Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
— Конечно, он партизан-атаман и за ним нужен глаз, но в его интересах быть дисциплинированным офицером, сражающимся под вашим командованием. У меня имеются сведения, что этот Шкура-Шкуро мечтает о генеральских погонах.
— У нас впереди много тяжелых боев, где можно заслужить награду, какая это будет награда, будем решать в соответствующее время.
— Абсолютно с вами согласен, Антон Иванович, я поэтому прошу вас предупредить Филимонова, чтобы он уклонился от выполнения просьбы Шкуро и не выступал со своим представлением по этому вопросу. А некоторую помощь оружием и даже войсками надо оказать — ему же защищать Ставрополь.
— Который нам не нужен. За этот Ставрополь его надо бы наказать.
— Я уже сделал ему небольшой выговор, и мне кажется, что вы теперь могли бы его немного обласкать.
— Пожалуй.
— И еще,
— Я ему скажу.
Закончив разговор, генерал-майор некоторое время рассматривал себя в зеркало, являвшееся обязательным предметом походного багажа. Ивану Павловичу нравилась его артистическая способность управлять своим выражением лица. Оставаясь в сущности равнодушным, он представал перед собеседниками взволнованным, сочувствующим, сердитым, хитрым, наивным — таким, каким требует момент.
Шкуро подходил к дому Деникина, когда в окнах играли последние кроваво-малиновые отблески солнца. Адъютанты и ординарцы высыпали на крыльцо посмотреть на атамана, ставшего легендой. Попросил дежурного офицера доложить его превосходительству — прибыл полковник Шкуро!
Деникин по вечерам занимался сложной умственной работой: обдумывал проблемы отношений с донским самостийником Красновым, с говорунами из Кубанской Рады, врагами единой России, пытался что-то придумать для объединения бойцов армии с требующими установления республики, с либералами, эсерами, монархистами, черносотенцами и прочими, прилепившимися к тылам его армии. Делал памятные записи для себя и будущих историков, составлял тексты писем и выступлений на различных совещаниях. Теперь, когда в прошлом месяце погиб генерал Марков, ставший легендой для офицеров-добровольцев, когда генерал Алексеев из-за стариковских болезней уже не в состоянии влиять на дела, решения его, командующего Добровольческой армией, не встречали сопротивления или дискуссий. Лишь Романовский имел право что-нибудь посоветовать. И со Шкурой, или пусть Шкуро, он решит сам. Если этот хитрый лихой атаман за единую Россию, его можно использовать для укрепления армии, а что касается Ставрополя, то раз Иван Павлович ему кое-что объяснил, то теперь следует лишь приласкать новоиспеченного кубанского героя, а далее жизнь и война покажут.
Войдя к генералу, Шкуро, с детства привыкший к строю, лихо стукнул каблуками, прозвенел шпорами и молодцевато доложил:
— Ваше высокопревосходительство, полковник Шкуро со своим отрядом прибыл в ваше распоряжение. Мы, восставшие казаки, полностью признаем власть Добровольческой армии и готовы сражаться в ее составе за возрождение Великой России!
Деникин поднялся из-за стола, выслушивая доклад» затем пожал руку своему новому подчиненному, предложил сесть и попросил доложить о состоянии отряда. Шкуро кратко, по-военному, охарактеризовал боевые достоинства своего десятитысячного войска и честно доложил об отсутствии артиллерии, о том, что более половины казаков сражаются шашками, а то и дубинами.
— Тем более чести вашим казакам, что одержали ряд побед над красными и освободили от них Ставрополь, — Деникин говорил так, словно повторял заученное, — Родина вас не забудет.
— Мои казаки становятся бойцами Добровольческой армии, — осторожно начал Шкуро щекотливый вопрос. — Многие из них не совсем понимают, за что сражается армия. Все они, конечно, ненавидят большевиков, комиссаров, но хотят знать, какие порядки будут установлены в России после победы над красными. Я им должен объяснить это.
— Победу над красными мы одержим, если останемся верными заветам генерала Корнилова и сохраним воинский порядок и дисциплину в нашей армии. Вам надо сосредоточиться на этой работе. У нас уже есть казачьи власти. У генерала Покровского… Да. Нам пришлось с ними долго заниматься, пока они стали настоящими полками Добровольческой армии. Желаю вам успеха, полковник Шкуро.
На этом аудиенция закончилась. Командующий не мог продолжать разговор, потому что приближался счастливейший час: небольшой ужин с хорошим вином, перечитывание писем Ксюши, мечты о ней, готовящейся стать матерью Ваньки. Взятие Екатеринодара — это еще и радость совместной жизни с молодой женой.
Шкуро понял, что Деникин уклоняется от раскрытия своих политических
взглядов. Пусть. Главное, что Родина не забудет полковника Шкуро. Значит, быть ему генералом.У выхода из дома командующего его ждали свои казаки и посыльные от Филимонова. Доложили: в местной школе собралась Кубанская Рада и там ждут полковника Шк уране кого. Эта фамилия уже раздражала, но он промолчал. С собой взял только Кузьменко.
Множество керосиновых ламп коптили на окнах и на большом столе, где сидели главные кубанские руководители: седобородый Филимонов, напряженно задумывающийся о самостийной Кубани, Быч, темноволосый черный рыцарь Калабухов [29] … На стульях и скамьях рядовые члены Рады. Все оглянулись на входящего, многие встали. Закричали: «Слава атаману Шкуранскому!» Напутал Филимонов. Или нарочно? Усталый и раздраженный стоял полковник в дверях. Его пронзали взглядами первые люди кубанского казачества. Спокойно уверенные светлые глаза, прожигающие черные, хитрые карие… Земляки, такие же, как он, офицеры Великой войны. Все понимают, завидуют его успеху — сами так могли бы. Стоял он перед ними, как под огнем в бою, чувствовал, как дергается больной глаз, и видел себя маленьким, с некрасивой путаной фамилией. Наверное, и Рада видела его таким.
29
Калабухов Алексей Иванович — в Кубанской Раде вместе с Н. С. Рябоволом и JI. JI. Бычем возглавлял группировку «черноморцев", отстаивавших идею автономии Кубани. Был членом парижской делегации, добившейся признания союзниками самостоятельной «Кубанской республики", а в 1919 г. подписавшей союзный договор с меджлисом горских народов, все это стало поводом для обвинения «черноморцев" в государственной измене. 13 июня Н. С. Рябовол был убит. В ноябре Кубанская Рада была разгромлена генералом Покровским, часть «черноморцев" бежала или была выслана, а Калабухов, сдавшийся деникинским властям, 7 ноября был повешен.
Пригласили за стол. Филимонов усадил рядом, поднялся и говорил хорошие слова об атамане Шкуранском, взявшим Ставрополь. Высказал пожелание о присвоении атаману звания генерала, но тут же оговорился, напомнив, что это право принадлежит высшей Российской власти, коей теперь является командующий Добровольческой армией. Рада слушала и соглашалась. Никакого указа не приняли. Выступавшие члены Рады в основном говорили об ущемлении своих прав, о том, что надо устанавливать власть Рады, что Добровольческая армия должна признать их права…
Филимонов прервал эти опасные выступления и вернулся к деятельности отряда Шкуро:
— Это ж наши казаки взяли Ставрополь, — сказал атаман. — С ними нам надо бы связаться, поговорить. Давайте пошлем в отряд своих представителей. Поговорят с казаками, что-нибудь подскажут, узнают, что им надо…
— Александр Петрович дело предлагает, — поддержал активный Быч. — Но надо все точно расписать, что мы этим людям поручим.
Расписали:
1. Ознакомиться на месте с состоянием отряда и его настроением.
2. Со своей стороны, ознакомить его с взглядами правительства и Рады на сущность противобольшевистской борьбы, на организацию и состояние противобольшевистских сил.
3. Поддержать и всячески поощрять противобольшевистские настроения отряда.
Представителями выбрали баталпашинского казака Усачева и подъесаула Елисеева из станицы Кавказской. Это о Елисееве рассказывал Стахеев, как о зачинщике казачьего восстания.
Когда заседание окончилось, Филимонов сказал, что для Шкуро и его казаков приготовлена квартира, где их накормят ужином. Они уже отправились туда с провожатым, когда на улице Шкуро перехватил Быч и попросил зайти к нему для разговора с глазу на глаз. Обещал и накормить и напоить. От угощения полковник отказался, но на разговор пришлось согласиться. Сидели в комнатушке с тусклой керосиновой лампой. Быч взволнованно и долго говорил о высокомерном отношении Деникина к Раде, о слабохарактерности Филимонова, который не может отстоять интересы казачества и достоинство Рады, о том, что когда возьмут Екатеринодар, станет еще хуже, а об их политике и говорить нечего — Учредительное собрание им уже, мол, не нужно — только царь-батюшка… Приходилось осторожно и дипломатично отвечать на все это, не имеющее серьезного значения для вождя казачества полковника Шкуро. Он знал, что ему надо делать в этой войне.