Шлюха-2

Сначала частный самолет. Я кожаных кресел до этого ни разу в жизни не видел. Потом

Лос-Анджелес. А затем и его дорогущий особняк, где всё было чужое. Даже стены орали о

том, что я — чужак. Я — грязный придурок, который ступил своими ногами на дорогие

ковры. Как же я ненавидел себя, мать, Джека, всех. Наверное, около года я прятался ото

всех, боялся людей. Они же были нормальными…

— Знаю, брат. Я прошёл все то же самое, — сказал Стефан и накрыл руками руки Макса.

— Я знаю.

— Ты знаешь, каково это, чувствовать себя ненужным своей собственной матери?

Женщине, которая дала тебе жизнь? Да, у тебя вообще её не было. Но лучше так, чем всю

жизнь быть второсортной игрушкой в её руках. Господи, тогда забота Джека казалась чемто диким, донельзя неправильным. И ты видишь, что лишь спустя двадцать лет я

подпустил его к себе… Зря. Теперь он мертв. Мне нельзя никого любить. Просто нельзя!

— Моя юность была точь-в-точь, как твоя. Только возвращался я не к мамаше в убогую

квартирку, а в ещё более убогий детдом. Знаешь, что это за место? Это холодное, сырое

помещение с кучей озлобленных на жизнь детей и подростков. Они настолько несчастны, что в их душах нет света. Они могут убить тебя, забить до смерти. Там образуется два

лагеря: те, кто бьют и те, кого бьют. Я всегда был во втором. Но когда вырывался на улицу, становился зверем. Нет… не хочу об этом. Суть в том, что Джек подарил жизнь и мне.

Скажи, ты простил её, да?

— Нет… Мне просто не за…

— Простил, конечно. Я понимаю тебя, Макс. Клянусь, понимаю. Любовь, порой, разрушает, а не созидает. А больная любовь — и подавно. Они все были такими.

Одержимыми. Больными. Сумасшедшими.

— О чём ты, Стеф?

— Твои «бабочки». У них у всех крыша ехала после общения с тобой. Ты — грёбаный

Синяя Борода! Что ты с ними делал? Они были помешаны на мыслях о мести, о суициде.

Постоянно говорили, с какой радостью они бы тебя убили, даже расписывали сцены

убийства в деталях. Лишь единицы говорили, как хотели бы начать жить с нуля, забыть

весь кошмар прошлой жизни и просто начать жить. Боже, какой я придурок. Я соучастник

преступления! И был им столько лет. Ты бил их? Насиловал? Тебе становилось легче?

— На все твои вопросы могу ответить — да. Они шлюхи, причем «элитные». Ты же

понимаешь, что значит слово «элитные». Самые грязные, потасканные, развратные

шлюхи, которые были в этих борделях. Их жизнь — звон монет. И я не скупился. У всего

есть цена. И у боли тоже. Я платил, они терпели боль. Плевать я хотел на то, что было с

ними после. Кстати, что?

— Ничего хорошего. Я скоро свихнусь от нахождения рядом с тобой, у них и подавно не

было шанса сохранить рассудок. Есть один приют, я их туда устраивал. Правда, парочка

сохранила умение мыслить трезво. Они просили помочь им начать новую жизнь, и я

помог. Наверное, работают сейчас где-то. Мне нет прощения, — горько произнес Стефан, его разрывало на части. — О чём я думал?! О чём? И... чем?

— Не вини себя, Стеф. Единственный человек, который во всем виноват — я. И только я.

Я болен, знаю. Я не знаю только, что делать сейчас.

— Нет, я виноват. Я просто смотрел на твои зверства. Чертово чувство единения! Ты

знаешь, что я всегда буду молчать и делить с тобой всё, что бы жизнь тебе не подкинула.

Ты стал мне родным, это даже не обсуждается. Не требуется слов, красивых фраз, признаний. Я всегда буду стоять на твоей стороне, но мне от этого больно. Потому что я

привык поступать правильно, а это… это ни разу не правильно. Но… ты важней, чем

условности и понятия общества.

— Стеф…

— Теперь ты молчи. Я всегда буду на твоей стороне, но не сейчас. Не могу, не могу

принять то, что ты выбираешь суку, убившую твоего отца!

— Это не так… Точнее, не совсем. В общем…

— Хоть сейчас прекрати врать и выпутываться. Так и скажи, что любишь её. Что вы

чертовы Бонни и Клайд в извращенной версии. Нет, Сид и Нэнси больше подходят. Такие

же чокнутые. Правда, по степени сумасшествия вы переплюнули всех. Теперь, когда ваши

руки по локоть в крови, вы поняли, что любите друг друга. — Стефан открыл новую

бутылку и приложился сразу к горлышку. К чёрту манеры.

Макс вскочил, чуть не швырнув стул в стену, и остановился к Стефану спиной.

— Она не виновата в его смерти.

— Ещё раз скажешь это, я дам тебе бутылкой по голове. Ещё раз выгородишь эту тварь, я

лично придушу тебя!

— Я не выгораживаю её. У Джека был врожденный порок сердца. С детства, протекал в

скрытой форме.

— Что за ахинею ты несёшь? Какой порок сердца? У него было просто слабое сердце, которое стало еще слабей из-за твоих выкидонов!

— Дай мне сказать, бл*ть! Бухай и молчи. У него был порок сердца. Первый удар

случился после автокатастрофы, в которой погибла Марта. Потом он долго лечился, но

врачи пророчили ему недолгую жизнь. Как видишь, он смог обставить всех, — с

гордостью за отца сказал Макс.

— Почему я не знал об этом? — с обидой спросил брат. — Почему ты знаешь, а я — нет?

Хотя я всегда был ему ближе.

— Он рассказал мне об этом, когда я валялся в больнице. Сказал, что нужно жить, вопреки

всему, бороться за жизнь, даже если говорят, что осталось недолго. Потому что только мы

отмеряем время своей жизни. Можно прожить тридцать лет, но прожить их ярко, не

оставив за собой сожалений и обид. А можно волочить жалкое существование все

восемьдесят лет и умереть, поняв, что в этой жизни ты оставил от себя лишь труп.

— Хорошо. У него был порок сердца, о котором я не знал. Как это связано с тем, что сука