с притворным страхом, что нас могут подслушать.
– Говоря между нами, Поль, - прошептал он, придвинувшись ко мне ближе, - я думаю, что никто так не делает, мы только говорим об этом. Но вот что я тебе скажу, Поль, это профессиональная тайна, и ты ее хорошенько запомни: еще ни один писатель не заработал ни денег, ни славы, если он не старался писать как можно лучше. Пусть это будет не так хорошо, как у других, но всегда надо стремиться дать лучшее, что ты можешь, Запомни это, Поль.

Я обещал запомнить.

– И нельзя думать только о деньгах и славе, Поль, - прибавил он через минуту, говоря уже серьезно.
– Конечно, деньги и слава - вещи хорошие, и только лицемеры могут говорить, что это их не интересует. Но, если ты будешь писать, думая только о деньгах, Поль, тебя ждет разочарование. Их гораздо легче заработать другими способами. Скажи, ведь ты хочешь быть писателем не только из-за денег?

Я задумался.

– Мама говорит, что быть писателем - это благородное призвание, припомнил я, - она говорит, что каждый, кто может писать книги, должен гордиться этим и радоваться, потому что он дает людям счастье и заставляет их забывать все неприятности. И еще она говорит, что, если собираешься стать писателем, нужно быть очень хорошим человеком, чтобы быть достойным помогать другим, учить их.

– И ты стараешься быть хорошим, Поль?
– спросил меня незнакомец.

– Да, - отвечал я, - но очень трудно быть совсем хорошим, - конечно, пока не вырастешь!

Он улыбнулся, но скорее своим мыслям, чем моим словам.

– Да, - сказал он, - я тоже считаю, что трудно быть хорошим, пока не вырастешь. Вероятно, все мы станем хорошими только когда будем совсем взрослыми.

Услышав такие слова от джентльмена с седой бородой, я был озадачен.

– А что еще говорила тебе твоя мама о литературе, - спросил он, - ты не помнишь?