Шофер
Шрифт:
— Хорошие артисты, хорошие, — сидящий рядом с Травиным военный вытер слёзы платком, одним махом выдул фужер водки, — особенно вот этот, постарше.
— Кторов? — Сергей наелся, Лена куда-то снова убежала, большая часть гостей переместилась в гостиную, и он решил, что пора бы отсюда слинять. — Да, отличный парень, я с ним немного знаком, в волейбол в команде артистов играет.
Собеседник икнул.
— Волейбол — это хорошо, это наш спорт, рабочих и крестьян, — изрёк он, положил голову на ладони и засопел.
Сергей вылез из-за стола, вышел в коридор. Там возле газетного столика стоял Кальманис, помощник Лациса, и курил.
— Так ты новый Ленкин ухажёр? —
Травин достал папиросу, тоже закурил. Он стоял близко, нависая над Кальманисом, и не отвечал.
— Я ведь почему спрашиваю, — тот занервничал, — появляются тут разные личности, она ведь не пойми кого в дом тащит, а Янине Иосифовне беспокойство.
— Разная личность — это я? — уточнил Сергей.
— Нет, ну я не то, чтобы сказать, просто всякие люди ходят, — брюнет пытался вернуть спокойный вид, но получалось у него это плохо. — Ложечки вон пропадают серебряные.
— Руку сломаю, — молодой человек воткнул папиросу в пепельницу, положил Кальманису ладонь на плечо, слегка сжал. — К Лене ещё раз подойдёшь, пеняй на себя.
Брюнет изогнулся, кое-как высвободился, бросился в столовую, наткнулся у дверей на Пилявскую и начал ей что-то втолковывать. Та закивала, успокаивая гостя, и незаметно для него одобрительно подмигнула Травину сквозь увеличительное стекло очков. Сергей отыскал-таки Кольцову, и сказал, что уходит. Лена доставала Ильинского расспросами, на молодого ухажёра отвлеклась буквально на секунду.
— Конечно, иди, — рассеяно сказала она, — ещё увидимся как-нибудь.
В этом Сергей был совершенно не уверен. Похоже, свою миссию он выполнил и больше для Кольцовой интереса он не представлял.
— Странный этот молодой человек, — Янина Иосифовна улеглась в кровать, взяла в руки книгу, — ты что там делаешь, Геня? Посмотри на меня, совсем бледный и глаза красные, тебе надо лучше питаться или съездить в Крым, там открыли новый санаторий.
Лацис читал журнал, и отвлекаться на всякую чушь не хотел.
— И что же странного в нём? — всё же спросил он.
— Ты видел, как он сидел за столом? Прямо, словно швабру проглотил. А ел как? Аккуратно, рабочие так не едят! Он не чавкал, не вытирал лоб салфеткой, держал вилку в левой руке, а нож в правой, и делал это так, словно его с детства учили. И в беседы чужие не лез, мнение своё не высказывал. Ты меня вообще слушаешь?
— Конечно, дорогая, — Генрих Янович перелистнул страницу.
— Геня, может он шпиён? Не может простой деревенский мужик так себя вести культурно.
Лацис вздохнул, отложил журнал. Некоторые разговоры обходились без его участия, и ограничивались монологом жены и короткими дежурными репликами с его стороны, но тут, похоже, ждали именно его мнения.
— Не городи чепухи, — твёрдо сказал он. — Шпиёны наоборот, стараются вести себя так, словно он и есть рабочий мужик на самом деле, да и вообще, этот молодой человек в таксомоторном гараже работает, что он там может разведать? Спи спокойно.
Пилявская раздражённо повернулась на левый бок, сжала губы. Она твёрдо верила в собственную проницательность, и с этим Травиным явно было что-то не то. Слишком опрятный и уверенный для представителя крестьянского сословия или пролетария, такие молодые люди были в её жизни, но совсем из другого круга. Появился в их доме непонятно откуда, закрутил роман с Леночкой, правда, на званом обеде знакомства с руководящими работниками ОГПУ наладить не пытался, но лиха беда начало, освоится, станет здесь своим, а потом и секретные данные раздобудет.
Вот тогда она его и прижучит, а до тех пор — глаз да глаз. То, что она сама настояла на присутствии Травина на сегодняшнем мероприятии, Янина Иосифовна вспоминать не собиралась и ни в чём себя не винила.Несмотря на воскресный день, Панов сидел в своём кабинете. Жил он одиноко, без семьи, по кабакам ходить не любил, бесцельно гулять по паркам и скверам — тоже. Единственная страсть субинспектора, театры, до обеда были закрыты, а работы и в выходной день хватало, потому что преступники не отдыхали, а грабили, убивали и воровали не покладая рук двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И статьи Трудового кодекса о нерабочих днях и ночных часах не соблюдали.
Шмалько, в отличие от субинспектора, был человеком семейным и выходной проводил с женой и ребёнком, но, зная о привычках начальства, заглянул не несколько минут в отделение.
— Выяснил? — Панов придирчиво рассматривал новую трубку. — Вижу, что что-то узнал, выкладывай.
С папиросами у него любовь то начиналась, то проходила, и тогда он снова возвращался к прежней привязанности — английскому трубочному табаку, которым торговали в кооперативной лавке на Каланчёвской площади. Прежняя трубка из бриара табачной фабрики Габай сломалась, а новая, американская, из кукурузного початка, была, на взгляд субинспектора, слишком лёгкой и несерьёзной. Но продавец утверждал, что такие теперь в ходу, и по качеству это североамериканское изделие превосходит пенковую.
— Нашёл я их вчера, — Трофим примостился на табуретке, раскурил «Пожарские», — лежат двое субчиков в больнице Остроумова, прямо рядом с нами. Точнее, двое лежали, один остался.
— А куда первый делся?
— Вот в этом всё дело, Наум Миронович, прошляпил я его. Я ведь когда распоряжение ваше получил, начал со святого Владимира, и там никого не нашёл, точнее, нашёл Фиму-лотошника, который от конвойных ещё в июне сбежал и оказывается, в больнице отлёживался, болезнь симулировал. Ну я, как его увидел, вызвал милиционеров, они его и повязали. А я дальше пошёл.
— Слышал я про твои подвиги, молодец, Семагин доложил. Значит, в Бахрушинской?
— Да. Только пока я с этим Фимой возился, гражданин Травин их тоже искал и обнаружил. В палате лежит милиционер Денисенко, из тридцать шестого, у него с печенью нелады, а кровать аккурат рядом с гражданином Ильёй Сидорчуком, к которому наш Травин и добрался. Денисенко их разговор подслушал, и мне пересказал. Спрашивал Травин приятеля Сидорчука, Григория Чуркина по кличке Блоха, о скрипаче, то есть гражданине Пилявском, и о тех, кто его убил, да ещё про Федьку рассказал, мол, пацан на него всё валил. И Травин этот на музыке блатной изъяснялся. А когда Травин ушёл, этот Сидорчук тоже убежал, точнее, уковылял.
— Денисенко — это толстенький такой, пьёт сильно?
— Он самый, сказал мне, что с Чуркиным попытается скорешиться и что-нибудь разузнать. Вот, написал я всё, — Трофим протянул пачку бумажных листов, — полночи сидел. А теперь, товарищ Панов, отпустите с женой по прудам Лебяжьим погулять, а то видит меня, почитай, раз в неделю. Пожалуйста.
— Иди, — Панов лениво махнул рукой, — чего не пойму в твоих каракулях, завтра расскажешь, никуда от нас этот Травин не денется.
Он открыл свежий номер журнала «Прожектор» на загнутой уголком странице, положил перед собой, и начал набивать трубку, тщательно утрамбовывая табак. Пряно-сладковатый запах разнёсся по комнате, так что милиционер, робко заглянувший внутрь чуть погодя, громко и с чувством чихнул.