Шокирующая музыка
Шрифт:
Конечно, были и сознательные попытки повысить продажи за счет щекотания страстей. Ванесса Мэй позировала для обложек в мокрых футболках и тоже неплохо продавалась (подозреваю, не за счет переманивания потенциальных покупателей у Яши Хейфеца).
Линда Брава получила известность, появившись в журнале Playboy в одной лишь скрипке. Мужчины тоже не остаются в стороне: от общественности не ускользнуло, что тенор Йонас Кауфман выглядит лучше, чем Энрико Карузо. (Мы также знаем, что он потрясающий певец.) Дирижерам нужны экстравагантные прически, певцам – высокая мода и макияж. Полки с пластинками переполнены изображениями с манящими проявлениями – возбуждение вырвалось на свободу в священных пределах классической музыки.
Единственно новое в классической музыке – это пуританство. Если вы что-то и поняли из этой главы, так это то, что секс присутствовал
Было бы извращением, если бы столь важный элемент жизни чудесным образом отсутствовал в музыкальном произведении. И всё же именно это пытались сделать ценители классической музыки, особенно со времен Бетховена. Предполагается, что дар музыкального вдохновения является «божественным», приходящим с высшего уровня. Секс и низменные человеческие инстинкты там не существуют, поэтому великая музыка не имеет к ним никакого отношения. Она о «более тонких вещах».
Но музыка – она о свете и тени, наших земные чаяниях и неприятиях, в том числе и тех, что ниже пояса. Вот почему мы можем пропустить мимо ушей это пуританское недовольство. Честно говоря, старый храм только украсили бы граффити и несколько пикантных фотографий. Если декольте окажется таким же стимулом, как имя «Шуберт», для того чтобы взять диск с полки и ознакомиться с ним, я полагаю, что композитор и его музыка достаточно велики, чтобы выдержать такое сопоставление. Не имеющие отношения к делу изображения могут быть многочисленны, но они эфемерны. По моему опыту вещания, интеллект большинства новичков в музыкальной классике позволяет им очень быстро отделить талант от сисек. И кстати, вышеупомянутый человек-грудь, Пуленк, однажды написал эссе, восхваляющее банальность. И вот, через пятьдесят лет после его смерти мы дрейфуем в море этой банальности. Интересно, что бы он сказал сейчас?!
Если все эти поиски секса между нотами кажутся вам слишком легкомысленными или вуайеристскими, будьте уверены, на самом деле, это вполне респектабельное академическое занятие. Выдающийся сэр Джордж Гроув написал в первом издании своего «Словаря музыки и музыкантов» (1882), что «по сравнению с Бетховеном Шуберт – как женщина по сравнению с мужчиной». Из этого двусмысленного сравнения вытекают всевозможные последствия, и современные музыковеды не упустили эту возможность. Повторяющиеся «бам-бам-бам» в конце бетховенских симфоний сравнивают с музыкальным эквивалентом миссионерской позиции (послушайте, например, конец Девятой – действительно, «Ода к радости»).
Бедняга Шуберт, разоблаченный через свои сексуальные предпочтения!
Излишество и одержимость
Перси Грейнджер и его единственный интерес
Если предаваться музыке в избытке,
она опустошает, а не пробуждает разум.
Если не считать секса, я не такой уж плохой человек. Но я не интересуюсь ничем другим.
Я курю. Я пью. Я не сплю всю ночь. Я трахаюсь. Я загружен работой по всем направлениям.
Не думайте, что я цитирую всё это как признаки отрицательных качеств. В конце концов, никто не делает ничего хорошо, если не чувствует себя вынужденным делать это постоянно: принуждение порождает более сильную дисциплину, чем простая обязанность. Одержимость – это топливо для совершенства. А как насчет чрезмерности? Иногда нам нужно пробить стены собственного опыта, чтобы узнать, что находится за ними, ведь большинство из нас не желает открывать дверь. Эти мысли вряд ли можно назвать новыми. В 1800-х годах французский enfant terrible Артюр Рембо поведал нам: чтобы стать поэтом, необходимо разложить чувства по полочкам. Для него избыточность
была кредо, а умеренность – билетом в никуда, она способствовала лишь закостенелости и посредственности. Не стоит забывать, что он бросил писать стихи еще до того, как ему исполнилось двадцать, и взял билет в дикие земли Африки, где и скончался в возрасте тридцати лет. Огонь в жилах – это, безусловно, хорошо, но остерегайтесь его неконтролируемого горения.Как и большинство людей в мире, я смотрел церемонию открытия Олимпийских игр 2000 года в Сиднее, где именно излишества были единственным возможным оправданием спортивной одержимости страны. Как любитель классической музыки я, естественно, был впечатлен в конце, когда горящий факел поднялся из воды вокруг Кэти Фримен под звуки «Te Deum» Берлиоза (1849), одного из его действительно чрезмерных произведений, которым нам позволили наслаждаться дольше, чем планировалось, когда магнитофон заклинило. Еще бoльший восторг у меня вызвала музыка, сопровождавшая финальное водружение факела на вершину стадиона: громкая мелодия в конце «Воображаемого балета» Перси Грейнджера из «Воинов», завершенных в 1916 году. Это был вдохновляющий выбор: произведение об «оргии воинственных танцев, шествий и веселья», написанное австралийцем, который и сам был атлетически сложен и любил бегать, ходить в походы и кататься на колясках по жизни. Музыка получилась такой же мужественной и зажигательной, как и событие, которое она венчала. Подозреваю, что Грейнджер был бы в восторге. Он также чувствовал бы себя отомщенным. Идея, что музыку для открытия Олимпийских игр 1956 года в Мельбурне может написать Грейнджер была отвергнута как абсурдная. Я был так рад этому запоздалому признанию величайшего уроженца наших земель, что поспешил купить выпущенный через несколько дней сувенирный CD с саундтреком к этому событию. К сожалению, музыка Грейнджера в него не вошла.
В этом было любопытное постоянство, даже спустя сорок лет после его смерти в 1961 году. Нам по-прежнему трудно воспринимать Перси Грейнджера всерьез. Отчасти это происходит потому, что он кажется немыслимым как реальный человек; но, впрочем, такая причудливая личность могла существовать только в реальности. Никто не мог бы его выдумать. Его излишества имеют такой привкус желтой прессы, что он один из тех композиторов, которых легче всего представить в неверном свете. Наверное, в рамках этой книги я не оказал ему никакой услуги, включив его в эту главу, но трудно представить, куда еще я мог бы его поместить. Возможно, в главу «Похоть» (так как он однажды написал: «Я поклоняюсь похоти»), но поскольку он считал удовлетворение этой похоти высшим наслаждением своей жизни, то он здесь. Был ли он – как утверждал его биограф Джон Берд в 1976 году – «сумасшедшим»? Понятия не имею. Но одно можно сказать наверняка: он был маменькиным сынком.
Рецепт необычного детства
(Начало в Мельбурне, Австралия, 1882 год)
Ингредиенты:
1 сифилитик, распутный алкоголик-отец
1 сифилитичка (от мужа), расово предвзятая, чрезмерно опекающая мать с пристрастием к дисциплинарному хлысту
Нет братьев и сестер
Метод приготовления:
– Попытайтесь соединить родителей в типичном поздневикторианском браке по расчету, прежде чем они поймут, спустя несколько лет и одного ребенка, что такое сочетание невозможно.
– В период беременности поставьте у изножья кровати статую греческого бога в надежде, что его замечательные качества волшебным образом передадутся ребенку.
– После рождения ребенка держите его подальше от ровесников и вместо общения с ними заполните его одиночество принудительными уроками игры на фортепиано и занятиями.
– Добавьте лишь щепотку (три месяца) формального обучения.
– Избегайте манипуляций с пальцами, вообще избегайте любого физического контакта в течение первых пяти лет. После этого часто бейте кнутом.
– Позвольте этой двенадцатилетней смеси расти вдали от дома в теплой духовке немецкой консерватории.
– Поощряйте неестественную взаимозависимость, постоянно держа мать и сына вместе, обеспечивая регулярные избиения последнего до шестнадцати лет.
– Пусть мать сохраняет абсолютный контроль и право вето в отношении женских контактов и потенциальных романтических интересов сына. Продолжайте в том же духе, пока сыну не исполнится почти сорок лет.
Подавайте с порциями… ну, подавайте с порциями плетей…