Школьный бунтарь

Он подходит ближе ко мне. Холодный ветер проносится по поляне между хижиной и озером, и его волнистые темные волосы падают на лицо. Они кружатся вокруг его головы, как вихрь, и я в миллионный раз поражаюсь, что он не может быть настоящим. Эта темная, измученная душа, покрытая таким количеством чернил, стоящая передо мной, не из тех существ, которые могут найти свой путь в мою жизнь и каким-то образом сделать ее лучше. Он был создан для других вещей.

Волк и роза — дикие и необузданные, прекрасные и нежные. Дихотомия, лучше которой не найдешь. Я впервые осознаю, что чернила на тыльной стороне руки Алекса действительно являются точным его изображением. Смотрю на них, пока он медленно поднимает руку, а потом осторожно проводит большими пальцами по моим скулам, баюкая мое лицо так благоговейно, что мне кажется, он боится, что я могу разбиться.

Его голос полон эмоций, когда он выдыхает свои следующие слова.

— Я тебе обещаю. Тебе даже не придется пытаться, Argento. Я сделаю это так же легко, как дышать. — Он движется с бесконечным терпением, медленно, давая мне все возможности убежать. Каким-то образом, несмотря на то что мое сердце трепещет в груди, как раненая птица, я остаюсь приросшей к земле босыми ногами, а он тянется мне навстречу, поднимает мое лицо и целует меня.

Меня целовали и раньше, но не так, как сейчас. Не так, как будто это что-то значит. Не так, как будто это обещание. Все начинается медленно, неуверенно, мягко, но я чувствую в нем волнение. Знаю, что он хочет завладеть мной, но сдерживается. Он терпелив, и я... я начинаю чувствовать, что разломанные части внутри меня постепенно начинают болеть немного меньше. Его пальцы впутываются в мои волосы, когда медленно открывает мой рот.

В тот момент, когда влажный жар его языка касается моих губ, во мне что-то вспыхивает — зарождается огонь, который, как я уже знаю, выйдет из-под контроля, если дать ему хотя бы полшанса. Вся горю, съеденная заживо страхом и потребностью, когда он притягивает меня к себе, крепко прижимая к своей груди. Его вкус наполняет меня, прохладный и свежий, как мята.

Я сама удивляюсь, когда поднимаю руку и кладу ему на затылок, притягивая вниз, чтобы он мог поцеловать меня сильнее. Может быть, сейчас что-то доказываю себе, встречаясь с ним на полпути, осмеливаясь просунуть свой язык ему в рот. Я могу это сделать. Хочу этого больше, чем все, что когда-либо хотела прежде. Прижимаюсь к нему, такая маленькая, словно кусочек головоломки встает на свое место, и в одно ослепительно быстрое мгновение я начинаю верить в это. Верить в него. В нас. Что мы можем быть вместе, без страха, который гноится во мне как яд, разрушающий все в промежутке между ударами сердца.

Я этого не знала, но уже давно ждала его.

Когда Алекс отстраняется, его дыхание прерывистое, глаза широко раскрыты, зрачки расширены, превращая его радужки почти в черные.

— Ну вот и все, Argento. Решение уже принято. Ты моя, а я твой. И вся школа Роли узнает об этом к пяти минутам девятого утром во вторник.

Глава 18.

«Просыпайся, Воробушек. Я приготовила тебе что-то хорошее. Алессандро, любовь моя, открой глазки».

Меня будит запах карамелизированного сахара и мамин голос. На какое-то дремотное, блаженное мгновение мне шесть лет, и моя мать гладит перышком у меня по переносице, заставляя меня извиваться, когда я выныриваю из своих грез. Она всегда так делала, хотя и знала, что это выводит меня из себя и мне чертовски щекотно. Я потираю лицо, почесываю нос, медленно открываю глаза и вижу пышно распустившиеся розы, обвитые виноградными лозами, вокруг моей руки, и все это возвращается обратно. Одиннадцать лет, врываясь, давят на меня, проигрывая величайшие хиты моей жизни, которые до вчерашнего вечера были не так уж чертовски хороши.

Прошлой ночью я не обратил особого внимания на хижину, когда Сильвер проводила меня в маленькую спальню на первом этаже, где стояла кровать с простынями с Халком. Комната Макса, сказала она мне. Оказывается, ее брат — ровесник Бена. Теперь я встаю, натягиваю джинсы и просовываю руки в футболку, замечая, что это утро — первое за долгое время, когда не просыпаюсь с окоченевшей шеей на диване в трейлере.

Там есть спальня. Я мог бы пользоваться кроватью, но почему-то лезть в нее кажется неправильным. Три года спал на двухдюймовом матрасе в переделанном подвале Гэри. Он специально позаботился о том, чтобы мне было неудобно, и поэтому я старался привыкнуть к холоду и боли в костях, когда просыпался, как долбаный ублюдок. Теперь, когда у меня нет причин плохо обращаться со своим телом и подвергать его таким неудобным условиям... я не знаю. Трудно перестать говорить Гэри «пошел ты», даже если этот ублюдок мертв.

Судя по тому, как солнце вливается в окна, уже наполовину поднявшись в небо, сейчас должно быть около одиннадцати. При дневном свете все выглядит совсем по-другому. Я бреду по узкому коридору, выхожу в гостиную и через дверной проем замечаю Сильвер, стоящей на кухне перед плитой и что-то интенсивно помешивающую. Она еще не заметила меня, и я улучаю момент, чтобы понаблюдать за ней. У нее распущены волосы. Я никогда не видел их в таком виде раньше. Свет падает на них, высвечивая отдельные пряди меда и золота, и я вспоминаю, как хорошо было зарыться руками в их толщу прошлой ночью. Чертовски хорошо.

На ней маленькие синие шорты с завязанными бантиками лентами по обеим сторонам ног и белая футболка, такая большая, что она сползает с нее, обнажая одно плечо. Она напевает, готовя еду, и я узнаю эту песню. Это «Вена» Билли Джоэла. Так чертовски странно. Странно, что она вообще об этом знает. Я не хочу пугать ее, поэтому прочищаю горло и тяжело иду через гостиную, чтобы убедиться, что она знает, что я иду.

Она замолкает на секунду, но потом продолжает свое движение, помешивая что-то в сковороде.

Боже, она совсем другая. Я не могу вынести, как она чертовски красива. Это сводит меня с ума. Я даже не скрываю, что пристально смотрю на нее. Никогда не буду скрывать, что она очаровывает меня, никогда больше.

— Доброе утро. — Я слышу насмешку в своем тоне, когда прислоняюсь к косяку кухонной двери. Это неудивительно, поскольку меня очень развлекает то, как сегодня все началось — мы вдвоем, вместе, в глуши, одни. Чертовски странное ощущение.

Кроме прошлой ночи, мы никогда не были наедине. Вокруг всегда было много людей. Другие студенты. Учитель. Отец Сильвер. А сейчас, здесь есть только я. Только она. Она медленно поворачивается ко мне, и я едва могу дождаться, когда увижу ее лицо. Боже, я превращаюсь в такого гребаного влюбленного щенка, что меня чуть не тошнит. Если бы Монти услышал меня сейчас, он бы засунул руку между моих гребаных ног, крепко схватил и сжал, просто чтобы убедиться, что мои яйца все еще висят там.

На ней нет никакой косметики. Глаза блестят и полны нервозности, но безрассудная ухмылка, которую бросает мне, говорит мне, что сегодня она не собирается преклонять колени перед своими собственными опасениями.

— Я делаю французские тосты и английский крем, — сообщает она мне. — Хотя ты, наверное, любитель яичницы с беконом. Зачеркни это. Ты, наверное, на завтрак израсходовал кварту моторного масла, не так ли?

Я улыбаюсь, проводя рукой по волосам, пытаясь заставить их лежать ровно. Знаю, что этого не будет, никогда не будет, но попробовать стоит. Судя по кривой улыбке и приподнятым бровям, Сильвер не слишком уверена насчет моего сумасшедшего вида после сна. Она тычет венчиком в мою сторону.

— Ты можешь поесть, но потом тебе нужно будет уехать. Мои родители взбесятся, если найдут здесь парня.

Я стараюсь не обращать внимания на то, что на ней нет лифчика, а ее соски торчат из-под футболки, но я же парень, так что это практически невозможно. Однако мое бесстрастное лицо не имеет себе равных.

— Достаточно справедливо, — говорю я ей.

Она выглядит смущенной.

— Достаточно справедливо?

— Да. Я планирую занять большую часть твоего свободного времени, Сильвер. Не хочу, чтобы твои родители были готовы проткнуть меня вилами в первый же день.