Шлак 2.0

Значит, обратный билет всё-таки существует. Можно и попасть сюда, можно и выбраться. А Дряхлый болтал про путь в один конец. Или это только для таких как я он один? Впрочем, сейчас это не существенно.

— А Битумные озёра что такое?

— А Битумные озёра это территория, где на поверхность выходят открытые залежи битума. Вязкое болото метров семьдесят в ширину и километров триста в длину. Перейти можно только в трёх точках, и все они под контролем штурмовиков. У Загона на этой территории предприятие по добыче и переработке битума и асфальта. После нанограндов, это главный источник доходов Конторы. Основные поставки идут в конгломерацию в обмен на железо…

— А на кой он нужен?

— Железо?

— Битум.

— Дон, ты меня удивляешь. Это единственный продукт для производства жидкого топлива. Видел БТР на ферме? Думаешь, он на чём ездит?

— А он ездит?

— Летает, блин! Конечно, ездит. И не только он.

— Я думал, у нас всё двигается на экологически чистом электричестве. Платформы, броневики.

— В пределах Загона и на его территориях — да. А уже в Полыннике тебе электричества не хватит. Бензин в этом плане удобнее. Его можно подвезти, а электричество надо проводить. Чувствуешь разницу?

— Типа того, что рейдеры могут перерезать провода, если увидят, — вспомнил я свой небольшой опыт ремонтника.

— Верно, — кивнул Гоголь.

— Что же тогда не перейдём к массовому использованию бензина? У нас полей непаханых миллионы гектаров. Задолбала уже эта крапивница.

— Работы по переработке битума в топливо начались два года назад. Успехи скромные. То ли не получается у них что-то, то ли ещё что.

— А у османов получается? Сколько Контора туда битума гонит?

— Я не знаю, я с железнодорожным ведомством не сотрудничаю. Хочешь, у них спроси. А ещё лучше, вообще таких вопросов не задавай. Окажешься на карандаше у безопасности, ничем хорошим не закончишь. Понимаешь о чём я?

— Это в яму что ли? Так я там уже был. Как видишь, выбрался.

— Один раз повезло, во второй уже не отбрыкаешься.

Я бы мог опровергнуть это, как-никак отныне я друг и соратник самого Мёрзлого, а под его контролем не только охрана, но и ферма, однако говорить об этом нельзя. Гоголь расценил моё молчание как знак согласия.

— Хорошо, что понимаешь.

До вечера обошли блок ещё несколько раз. Из-за этих круговоротов я вымотался, ноги гудели, и все желания были настроены на ужин и мягкую постель. Часы показывали половину седьмого. Рабочий день закончен, пора возвращаться в родные пенаты.

— Всё, — заглядывая в планшет, сказал Гоголь. — Теперь к четвёртому выходу.

— Для чего? — не понял я.

— В девятнадцать ноль-ноль выход из-под станка. Наша задача: встреча, контроль и отправка грузов по адресатам.

— И как часто?

— Каждый день.

Вчера я бы воспринял эту новость как надежду, но теперь точно знаю: ни Киры, ни Данары там не будет. Надеяться не на что. Так что отныне это ненужная обязанность за всё те же шестьдесят статов. Отдых откладывается.

На базе находилось человек тридцать, примерно половина от тех, кто был утром на разводе. Начальница указала на Гоголя:

— Ты старший.

Сама она, похоже, к станку идти не собиралась. Может оно и к лучшему. Гоголь построил нас в колонну по два, сам встал впереди. Возле станка образовали коридор. Я стоял четвёртым от начала.

Станок — всё та же стальная махина, похожая на огромный контейнер: ребристые стены, бетонный постамент, крышка на пневмоприводе. Я видел и чувствовал, как это работает изнутри. Ощущения малоприятные: тошнота, головокружение, неоновый свет обжигает глаза. Теперь я наблюдал за тем, что происходит снаружи. Контуры контейнера начали расплываться, сначала понемногу, потом всё больше, больше. Это не было вибрацией; вся конструкция словно размягчилась, стала матовой. Она то сжималась, то разжималась, того и гляди взорвётся.

Я отшатнулся.

— Стой спокойно, новичок, не дёргайся, — вернул меня на место сосед.

Мельтешение продолжалось минут десять. Наконец контейнер снова обрёл контуры, вернулся в прежние параметры и замер. С шипением заработал пневмопривод, крышка поднялась… Я ожидал увидеть людей, но оказалось, что контейнер под крышу забит ящиками, коробками и тюками. Надеюсь, не мы это разгружать должны. Тут бригаде профессиональных грузчиков на полночи работы.

Из четвёртого выхода появилась фермерская охрана, такие же, как мы, только логотип другой: перевёрнутый треугольник и рваный круг. Мелькнула бритая голова Матроса. Следом вышли осуждённые на принудиловку, везли за собой ручные тележки. Весь груз из контейнера стали перегружать на тележки и увозить. Работали споро. Что находилось в ящиках, не понятно, на таре ни ярлыков, ни лейблов. Вроде бы расслышал лёгкий звон соприкоснувшегося стекла, когда мимо проносили картонные коробки. И ещё от одного мешка исходил густой аромат кофейных зёрен. Почувствовал его не только я, многие потянули носом, в том числе и Гоголь.

Разгрузили контейнер за два часа. Всё это время мы стояли как наказанные, ни отойти, ни присесть. Лишь когда крышка контейнера захлопнулась и последние тележки с грузом скрылись за воротами четвёртого выхода, раздался короткий вздох облегчения.

Я решил, что на этом всё, но отпускать нас Гоголь не торопился. Он стоял возле контейнера с Матросом и в задумчивости постукивал кулаком по стальной крышке. Матрос показывал ему что-то на планшете. Один раз посмотрел на меня, усмехнулся. Узнал, стало быть.

Вдоль стены были составлены столы и стулья, возле них уже расположилось несколько человек. Закурили. Запах табачного дыма растворил остатки кофейного аромата. Я поморщился и отошёл к противоположной стороне. Охранники здесь сидели на корточках, некоторые, закрыв глаза, дремали.

— Долго нас держать будут? — спросил я, присаживаясь рядом.

— Сегодня во втором блоке рейд, — ответили мне.

Про какой-то рейд Гоголь говорил утром, но не объяснил, что за штука такая. Только сказал, что за него премиальные дают. Значит, что-то опасное, либо неприятное, либо и то, и другое.

— Что за рейд?

— Ты из какой деревни приехал?

— Он новенький.

— А, ну тогда готовься. В полночь выступаем.

— В смысле «в полночь»? А отдыхать когда?

— Ты сюда отдыхать пришёл? Это внутренняя охрана, сынок. Здесь статы за отдых не платят.

— Чё ты докопался до него, Аргон. Чувак впервые на таком деле, ему объяснить надо.

— Вот ты и объясняй, Ковтун.

Круглолицый мужик в коричневой футболке повернулся ко мне вполоборота.

— Контора составила списки по второму жилому блоку тех жителей, которые в течение месяца тратят меньше девяти статов в день. Наша задача их собрать.

— Не понял, зачем? Почему именно меньше девяти? Почему не десять, не восемнадцать? Пятьдесят шесть тоже хорошая цифра.

— Блин! — снова вспыхнул Аргон. — Что за молодёжь недогадливая? Питание трёхразовое, комплексный обед три стата. Три на три — девять. Чё тут непонятного? Меньше девяти статов тратишь, значит, не жрёшь нихрена, скоро подохнешь. А кому принадлежит жизнь в Загоне?

— Так мы их в яму? — дошло, наконец, до меня. — На трансформацию.

— Молодец, пять баллов.

Я прислушался к себе, дрогнет ли хоть одна струнка: жалость, сострадание, милосердие, справедливость? Да, где-то что-то вроде шевельнулось. Сама по себе ситуация казалась немыслимой, и нечто человеческое по-прежнему трогало что-то, что не до конца превратилось в прагматизм. Но в то же время я с хладнокровием понимал, что помочь тем людям не могу. Их уже приговорили. Даже если я возьму автомат, покрошу к чертям всю охрану, тех людей это не спасёт. А крови прольётся больше. И в чём тогда смысл? Можно устроить революцию, поменять систему, власть, но, боюсь, через какое-то время мы снова вернёмся к нынешнему корыту, и будем жрать из него полными ложками, потому что менять надо не системы, менять надо людей: взгляды на мир, на вещи, на отношения…