Шмели и термиты

В местах с почвами, избыточно увлажненными круглый год, термиты, как правило, не живут. Не все из них научились, как обитатели рисовых полей в Камбодже, строить термитники, приподнимая основание над уровнем вод. Между тем многие обильно увлажненные земли на редкость богаты, осушение должно превратить их в настоящее золотое дно.

Но во многих местах, стоит только проложить кротовым плугом подземные борозды или прорезать болото наземными канавами и снизить уровень грунтовых вод, на осушенные участки проникают термиты. Избавиться от них совсем не просто.

Похоже, они только и ждали, когда им можно будет здесь поселиться…

Что же сказать в заключение?

Не ударить ли под конец в набат, сообщив о живых гнездах термитов, найденных в стенах домов, вблизи труб парового отопления, и в почве, вблизи труб теплоцентрали? Это произошло в одном из городов на севере Западной Германии.

Или, может быть, подивиться изобретательности случая, который столкнул древнейшее произведение природы с последним словом науки и техники? Термиты, повредившие изоляцию проводки, вывели из строя счетную машину и таким образом доказали, что живая модель живого способна в иных случаях одолевать механическую.

Или, может быть, привести еще один, тоже похожий на притчу, рассказ о том, как сонаты Бетховена и прелюдии Рахманинова исполнялись под небом Африки на рояле, закованном в цинк для защиты от термитов? Этот рояль — он весит три тонны — был изготовлен лучшими мастерами общества Баха для ныне уже покойного Альберта Швейцере — знаменитого француза, увенчанного многими почетными наградами, как философа и ученого, композитора и музыканта.

Давно покинул Швейцер Париж и переехал в Габон, но не в столицу, не в Либревиль, а в крохотную деревню Ламборене на берегах Обовэ, в сердце ограбленной колонизаторами Экваториальной Африки. Днем Швейцер лечил негров в больничном городке, построенном им здесь, е вечера посвящал музыке, своему роялю, закованному в цинковые листы не менее прочно, чем сами термиты, защищаясь от врагов, заковывают свои гнезда в цемент…

Но нет, если уж о чем сказать в заключение, то уместнее всего вновь вернуться к тем необычайным и непредвиденным событиям на острове Святой Елены, о которых шла речь в начале повести.

Летописец острова Д. С. Меллис писал в 1875 году: «Джемстаун выглядит как город, разрушенный землетрясением».

В более поздних изданиях истории острова мы читаем: «Джемстаун был, в сущности, совершенно разрушен термитами, его пришлось отстраивать заново».

Впрочем то, что произошло на острове Святой Елены, может показаться событием неожиданным разве только в связи с тем, как быстро произвели все разрушения термиты, которым здесь благоприятствовали тепло, влажность, ограниченность островной территории.

Но жизнь показала, что события могут складываться еще более драматично.

После катастрофы

 НАЧАЛЕ второго часа после полуночи с 5 на 6 октября 1948 года израненный человек с трудом толкал перед собой по безлюдной площади аэродрома сходни. Ценой неимоверных усилий он подкатил их к борту самолета «ИЛ-12», стоявшего в стороне от других машин. Останавливаясь и отдыхая на каждой ступеньке, медленно, то и дело оглядываясь и прислушиваясь, поднимался он к входу, долго возился, открывая дверь.

В самолете было темно и пусто. Тяжело ступая, человек прошел в рубку и включил радиопередатчик.

Не часто бывает, чтобы сигнал бедствия передавался с борта самолета не в полете, а с бетонной площади аэродрома. Но именно этот несчастный случай происходил сейчас.

Перехваченные в Сибири рацией омского коротковолновика, потом в Азербайджане бакинскими приемными станциями, а там и другими радиооповещения о катастрофе, отправленные с борта самолета «ИЛ-12», через несколько минут стали из разных концов Союза поступать в Москву.

Так мир узнал об ашхабадском землетрясении.

В 1 час 12 минут по местному времени, когда большинство жителей столицы Туркменской республики спали крепким сном, далеко на юге, в той стороне, где высятся голубые цепи гор, родился необычный, глухой гул.

В эту минуту на скамье в городском саду сидели четверо военных: ночной комендантский патруль. Они только что обошли аллеи и сейчас отдыхали, покуривая.

— Что это, товарищ лейтенант? — насторожился ефрейтор. — Похоже, артиллерия?

Лейтенант поднялся со скамьи и по фронтовой привычке оглядел небосвод, прислушиваясь. Следом вскочили и остальные. Гул не утихал.

Но вокруг все было спокойно. Безлюдные улицы были освещены огнями фонарей, на тротуаре беззвучно перебегали с места на место черные тени деревьев.

А гул, родившийся в горах на юге, не умолкал. Казалось, он катился к спящему городу и нарастал в силе.

Этот непонятный гул услышали тогда немногие — лишь те, кто почему-либо все еще не спал, несмотря на позднее время.

Но даже и те, кто бодрствовал, не успели ни понять, что происходит, ни испугаться, потому что, обгоняя плывший с гор гул, раздался первый удар. Он был так силен, что не дал устоять на ногах. Казалось, он встряхнул землю.

Это произошло при свете фонарей. Но падали все уже в кромешной тьме: свет погас. Над северной и северо-западной частью города вспыхнуло на мгновение голубоватое зарево, вспыхнуло и погасло. В грохоте и криках, раздавшихся в густом мраке, со стоном рухнуло дерево.

«Похоже было, — вспоминали потом многие, — что из глубины земли в ноги прямой наводкой ударили тяжелые орудия».

Это был первый толчок вертикального направления. После короткого перерыва один за другим стали сотрясать землю горизонтальные.

Все началось в 1 час 12 минут 5 секунд по местному времени и продолжалось не более десяти секунд.

— А самолетов вовсе не слышно, товарищ лейтенант! — прокричал в темноте ефрейтор, который все еще считал, что это воздушный налет бомбардировщиков.

Один из сторожей, охранявших в ту ночь свой объект, рассказывал через несколько дней:

— Я ничего не понял. Почувствовал только, что трудно дышать, и сразу включил фонарь, попытался посветить, разобраться, что происходит. Но нигде ничего нельзя было увидеть. Фонарь, который обычно, как хорошая фара, светил на много метров вперед, сейчас не в силах был пробить густую мглу, подступившую отовсюду. Теперь-то я знаю, что то была пыль, которая сплошным облаком поднялась над городом. Тогда я ни о чем не догадывался. Даже утром, когда стало рассветать, пыль все еще держалась в воздухе. Крона огромного дерева, лежавшего поперек мостовой, была совсем серой, каждый лист был покрыт густым слоем грязи.

Но это стало видно утром, а ночью, в грохоте рушившихся зданий, в пыльном удушье, все было необъяснимо и чудовищно.

Подземные удары расшатывали, крушили, ломали, разбивали стены и перегородки жилых домов и строений, сминали полы и потолки, низвергали кровли, опрокидывали заборы.

Вокзала аэропорта в Ашхабаде уже не существовало. Пассажиры, ожидавшие на вокзале утренних самолетов, пилоты, бортмеханики, радисты, стюардессы выбирались из-под обломков здания, откапывали товарищей, оказывали первую помощь пострадавшим. А бортрадист с «ИЛ-12» с трудом пробрался к своему самолету и передавал в эфир сигнал бедствия: