Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Двадцать две — хлеб, — сказал Мельников.

И тут парень, отошедший с чеком, заметил его.

— Илья Семенович!

— Виноват… — У Мельникова запотели очки. Пришлось их снять. — Боря Рудницкий, если не ошибаюсь?

— Так точно! Вот это встреча!..

Дальнейшее происходило в кабине серой «Волги». Борис сидел с шофером, Мельников — сзади, засовывая хлеб в портфель.

— Ну вот… Так-то веселей, чем мокнуть. Приказывайте, Илья Семенович, куда вам?

— Хотелось бы домой, на старый Арбат.

— Отлично. Толик, слыхал? — обратился Борис к шоферу, который кивнул

и дал газ. — Все там же живете, все там же работаете… — с тепловатой грустью не то спросил Мельникова, не то констатировал Борис.

— Да. Боря, а что значит сия машина? — В тоне Мельникова благожелательное удивление.

— Как — что? — засмеялся Борис. — Значит, в нашем департаменте о ценных кадрах заботятся лучше, чем у вас… Мне, например, обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе, ходит пешком в дождь и в грязь — это не только несправедливо, но и нерентабельно для общества! Вас можно использовать с гораздо более высоким к. п. д…

Борис говорил это с веселым возмущением, с тем особым дальновидным юмором, который амортизирует резкость любых суждений и не позволяет придраться к ним…

— Расскажи о себе, — переключил его Мельников.

— А я в порядке, Илья Семенович, жалоб нет.

— Женат?

— Свободен. — Юмор Бориса утратил долю своей естественности. — Кстати, ведь там у вас обосновалась… одна наша общая знакомая… Как она?

— Рано судить, — с заминкой ответил Мельников. — Есть свои трудности, но у кого их нет?

— Трудности она обожает! Настолько, что создает их искусственно… Себе-то — ладно, это дело вкуса, но другим она их тоже создает…

Помолчали. Мельникову хотелось спросить, что значат эти слова, но его что-то удерживало.

Вдруг, разом потеряв свой «амортизирующий» юмор, Борис повернулся к Мельникову и жарко заговорил:

— Ну ладно: вам я скажу, вам это даже надо знать! Представьте себе невесту, которая буквально у входа в загс бормочет «прости меня», швыряет цветы и бежит, бежит, как черт от ладана… Красиво? Мало того, что меня опозорили, мало того, что у моего отца был сердечный приступ, так еще сорвалась моя командировка в Англию на год — сами знаете, как они любят посылать неженатых! О своих чувствах я уж и не говорю…

Летели в окнах дрожащие, обгоняющие друг друга огни… Чтобы закруглить эту тему без досады и зла, Борис сказал:

— А вообще-то все к лучшему. Знаете такую песенку:

В жизни всему уделяется место,

Рядом с добром уживается зло…

Если к другому уходит невеста,

То неизвестно, кому повезло!

Огни, огни… Лиц мы не видим.

— Или я не прав?

— Прав, Боря, прав… Здесь можно остановить?

— Но ведь еще не Арбат!

— Неважно, я дворами пройду… Спасибо. Мне еще в аптеку…

— А вот и аптека, — сказал шофер.

— А прав ты, Боря, в том, что мой к. п. д. мог быть гораздо выше…

Хлопнула дверца.

Машина сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед

и скрылась за пеленой дождя…

Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыча вилкой и глядя в газету.

Его мать — старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами — сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека — Демосфена? Демокрита? Геродота? — словом, кого-то из них.

— Кто-нибудь звонил? — поинтересовался Мельников.

— Звонили… — Полина Андреевна не оживилась от вопроса.

— Кто же?

— Зрители.

— Кто? — переспросил Мельников.

— Зрители кинотеатра «Прогресс», — терпеливо объяснила мать. — Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать… У них 290-16, а у нас 290-46 — вот и сцепились.

— Ну, это поправимо.

— А зачем поправлять? Незачем! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу… а то я уж людскую речь стала забывать!

Мельников засмеялся, покрутил головой.

— Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Священный синод!

Старуха, не обратив внимания на его реплику, продолжала свое:

— Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои шестьдесят девять лет твоя мать еще не онемела, она еще, старая грымза, хочет знать новости — о том, о сем… Вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, как дети слушаются… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса — так ей бы на неделю хватило… всё-о бы жевала…

— Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу… — Он честно попытался вспомнить. — Говорил я тебе, что к нам пришла работать Наташа Горелова? Моя ученица, помнишь, нет? Выпуск семилетней давности… Бывала она здесь…

Полина Андреевна просияла и повернулась к сыну всем корпусом:

— Ну как же. У нее роман был с этим…

— С Борей Рудницким. Ну вот тебе и все новости. — Мельников направился в свою комнату. — Нет, еще одна: сегодня ей сорвали урок…

Теперь он у себя.

Здесь властвуют книги. Верхние стеллажи — под самым потолком. Это не подписные собрания сочинений, которые теперь у всех, — нет, эту библиотеку создавали задолго до нынешней книжной инфляции; старые издания — в большинстве.

На стене одна картина — «Что есть истина?» — работы Николая Ге: диспут Понтия Пилата с Христом в плебейском обличье. Старенькое пианино с канделябрами, диван, рабочий стол, где в сочетании, понятном одному хозяину, лежат том Шиллера, книжки из серии «Библиотека современной фантастики» и старый журнал «Каторга и ссылка»…

Илья Семенович расслабил узел галстука, повалил-ся на диван, взял одну из этих книг. Но нет, не читалось ему.

Глядя поверх страницы, он думал, курил и, наконец до чего-то додумавшись, резко поднялся.

Прошел в комнату матери, взял там переносный телефонный аппарат и, путаясь в шнуре, направился к себе.

— Слушай, — весело окликнула мать. — А привел бы ты ее к нам? Ведь есть что вспомнить…

— Например?

— Ну как же. Забыл, как сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать?.. Как уставятся молитвенно…

Поделиться с друзьями: