«Шоа» во Львове

В один из дней немцы категорически заявили, что из окон дома напротив стреляли «еврейские злоумышленники». Как рассказывала нам дворничка этого трагического дома, на самом деле кто-то из молодых насмешливых еврейских жителей не выдержал соседства и начал показывать через окно немцам сценки из фильма Чарли Чаплина о диктаторе — пародируя Гитлера. Этого было достаточно. Оскорбленные немецкие солдаты ворвались в дом, вывели всех взрослых еврейских мужчин во двор и расстреляли. Погибло около 20 человек. Похоронную процессию мы не видели, потому что расстрелянных тихонько похоронили на старом еврейском кладбище, которое находилось рядом.

31

«Хотя настоящая Украина не тут, а речкой Збруч, так уж получилось, я не против какого-либо краевого управления, но скажите на милость Божью, зачем принуждать трамвайных кондукторов общаться с пассажирами на украинском языке? Никто его толком не знает. Это же чистой воды комедия! Разве крестьянский говор принятен для публичного употребления в современном цивилизованном городе?»

Так, или почти так, говорил мой дядя Каминский, который зашел к нам в гости в первые дни оккупации убедиться, что мы живы и здоровы. Что-то подобное можно было услышать от большинства знакомых поляков. Спорить с ними, что-то доказывать было бесполезным делом.

Тогдашние поляки, в частности галицийско-львовские, отличались упорной, воинственной украинофобией, которая не допускала никакого компромисса, никакого примирения. В представлении поляков украинцы делились на три категории: первая — лояльные, малограмотные «почтивые русины», к которым, при определенных условиях, можно толерантно относиться; вторая — члены смешанных семей, связанных с поляками родственными узами, за ним необходимо тщательно следить и в случае сопротивления ассимиляции должным образом их проучить; третья — сознательные украинцы, с которыми необходимо вести себя как с врагами, «сурово, но справедливо». Вообще украинцы — «дичь гайдамацкая», поводырями которых выступает «вшивая псевдоинтеллигенция и кудлатые попы». Ненавистных поводырей необходимо наказать, а остальное «быдло» в принудительном порядке выслать куда-нибудь подальше, желательно на Восток. И польское правительство, которое просидело всю войну в Лондоне, и руководство польского подполья, которое действовало в крае, активно обдумывали радикальные планы относительно послевоенной депортации галицийских украинцев. В результате вышло с точностью наоборот: из Галиции как раз исчезли поляки.

По итогам Версальского договора, на украинцев не распространялся один из самых демократичных лозунгов новейшего времени — право наций на самоопределение. В Галиции украинцы составляли 73,2 % населения, поляки — только 16,2 %. При попустительстве мирового сообщества политика довоенной Польши, как и России, Румынии, а спустя и Венгрии, сводилась к принудительной ассимиляции украинцев, то есть к ликвидации украинского этоноса на подвластной им территории. Эта украинофобская политика принимала все более откровенные черты государственного терроризма и геноцида. На Западной Украине насилие польского меньшинства над коренным украинским большинством усилилось перед войной до крайних пределов. Даже оппортунистически настроенные, соглашательски настроенные мирные украинцы понимали, что такое положение долго не протянется, что вооруженная борьба с польским засильем при любом удобном случае вспыхнет вновь. Украинское галицийское общество напоминало тогда общество Франции после проигранной франко-прусской войны. И одно, и другое жило страстной идеей реванша, то есть идеей отплаты за поражение, идеей повторной борьбы. Украинцы не признавали учиненного над ними насилия и никак не могли принять польские аргументы относительно их права на владение Галицией. Галичане никак не могли смириться с мыслью, что Западной Украиной вечно будут владеть польские захватчики. Господствовала природная человеческая ненависть к поработителям, которые принесли на их землю террор, разбой и унижение. В популярной галицийской песне пелось:

Буде лях проклятий Батьками орати, Матерями волочити. [10]

Оканчивалась песня реваншистским аккордом:

Ой, не тішся, ляше, Що по Збруч — то ваше, Вернуться ще тії, Стрільці Січовії, Задрожить тоді Варшава. [11]

О реванше говорили дома, в школе, в церкви, в кругу друзей и знакомых, говорили везде, где можно и нельзя, говорили при любом удобном случае. В завуалированной форме идея реванша пробивалась на страницы легальной прессы, провозглашалась при публичных выступлениях, часто в независимости от темы самого выступления. Самая влиятельная идеологическая книжка того времени — бестселлер «Национализм» Дмитрия Донцова — насквозь пропитана именно идеей реванша. Чтобы при неизбежном повторном сражении победить противника, отомстить ему за поражение, необходимо тщательно рассмотреть допущенные ошибки. Я знал таких людей, и их было немало, которые с точностью до часа могли тщательно описать каждый день украинско-польских боев за Львов в ноябре 1918 года, которые продолжались почти месяц. Раздирая раны, они эмоционально анализировали все допущенные тогда украинцами ошибки, которые сводились к несогласованности, а проще — к неорганизованности.

10

Будет лях проклятый

На отцах пахать,

Матерями бороновать.

11

Ой не радуйся, ляше,

Что по Збруч — то это ваше,

Вернутся еще молодцы,

Сечовые Стрельцы,

Задрожит тогда Варшава.

Горький исторический опыт дал свои плоды. В июле 1941 года в Галиции украинское население продемонстрировало преданность и самопожертвование идее свободы и динамичный уровень организованности. Одновременно с провозглашением независимости было создано правительство, а на местах, не медля, появилась заранее подготовленная администрация. Немедленно хотели начать формирование Украинской национальной революционной армии. Тут же возникла «Управа города Львова». Львовская радиостанция очутилась под украинским контролем. На улицах сразу появились патрули украинской милиции, во главе которой стал Емельян Матла — политзаключенный, который чудом избежал смерти на Лонцького. Городские организации, предприятия, коммунальные службы, торговля, учебные заведения и заведения культуры перешли в украинские руки. Однако утверждение историка Элияху Йонеса, что, мол, что тогда украинцы отобрали у львовских евреев предприятия и магазины, ни на йоту не отвечает действительности, потому что еврейское имущество, как и имущество поляков и украинцев, большевики успели национализировать еще полтора года назад.

Накануне немецко-советской войны, в апреле 1941 года, состоялся Второй Великий Сбор ОУН, который разработал актуальные программные документы, которые определяли отношение к немецкой оккупации, а также политику относительно поляков и евреев. Нельзя понять ход исторических событий, не принимая во внимание апрельские постановления. В тех постановлениях провозглашено, что ОУН «ведет борьбу за Украинское Суверенное Соборное Государство, за освобождение порабощенных Москвой народов Восточной Европы и Азии, за новый справедливый строй на обломках московской империи СССР. Организация Украинских Националистов будет продолжать всеми силами революционную борьбу за освобождение Украинского народа без оглядки на все территориально-политические изменения, которые могли произойти на территории Восточной Европы.

Путем к достижению наших целей является Украинская революция в московской империи СССР совместно с освободительной борьбой угнетенных Москвой народов под девизом: «Свобода народам и личности».

Великий Сбор ОУН не обошел вниманием и взаимоотношения с поляками и евреями. В постановлении по польскому вопросу сказано: «ОУН будет вести борьбу с теми польскими группировками, которые стремятся к восстановлению польской оккупации украинских земель. Условием для нормализации отношений между украинской и польской нациями есть прекращение антиукраинских акций со стороны поляков».

Свое отношение к евреям постановление ОУН заключается в следующих трех предложениях: «Евреи в СССР являются самой преданной опорой господствующего большевистского режима и авангардом московского империализма в Украине. Антиеврейские настроения украинских масс московско-большевистское правительство использует, чтобы отвернуть их внимание от настоящей причины их бед и чтобы в момент срыва направить их на погром евреев. Организация Украинских Националистов относится к евреям как опоре московско-большевистского режима, одновременно разъясняя народным массам, что главный враг — Москва». Не вдаваясь в анализ этих положений (этим занимаются историки), подчеркнем, что из приведенного постановления четко и ясно выплывает, что ОУН предусмотрительно выступила против еврейских погромов. Постановление четко предостерегало не отождествлять антисоветизм с антисемитизмом. Элияху Йонес вставил препарированный отрывок этого постановления в таком контексте, чтобы из него не было понятно, что ОУН в 1941 году решительно запретила еврейские погромы.

Следом за Йонесом и Вайсом, вот как, например, лукаво подает текст этого постановления известный украинофоб Солженицын в своей книге «Двести лет вместе»: «Жиды в СССР являются самой преданной опорой господствующего большевистского режима и авангардом империализма в Украине…Организация Украинских Националистов осознает жидов как опору московско-большевистского режима, просвещая одновременно народные массы, что Москва — это главный враг». Обходя некорректный в русском переводе термин «жид», имеем тут яркий наглядный пример украинофобских мошеннических манипуляций. За тремя точками прячется самое главное второе предложение: «Антиеврейские настроения украинских масс московско-большевистское правительство использует, чтобы отвернуть их внимание от настоящей причины их бед и чтобы в момент срыва направить их на погром евреев». Сказано выразительно и понятно кому и зачем в Украине были нужны еврейские погромы. Приписывание структурам ОУН организацию во Львове еврейских погромов является злоумышленной выдумкой украинофобов с целью дискредитации украинской освободительной борьбы.

32

При каждой смене власти во Львове всех работающих обязывали немедленно возвращаться на свои рабочие места. Немцы объявили: «Кто не вернется на место работы, того ожидает смертное наказание». Мой отец поспешил на улицу Сокола (ныне Ковжуна), в областную типографию, где он до начала войны работал в полиграфическом цеху газеты «Вільна Україна». Типография во время военных действий осталась неповрежденной и сохранила значительные запасы бумаги, но большевистская газета, естественно, при новой власти выходить не могла. В первые дни немецкой оккупации типография печатала только плакаты и листовки, которые никак не могли заменить собой периодическое издание с систематическим оперативным материалом, правительственными распоряжениями и сообщениями. В многолюдном городе любая административная власть не может нормально функционировать без общедоступной ежедневной газеты.