Шкуро: Под знаком волка

— Конечно, он партизан-атаман и за ним нужен глаз, но в его интересах быть дисциплинированным офицером, сражающимся под вашим командованием. У меня имеются сведения, что этот Шкура-Шкуро мечтает о генеральских погонах.

— У нас впереди много тяжелых боев, где можно заслужить награду, какая это будет награда, будем решать в соответствующее время.

— Абсолютно с вами согласен, Антон Иванович, я поэтому прошу вас предупредить Филимонова, чтобы он уклонился от выполнения просьбы Шкуро и не выступал со своим представлением по этому вопросу. А некоторую помощь оружием и даже войсками надо оказать — ему же защищать Ставрополь.

— Который нам не нужен. За этот Ставрополь его надо бы наказать.

— Я уже сделал ему небольшой выговор, и мне кажется, что вы теперь могли бы его немного обласкать.

— Пожалуй.

— И еще, Антон Иванович, для установления духа боевого соперничества в отряде Шкуро было бы целесообразно сейчас же присвоить звание войскового старшины Солоцкому. Я говорил вам о нем. Он казак, но интеллигентный. Настоящий русский офицер. Конечно, действовать через Филимонова.

— Я ему скажу.

Закончив разговор, генерал-майор некоторое время рассматривал себя в зеркало, являвшееся обязательным предметом походного багажа. Ивану Павловичу нравилась его артистическая способность управлять своим выражением лица. Оставаясь в сущности равнодушным, он представал перед собеседниками взволнованным, сочувствующим, сердитым, хитрым, наивным — таким, каким требует момент.

Шкуро подходил к дому Деникина, когда в окнах играли последние кроваво-малиновые отблески солнца. Адъютанты и ординарцы высыпали на крыльцо посмотреть на атамана, ставшего легендой. Попросил дежурного офицера доложить его превосходительству — прибыл полковник Шкуро!

Деникин по вечерам занимался сложной умственной работой: обдумывал проблемы отношений с донским самостийником Красновым, с говорунами из Кубанской Рады, врагами единой России, пытался что-то придумать для объединения бойцов армии с требующими установления республики, с либералами, эсерами, монархистами, черносотенцами и прочими, прилепившимися к тылам его армии. Делал памятные записи для себя и будущих историков, составлял тексты писем и выступлений на различных совещаниях. Теперь, когда в прошлом месяце погиб генерал Марков, ставший легендой для офицеров-добровольцев, когда генерал Алексеев из-за стариковских болезней уже не в состоянии влиять на дела, решения его, командующего Добровольческой армией, не встречали сопротивления или дискуссий. Лишь Романовский имел право что-нибудь посоветовать. И со Шкурой, или пусть Шкуро, он решит сам. Если этот хитрый лихой атаман за единую Россию, его можно использовать для укрепления армии, а что касается Ставрополя, то раз Иван Павлович ему кое-что объяснил, то теперь следует лишь приласкать новоиспеченного кубанского героя, а далее жизнь и война покажут.

Войдя к генералу, Шкуро, с детства привыкший к строю, лихо стукнул каблуками, прозвенел шпорами и молодцевато доложил:

— Ваше высокопревосходительство, полковник Шкуро со своим отрядом прибыл в ваше распоряжение. Мы, восставшие казаки, полностью признаем власть Добровольческой армии и готовы сражаться в ее составе за возрождение Великой России!

Деникин поднялся из-за стола, выслушивая доклад» затем пожал руку своему новому подчиненному, предложил сесть и попросил доложить о состоянии отряда. Шкуро кратко, по-военному, охарактеризовал боевые достоинства своего десятитысячного войска и честно доложил об отсутствии артиллерии, о том, что более половины казаков сражаются шашками, а то и дубинами.

— Тем более чести вашим казакам, что одержали ряд побед над красными и освободили от них Ставрополь, — Деникин говорил так, словно повторял заученное, — Родина вас не забудет.

— Мои казаки становятся бойцами Добровольческой армии, — осторожно начал Шкуро щекотливый вопрос. — Многие из них не совсем понимают, за что сражается армия. Все они, конечно, ненавидят большевиков, комиссаров, но хотят знать, какие порядки будут установлены в России после победы над красными. Я им должен объяснить это.

— Победу над красными мы одержим, если останемся верными заветам генерала Корнилова и сохраним воинский порядок и дисциплину в нашей армии. Вам надо сосредоточиться на этой работе. У нас уже есть казачьи власти. У генерала Покровского… Да. Нам пришлось с ними долго заниматься, пока они стали настоящими полками Добровольческой армии. Желаю вам успеха, полковник Шкуро.

На этом аудиенция закончилась. Командующий не мог продолжать разговор, потому что приближался счастливейший час: небольшой ужин с хорошим вином, перечитывание писем Ксюши, мечты о ней, готовящейся стать матерью Ваньки. Взятие Екатеринодара — это еще и радость совместной жизни с молодой женой.

Шкуро понял, что Деникин уклоняется от раскрытия своих политических взглядов. Пусть. Главное, что Родина не забудет полковника Шкуро. Значит, быть ему генералом.

У выхода из дома командующего его ждали свои казаки и посыльные от Филимонова. Доложили: в местной школе собралась Кубанская Рада и там ждут полковника Шк уране кого. Эта фамилия уже раздражала, но он промолчал. С собой взял только Кузьменко.

Множество керосиновых ламп коптили на окнах и на большом столе, где сидели главные кубанские руководители: седобородый Филимонов, напряженно задумывающийся о самостийной Кубани, Быч, темноволосый черный рыцарь Калабухов [29] … На стульях и скамьях рядовые члены Рады. Все оглянулись на входящего, многие встали. Закричали: «Слава атаману Шкуранскому!» Напутал Филимонов. Или нарочно? Усталый и раздраженный стоял полковник в дверях. Его пронзали взглядами первые люди кубанского казачества. Спокойно уверенные светлые глаза, прожигающие черные, хитрые карие… Земляки, такие же, как он, офицеры Великой войны. Все понимают, завидуют его успеху — сами так могли бы. Стоял он перед ними, как под огнем в бою, чувствовал, как дергается больной глаз, и видел себя маленьким, с некрасивой путаной фамилией. Наверное, и Рада видела его таким.

29

Калабухов Алексей Иванович — в Кубанской Раде вместе с Н. С. Рябоволом и JI. JI. Бычем возглавлял группировку «черноморцев", отстаивавших идею автономии Кубани. Был членом парижской делегации, добившейся признания союзниками самостоятельной «Кубанской республики", а в 1919 г. подписавшей союзный договор с меджлисом горских народов, все это стало поводом для обвинения «черноморцев" в государственной измене. 13 июня Н. С. Рябовол был убит. В ноябре Кубанская Рада была разгромлена генералом Покровским, часть «черноморцев" бежала или была выслана, а Калабухов, сдавшийся деникинским властям, 7 ноября был повешен.

Пригласили за стол. Филимонов усадил рядом, поднялся и говорил хорошие слова об атамане Шкуранском, взявшим Ставрополь. Высказал пожелание о присвоении атаману звания генерала, но тут же оговорился, напомнив, что это право принадлежит высшей Российской власти, коей теперь является командующий Добровольческой армией. Рада слушала и соглашалась. Никакого указа не приняли. Выступавшие члены Рады в основном говорили об ущемлении своих прав, о том, что надо устанавливать власть Рады, что Добровольческая армия должна признать их права…

Филимонов прервал эти опасные выступления и вернулся к деятельности отряда Шкуро:

— Это ж наши казаки взяли Ставрополь, — сказал атаман. — С ними нам надо бы связаться, поговорить. Давайте пошлем в отряд своих представителей. Поговорят с казаками, что-нибудь подскажут, узнают, что им надо…

— Александр Петрович дело предлагает, — поддержал активный Быч. — Но надо все точно расписать, что мы этим людям поручим.

Расписали:

1. Ознакомиться на месте с состоянием отряда и его настроением.

2. Со своей стороны, ознакомить его с взглядами правительства и Рады на сущность противобольшевистской борьбы, на организацию и состояние противобольшевистских сил.

3. Поддержать и всячески поощрять противобольшевистские настроения отряда.

Представителями выбрали баталпашинского казака Усачева и подъесаула Елисеева из станицы Кавказской. Это о Елисееве рассказывал Стахеев, как о зачинщике казачьего восстания.

Когда заседание окончилось, Филимонов сказал, что для Шкуро и его казаков приготовлена квартира, где их накормят ужином. Они уже отправились туда с провожатым, когда на улице Шкуро перехватил Быч и попросил зайти к нему для разговора с глазу на глаз. Обещал и накормить и напоить. От угощения полковник отказался, но на разговор пришлось согласиться. Сидели в комнатушке с тусклой керосиновой лампой. Быч взволнованно и долго говорил о высокомерном отношении Деникина к Раде, о слабохарактерности Филимонова, который не может отстоять интересы казачества и достоинство Рады, о том, что когда возьмут Екатеринодар, станет еще хуже, а об их политике и говорить нечего — Учредительное собрание им уже, мол, не нужно — только царь-батюшка… Приходилось осторожно и дипломатично отвечать на все это, не имеющее серьезного значения для вождя казачества полковника Шкуро. Он знал, что ему надо делать в этой войне.